«Морфо-логия» — наука, изучающая структуру спектаклей Александра Морфова, — давно зафиксировала его умение создавать на сцене многофигурные композиции. Он любит разворошить на сцене человеческий муравейник — чтобы у каждого «муравья» была своя дорожка и он таскал соломинку своей роли, вписавшись в общую визуальную композицию. Эта любовь неизбежно должна была привести режиссера к сценическому «неореализму». С другой стороны, Морфов любит ставить про искусство, противопоставлять художника — прозе жизни, воспевать актерство, творчество ради творчества. При этом он почти всегда ставит «для народа». Это как раз наиболее уязвимая часть его дарования: когда он меньше думает о зрительском успехе, а больше о себе в искусстве и искусстве в себе, выходит лучше, тоньше, задумчивее, выходит «Буря» или «Дон Жуан» премьерных представлений… При этом Морфов — режиссер Комиссаржевки, театра, ориентированного на того самого зрителя, который, с трудом оторвавшись от телевизионных «мыльных опер» и пройдя галереей «Пассажа», хотел бы увидеть что-то доступное обыденному сознанию, чувствительное, бестревожное, лучше смешное, но всегда — непритязательное. Эти обстоятельства Морфов не может не учитывать, но, к сожалению, учитывает их с каждым спектаклем все больше, и некоторые остроумцы уже сравнивают его последнюю премьеру «Мыльные ангелы» с «народным магазином»: продукты в ассортименте, но деликатесов нет…

Спектакль по мотивам давнишней, 1969 года, пьесы неизвестного нам доселе кубинского драматурга Э. Кинтеро сделан именно в стилистике итальянского неореализма. Ноев ковчег («квартал Ангелов») живет своей муравьиной жизнью, здесь каждой твари по паре, и в центре — пара бывших цирковых клоунов Октавио (Сергей Бызгу) и Илуминада (Маргарита Бычкова). Это такие герои феллиниевской «Дороги» наоборот: мощная Илуминада (вся в толщинках) — почти Энтони Куин в юбке, а ее хрупкий муж, клоун-канатоходец, похож на светлую Джульетту Мазину, только с бородкой. Странен, отрешен, все время предпринимает суицидные попытки: его манит прелестная девушка Ангел, и он бегает к ней на свидания, на которых они вместе выдувают мыльные пузыри. Он вообще человек воздуха, а его жена — женщина земная, добросердечная, удушающая всех своей любовью и самоотверженностью. На самом же деле она — почти Джельсомина, а он — почти Дзампано… Эта Куба, любовь моя, вообще до боли напоминает фильмы одновременно Росселлини и Феллини. Все три часа с ужасом ждешь, что сейчас на острове свободы заиграет музыка Нино Роты, но, слава Богу, звучит музыка А. Мкртчяна, не имеющая прямого отношения к острову зари багровой.

Спектакль идет нескончаемо долго, и мы, как витязь на распутье, никак не можем понять, по какой дорожке нам советуют идти.

Направо пойдем — получим нравоучительную и мелодраматическую историю о том, как Илуминада в новом куске мыла (не иначе — от Ангела…) обнаружила приз — она выиграла дом. На радостях темпераментная добрячка отдала свое прежнее жилье многодетной двоюродной сестре, вдове Хуане, а когда новый дом снесло смерчем, обустроившиеся родственники не пустили бывших хозяев в тесную лачугу…

Налево пойдем — получим историю любви Илуминады, которая так боялась, что ее «маленький» Октавио когда-нибудь сорвется с каната, что достала врачебную справку о наличии у него эпилепсии. Теперь Октавио тоскливо рассматривает старые цирковые афиши на заборах, мечтает снова глотать горящие шпаги и готов повеситься от тоски.

Прямо поедем — получим историю о том, как Октавио женился когда-то на нелепой Илуминаде по расчету (ему нужна была клоунесса, и только). Эта подробность открывается ей, когда жизнь уже прожита. Высокомерный эгоцентризм «художника», неспособного любить, но обвиняющего в нелюбви того, кто действительно ему предан, на короткое время становится сложной темой, и ждешь ее развития, но эту тяжелую «соломинку» на верхушку муравейника Морфов не затаскивает.

На верхушке оказывается банальный гимн творчеству, столь привычный для Морфова. Оставшиеся без крова пожилые циркачи обретают свободу, вновь уходя в цирк! Тут вам и приклеенные носы a la Мазина, и скупые слезы творческого единения, и настоящая любовь, и свобода, и вдохновение, и — прочь, прочь, прочь от обыденности — в безбытность уличных представлений, о которых еще помнят их ноги…

Ну, а если не пытаться вырулить на какую-то дорогу, то можно посмеяться над травестийно поданной слабоумной старухой Мамой Чоли (Анатолий Горин), заметить, что появление семьи Хуаны (Оксана Базилевич) напоминает сцену из «Поминальной молитвы», когда к одним бездомным родственникам приезжают другие бездомные, и погрузиться в жизнь квартала как таковую — с песнями в микрофон и ярко окрашенными эмоциями…

Фильмы итальянского неореализма, надо сказать, не шли по три часа, «муравейник», как и положено настоящему муравейнику, был жестко структурирован. Неуемное стремление А. Морфова рассказать в спектакле одновременно много разных историй, каждая из которых — главная и ни одна из которых при этом не становится сутью, — гораздо ближе сериалам тех южных стран, от которых недалеко до Кубы…

Ноябрь 2009 г.