* Продолжение. Начало в № 50.

Привет, Лёнька!

Вот это подарок ты мне прислал. Спасибо. Твои произведения меня привели в состояние восторга и некоторой зависти — мне так легко писать никогда не удавалось. Здорово. Даже я, никогда не бывавший на репетициях у Додина, представил себе ту обстановку*. Слушай, а вообще что-нибудь Додин уже поставил сам в этом театре? И как оно? Гениально?

Я видел его «Кроткую» с Борисовым в БДТ. Very well, даже очень very. Я, конечно, смотрел в позе «удав» — обвившись вокруг колонны и наклонив голову вправо, т. к. сидел в самом дальнем углу. Места, как говорится, «самые, самые…».

Но впечатление потрясающее. Моя поза только как бы усиливала страдание героев. В такой же примерно позе я смотрел «Историю лошади». Там мое положение как бы подчеркивало, как плохо быть неуклюжим, жить в стороне от всех… Так что можно даже написать некоторую работу: «Зависимость восприятия спектакля от позы зрителя».

Что-то на меня навалило художественно-лирическое настроение… Все пишется о художниках, об искусстве. <…>

На этом кончаю.

До свидания.

Миша.

* Речь идет о пьесе «Репетиция», позднее опубликованной в журнале «Искусство Ленинграда» (1989, № 2), а также в № 21 «Петербургского театрального журнала».

Привет, Мишка!

Я только что сдал все экзамены и собираюсь в Москву на все каникулы бегать по театрам. <…>

Кстати, о Додине. Он еще ничего не поставил с тех пор, как пришел*. Но до этого он там ставил Теннесси Уильямса «Татуированную розу», «Назначение» Володина (этого я не видел) и Абрамова же «Дом». У меня очень двойственное отношение и к «Дому», и к тому, как он сейчас делает «Братьев и сестер». Это очень интересно по манере общей, но меня раздражает интеллигентское умиление перед «патриархальным бытом» деревни. Перед «матушкой-Русью». Это уже где-то не спектакль, а этнографический музей. Сам Абрамов гораздо жестче обо всем писал. Да и возведение Абрамова в ранг Бога тоже не лучшее достижение Додина. В общем, репетиции его мне помогли очень четко выработать какое-то критическое восприятие его творчества, отделаться от мысли «Додин — беспрекословный гений». «Кроткую» я видел, и это было гениально. Но все остальное не дотягивает до этого уровня (то ли потому что О. Борисов, то ли потому что Ф. Достоевский). <…>

Вот и все, наверное. Из Москвы напишу еще.

Привет!

Бомжир.

* Имеется в виду назначение Л. Додина на должность главного режиссера Малого драматического театра в 1983 году.

Привет, Мишка!

Извини, из Москвы так и не написал. Не до того было. Было тягостно. Во-первых, с жильем… я ночевал на вокзалах (2 раза). Там плохо: а) сидя, б) холодно, в) в 6 утра милиция всех поднимает и гонит — транспорт работает, разъезжайтесь. А куда? Садился в метро, ехал по Садовому кольцу и досыпал.

Жизнь в Москве дорогая. Много денег утекает. Снегу много. Физически очень тяжело — вверхвниз по холмам Москвы. Ужасно. Устал от всего этого. Главное — в городе чужой. Некуда пойти, не к кому. Все ненормально, не по-людски, все стало раздражать (что не как у нас). Чувствовал себя маленькой Алисой в Стране чудес…

Бегал по театрам. Видел разные старые (в основном) спектакли. Предпочитал (если был в раздумии — куда идти) старые новым. Чтобы все увидеть. <…>

Новые видел тоже (в основном случайно). Во МХАТе — старом и новом здании — по 1 вещи. «Обвал» — грузинская пьеса о времени революции, своего рода история князя Мышкина. Но более (наверное) трагичная. Тоже князь, низвергнут быдлом — в лице управляющего имением, бандита, которого робко терпит народ. У него отняли все: жилье, жену, честь. Он (князь) стал половым в трактире — последним человеком. Играет Любшин. Здорово.

«Господа Головлевы». Ажиотаж. Еле попал (почти никто не попал, даже из ветеранов и пр.). Попутно познакомился со всякими студентами из Минска, Харькова, Мексики и пр. Все в Москву. Просто стояли — болтали.

«Господ» ставил наш Додин. Он вообще в моих глазах перестал быть режиссером. Он потерял чувство меры. Нудный спектакль на 4,5 часа. Иудушка — Смоктуновский. Никак. Он только это в последнее время и играет (на TV — Плюшкин, Скупой рыцарь).

Был на Таганке. Так себе. Старый зал ремонтируется. На новом идет мало. «Три сестры» видел второй раз — ухудшил впечатление. Стало казаться набором выкрутасов. Бессистемным набором. Отдельно — удачно. Скажем, Андрей весь спектакль сидит в углублении и аккомпанирует на фоно. Как тапер. А Соленый моет руки, и они у него окрашиваются кровью. Эффектно. Но и только. <…>

Вот и все, пожалуй. С приветом

Бомжир.

Привет, Лёнька!

<…> В это воскресенье ходили культпоходом на Киевский Мюзик-холл. Несколько номеров было хороших, а так… только вот девушки в разных одеждах (и без них), в разных позах. Им предоставили крупнейший в Киеве концертный зал. Такова нынешняя воспитательная политика, лучше уж голые бабы, чем не комсомольский театр. Сейчас совершенно случайно поймал приемником в какой-то передаче звучащую «Виноградную косточку» Б. Окуджавы. Одна эта песня стоит всего, что было на концерте. <…>

Короче, пиши, Лёнька. Я жду. <…>

До свидания.

Миша.

Привет, Мишка!

Весна!

«Как много в этом звуке…»

Весна обнадеживает. Все оттаивает, отходит и прочие синонимы…

Вечор у Хаврина* слушали Левинсона. Некий знакомый Васин бард — сам не пишет, но поет душевно. Поет все. И большей частью незнакомое — авторов таких не слышал: Крупп, Суханов, Егоров и пр. и пр. Какие-то древние неизвестные песни Клячкина, Окуджавы. Well.

Все (Вася, Ольшевский… кто еще?) — потянулись в Вильнюс на КАЗЮКАС.

Это праздник весны. Народные гуляния — не организованные, а энтузиастные (энтузиативные?) — можно торговать всякими безделушками. Вася наделал открыток (тушь, графика) — будет торговать по 50 коп. Не в смысле прибыли, а для маразма. <…>

Собирались у Кузьмы просто так.

Ольшевский пек блины. Вообще просто хорошо сидели, Миша-Сережа пел Визбора, он его 3 кассеты достал в «Востоке», Городницкого и др. Все потянулись друг к другу. До безобразия. Всем хочется сняться — и куда-нибудь всем вместе.

<…>

Вот.

Пожалуй, и все.

Привет — пиши.

Бомжир.

* Хаврин, далее Ольшевский, Кузьма (Кузя), Вася, Миша-Сережа, Илья. Сергей Хаврин, Сергей Кузьмин, Сергей Васильев, Сергей Мишура, Илья Никитин — друзья Л. Попова по сообществу археологов. См. также комментарии к публикации в № 50 «Петербургского театрального журнала».

<…> С утра (не знаю, чего на меня бзик нашел) подбил Илью и Мишу-Сережу обтираться снегом. Оказалось — well. Заруба (приятель-то Кузин) заснял все это дело на кинокамеру. И вообще он поснимал там. По этому поводу меня зацепила идея. Кирпич*… опять будет набирать народ в Ладогу. Платит вроде 180 р. в месяц. Если все будет так, покупаем с этих денег кинокамеру (совсем примитивную) и есть мысль снять фильм про нас. Как у Виноградова «Мои современники». Больше об этом решили не трепаться, не потому что — разболтаем там или что, а я боюсь, что выдохнемся на разговорах и дальше нас не хватит. А так может и сделаем. Хочется. <…> В «Спартаке» сделали с февраля Госфильмофонд (перевели с Васильевского). Много хорошего идет. В марте 5 фильмов Феллини и еще много чего. «Дорога» — well. И «Ночи Кабирии» — well. Мазина — просто прелесть. С ума сойти можно.

Собрались на СНО. <…> Читали одну пьесу, страшно смешную. Барбой пел и играл на гитаре — Окуджаву, Вертинского. Потом (поздно уже было) открыли аудиторию актеров, там рояль стоял — он и на рояле.

<…> Такие дела.

Остаюсь

Бомжир.

* Кирпич — А. Н. Кирпичников, заведующий отделом славяно-финской археологии Института истории материальной культуры, доктор исторических наук, профессор, заслуженный деятель науки РФ, автор многочисленных статей и книг. Лёня был знаком с ним по экспедиции в Старой Ладоге в 1984-85 гг., где Анатолий Николаевич был начальником.

Привет, Мишка!

У нас весна. Хотя холодает.

Еще у нас грустно.

Потому что все хорошее повисает в воздухе. А кто-то подбирает.

Вот у нас с Добротворским ничего не выходит. А за спиной чего творится! (если оглянуться).

Первый курс у нас — до невозможности милые ребята. Просто всегда было приятно.

А теперь еще завидно.

Сами (без подсказок, без помощи) поставили пьесу (Беккет, «Конец игры»), сами договорились и повезут ее в Тарту на ежегодный фестиваль самодеятельных студий. Это очень большой уровень. Туда год назад «Марата»* возили, туда ездят такие выдающиеся студии из Москвы, как «Юго-Запад», «У Никитских ворот» и др.

Вот. Значит, по-черному завидно.

Я им в резких тонах сказал, что пусть смотрят на это как хотят, но я — человек тщеславный, не лишенный творческой жилки, поеду с ними все равно в каком качестве, а если у меня выгорит с Добротворским, поставлю Пушкина на их базе.

Никакого внимания. Ну и пусть. Все равно милые ребята.

<…> В театр не ходится. Депрессия.

Хожу в «Спартак». <…>

Такие дела.

Пока все.

Привет.

Бомжир.

* «Марат» — спектакль В. Голикова «Марат-Сад» по пьесе П. Вайса в театре ЛГУ.

Привет, Лёнька!

<…> В воскресенье ходил с культпоходом в театр им. Л. Украинки. Спектакль «Не был… не состоял… не участвовал…» о современном заводе. О проблемах качества, о безработице (в том смысле, что безработица подталкивает работающих на предприятии лучше работать), о совести коммуниста. Довольно смело говорится. Дочь спрашивает отца: «Папа, ты коммунист или член партии?». На такое всякое зритель чаще реагирует смехом. А хочется плакать.

<…>

Как комсгруппорг, должен за сутки сделать 96-листовой дневник комсгруппорга, только что об этом узнал.

Привет всем нашим.

Миша.

Привет, Мишка!

<…> И тут я поехал в Тарту.

Это так написать просто, а уезжал я два дня. Уезжал, уезжал и никак не мог уехать. Это повторяться стало со мной безобразно часто. Практически как куда ни соберусь — всякая ерунда навалит. А уезжать надо легко, чтобы возвращаться хотелось. А я люблю возвращаться в свой город. Да.

<…> День 1. Тартуский студенческий театр Университета. Аристофан. Лисистрата.

Прежде всего — не смешно. Ну а раз комедия — то, казалось бы, что… вот именно. Но не в этом дело. И не в том, что было неизвестно для чего, отчего и вообще примитивно. Но это мы поняли потом.

Номером вторым была студия из Москвы «Юго-Запад». Спектакль «Старые грехи» по А. Чехонте. «Юго-Запад» это вообще фирма! Студия на грани профессионалов. Известна на весь союз. 7-й сезон. На хозрасчете. Сами себя обеспечивают. Вообще потрясающе, чего они добились. Это было да! Спектакль высочайшего уровня. Безумно смешно. Просто до не знаю чего. Устаешь смеяться. Слезы текут — до того мастерски. И все известные рассказы — «Налим», «Хирургия», «Жених и папенька», «Два газетчика»… Но безумно смешно. Хотя актеры и разного уровня, и порою скомпоновано неудачно. Я давно такого наслаждения не испытывал. Вот попробую пересказать один кусок. 2-я часть (тут, конечно, их запал спадать начал, и вообще после антракта было послабее, белые нитки полезли наружу, по всему антуражу этот Чехонте был на грани Гоголя и Салтыкова-Щедрина со всей их фантасмагорией). 2-я часть, стало быть, начинается с коротенького рассказика «Пережитое». Чиновники подписывают поздравительный адрес генералу, и вдруг одному другой говорит: «Захочу — и погублю тебя». «Как?» «Добавлю к твоей подписи закорючку этакую несурьезную, подумают: издеваешься. А то еще кляксу посажу. Вот так вот. Ну-ну, я пошутил». Собственно, это все, но не в этом дело. Мизансцена: чиновники ходят по квадрату сцены, один за другим подходя к столу с адресом. Вот. Теперь (это к чему я веду) о финальном рассказике 2-го акта. Называется «Депутат». Сюжет: чиновники хотят восстать против генерала-начальника: хам, тиран, сатрап и пр. И посылают депутата. Тот, естественно, робеет, и все кончается полным поражением. Как это было сделано. Группа совершенно заговорщического вида (ну просто тайное общество).

— Господа! Нас подслушивают. Рраз! — все шепчутся уже в другом углу. Наконец, выбрали депутата. — Скажи ему там, пусть ищет других холуев. Мы сами с усами. И они запевают. Сами с усами! Сами с усами! И поднимают плакат: «САМИ С УСАМИ». Наконец, депутат дрожащий пришел. Из-за кулисы на него ледяной свет. Голос ниоткуда басом: «Чего?» — Ищи… ху…

— Чего? — Лу… — А? — …ев. Но не в этом дело. Заканчивается тем, чем началось. После поражения снова все задвигались по квадрату и начали прописывать адрес. Ну вот. Но не в этом дело. Было все это настолько здорово, что нам поначалу так и не пришла в голову мысль: «Ну зачем это сюда привезли? Ведь они профессионалы, их нельзя сравнивать, все это совершенно иначе».

Вот так мы порешили и успокоились. И начали готовиться к своему завтрашнему спектаклю.

Ну, пока все.

Продолжение не замедлит себя ждать.

Бомжир.

Привет, Мишка!

Продолжаю описывать события в г. Тарту.

Ночью состоялась репетиция. Прогон и прочее. Меня со вторым, таким же, как я, «никчемным» театроведом Германом… поставили в качестве монтировщиков. <…>

Перед нами выступал «театр двора» (мы позже издевались, добавляя «его высочества») Вильнюсского универа. <…> А показывали они «Мистерию-буфф» — мешанину без смысла из всего Маяковского. С Баней, Клопом и чем угодно. Вперемешку на русском и литовском языках. Но это в конце концов то, что должно быть на студенческом фестивале. Нормальное примитивное дилетантство, ни на что не претендующее. Ну и нам на этом фоне было проще. С ними можно сочетаться, не то что с «Юго-Западом». Мы пошли готовиться. Актеры гримировались. Герман проверял аппаратуру, я сел в кулисах, в зале не смог бы сидеть, смотреть — не до этого было, не воспринимал бы спектакль, а только бы волновался. Герман к тому же еще суфлировал, потому что текста никто не знал.

Настолько, что даже суфлерство не помогало. И уже они пропускали текст целыми страницами. Герман не успевал смотреть, где им суфлировать. <…> Но драма абсурда! — чего в ней не может быть — никто этого не понял. Все поняли, что все в порядке. Шла полная отсебятина (но в стиле текста). Единственное какое-то логическое место было: один из лиц выносит будильник, а позже говорит: когда тебя покину, он зазвонит. Финал, ничего не объясняющий, но сопровождающийся звоном будильника. Актер Валера будильник вынес, а текст не произнес. Естественно, в финале будильник не звонил, и занавес закрылся просто так. Аплодисменты. Я вышел послушать, что говорят, но говорили не порусски. Актеры были не в силах выйти на по клон. И неожиданно выяснилось, что никто не понял, что уже все кончилось. А провернулось все действие страшно быстро — минут за 40—45. И все потянулись на 2-й акт. Им объяснили их заблуждение. Они очень обрадовались. Мы так и не поняли, чему — как их надули или что уже, слава Богу, все кончилось.

Потом начиналось:
а) капустник
б) пресс-конференция
в) дискотека…

<…>

Привет!

Бомжир.

Привет, Мишка!

<…> Дали нам помещение! Это — Добротворскому. В результате наших перипетий мы потеряли не очень много народу, но он пока оставил все свои замыслы «Превращения», чему все очень обрадовались, и переключился на другую «гениальную» пьесу. Это Курт Воннегут. И называется «С днем рождения, Ванда Джун!». Напечатана в альманахе «Современная драматургия № 1 — 84». Я не вижу в ней особенно ничего сверхгениального, но Добротворскому видней. Может, он что и сделает. Я не противлюсь, а напротив. Досталась мне там роль «второго любовника» — этакий «хозяин жизни», торговец пылесосами. Нормально. Добротворский жизнерадостен, мы все тоже. Хорошо работается! Надеюсь вернуться в ближайшем же времени к «Маленьким трагедиям».

Напряженно с курсовой по истории театра. <…> И поджимает по срокам семинар по критике. В результате я выхлопотал писать молодого актера в Малом театре Сергея Власова в «Братьях и сестрах». Их не так давно все-таки сдали, и я посмотрел. К спектаклю отношение скорее отрицательное. Спектакль в два вечера, каждый по четыре часа. Народный эпос без драматической линии. Не вполне театральное зрелище. Если какую мысль единую и можно вычленить в качестве конфликта — это «трудно бабам без мужиков» в патологическом плане. Ну, и конечно, выжимать слезу — это тоже умеем. Стоит на сцене детишкам появиться да страдания изображать — и готово, на сцене ревут и в зале подревывают. Я остался недоволен. Но Власов мой (играет он Егоршу) делает свое дело хорошо. И с большой долей юмора по отношению ко всему «народному, посконному, сермяжному». Вот собираюсь писать. Может быть (заикнулись), если хорошо напишу, пошлют на конференцию молодых критиков выступать. Хе-хе. Вот.

В городе появился Окуджава, и все заволновались. Первый вечер он давал для клуба «Восток» в помещении ДК им. 1-й Пятилетки. <…> Сам Окуджава был не очень well. Это был не столько его вечер, сколько вечер «Востока». Они распоряжались, и Окуджава был гостем. Лучшее — это были его стихи, совершенно неизвестные. А песни были новые, но уже слышанные. Почти все.

<…> Еще приехал московский Ленком, и по этому поводу ажиотаж в городе. Хотя нового привезли только одну вещь — «Проводим эксперимент», нечто производственное, и билеты продаются. А на старое — «Тиля» и «Юнону» — бум. Это понятно. <…>

Вот такие новости.

А ты пиши! Чего не пишешь?

С приветом.

Бомжир.

Привет, Мишка!

Ну, понемногу о разном.

<…> Выступал на конференции. Это было нечто. Я стал гвоздь программы. От всех веяло скучищей — читали про спектакль «Процесс» — ерунду несли, про «Перечитывая заново» — тоже и прочее. Очень скучно. Никто не слушал. Я вылез с Додиным и «Братьями и сестрами». Вроде я тараторил и еще что-то, но, честное слово, всем было интересно. Не вру!.. Я вообще все это по правде, а не от гордости. Так все было в точности. Я — ха-ха — самое яркое впечатление конференции. И потому что говорил с интересом, и потому что нес весьма небесспорные вещи, и потому что язык изложения был оригинален. О чем сказали выступавшие в прениях Добротворский (тоже ведь театровед, аспирант — вот его и позвали) и профессор Альтшуллер, отец моей сокурсницы. Добротворский особо отметил доклад «лично мной уважаемого Лени Попова», а Альтшуллер вообще меня процитировал в качестве особенности моей стилистики — неординарной — один мой каламбур об образе Егорши: «Обладает неограниченными способностями, вплоть до отсутствия совести».

Я понимаю, что это все писать нескромно. Но так оно было. Я, честное слово, не зазнался. Ни-ни. Больше с юмором ко всему. Еще и потому, что я не совсем всего этого внимания заслуживаю. Но это лишнее.

<…> Трофименков провел меня на последний спектакль Голикова «Зверь» — на Красной. Здорово. Далеко не «Марат», но очень здорово. <…>

Вот и все. Привет!

Бомжир.

Лёнька!

Виноват, виноват я, прости.

Заела чертова комиссия. Заклевала. А надо ей сопротивляться, надо. Я же пошел у нее на поводу. Стал меньше писать. Ничего, в среду должна уже комиссия смотать удочки. А коменданта дергают в разные стороны, он ее нервирует, не жизнь, а сплошная нервотрепка. Проверяющие, генерал. Опять проверяющие. И не так уже страшно, как нервозно: ой, генерал, генерал, порядок, туда-сюда, каждую пылинку заставляют сдувать. А он пройдет себе спокойно мимо и, конечно, даже не посмотрит. Это еще что. В учебку нашу до нас еще тоже приезжал какой-то генерал. Дело было в начале осени. Так вся учебка «делала лето». Ходили с тюбиками клея и каждый упавший листик приклеивали на место. <…>

Сейчас читаю Паустовского «Книгу скитаний». И в какой уже раз пришла нескромная мысль в голову. А ведь когда они молодые собирались вместе, читали, обсуждали, спорили, дурачились, никто не знал, что это в будущем великие люди. А? Ведь так. Нам сейчас что-то кажется чепухой, мелочами, а позже окажется… А что, чем черт не шутит? Как поет наш всеми любимый певец и актер М. Боярский: «Почему бы и нет?» Согласись, что часто ругают молодежь, особенно молодежь ту, к которой и мы с тобой принадлежим, в легковесности, оторванности от жизни, верхоглядству. Но я не знаю, что лучше — такая оторванность или приземленность, которая владеет большинством в роте, когда интересы основываются на трех китах: деньги, бабы, водка. Оторванность, то, что обычно с возрастом проходит у большинства молодых (есть, конечно, исключения), а вот такая даже не приземленность, а заземленность, вземленность, уже навсегда.

Это я все к тому, что завидую тебе и тоже хочу в Тарту.

«Ты возьми меня с собой».

Еще раз извини за долгое молчание.

Всем нашим огромный приветище.

До свидания.

Миша.

Привет, Мишка! <…>

СНО наше ездило в Москву. <…>

Жили (в общем, только одну ночь) в общежитии ГИТИСа. (Недалеко от центра, у Рижского вокзала.) <…> Благоустройство — дело тяжелое (кровати тащили на пятый этаж из подвала). Вот. Но в театр мы походили в свое удовольствие. На Таганку, прежде всего за Барбоем. Барбой — гений прохождения в театр. Прошел прежде всех через все преграды и контроли, вынес входной билет на 13 лиц. «Лица»: ура! Прошли. Он вместо контрамарки выносит 13 билетов в 6-й ряд партера. Вот так — четыре раза за два дня.

Видели мы «Обмен» по Трифонову. Старый любимовский спектакль (ему лет 10), и поставлен он был для старой маленькой сцены. Вот принимая во внимание все это и делая скидку — все равно очень хороший, на одном дыхании и сильный, как и собственно трифоновская проза.

Потом народ ходил на «Тартюфа» и «5 рассказов Бабеля», это я видел в свое время. Я в этот вечер двинул в Ленком Захарова на «Синие кони на красной траве». Ну, пьеса знакомая, но интересно было взглянуть на Янковского, да и на захаровскую манеру постановки тоже было любопытно поглядеть. Еще Янковский играет Ленина без грима. Это ладно. Но спектакль развален до убожества. Текста никто не помнит. Янковский отворачивается, вытаскивает из кармана шпаргалку, заглядывает и дальше шпарит роль. Ну, знаете ли! До чего ж нужно не уважать свое дело, чтобы довести до такого состояния!

В последний вечер смотрели мы на Таганке первый спектакль Эфроса «На дне». Похоже, что это начало его конца. Ни про что. Набор эпизодов. Скука. Мало хорошо играющихся ролей. Хотя — Золотухин (Васька Пепел), Сайко (Наташа) и др. Смехов не играл в тот вечер (Барон). Странный Лука — Трофимов. Это прима театра. Раскольникова играл, Иешуа. Рослый, здоровый Лука, больше 30 ему не дашь, мускулы, волосы черные до плеч — откуда все это? Ради Бога, пусть старичок вообще подростком окажется, но это ж оправдать надо. А так — неизвестно отчего.

И главная претензия — нехорошая, на потребу сплетникам, апелляция к делам самой Таганки. Всякие возникают не лучшие ассоциации, врубается Высоцкий — это все спекуляция. Вот так вот.

Посетили мы вечер ГИТИСа. Ничего хорошего. Это не был студенческий вечер, а был сплошной винегрет. <…> Единственный приличный человек был — композитор Марк Фрадкин. Чудный дядька. Пел «Ночь коротка» и другие старые свои песни. ЛГИТМиК кончал, между прочим.

В городе все нормально. Весна наступает неохотно.

<…>

Такие дела.

Ну, привет.

Бомжир.

Привет, Мишка!

Извини, что долго не писал. Замотан всякими делами. Не могу сказать — успешно. <…> Надо бы то, надо бы это — а в результате не делается ни то, ни это, а иду в «Спартак» на очередной фильм.

Показывают там каждый день что-нибудь заслуживающее внимания. <…>

Лидирует в списке «гвоздей» фильм «Бал»… Идет в «Художественном» третью неделю — билетов не достать! Все сходят с ума, и есть отчего. Искусство великое, оригинальное! Многие ходят третий, четвертый раз. (Вполне нормальные люди.)

<…>

СНО мое (ха-ха — «мое») в кризисе. Заражаю всех инертностью и бездеятельностью. Ничего не делается. Болтовня идет. Милая, но никчемная. Что в руки идет — хватаем, а сами — ни-че-го.

Но с другой стороны, Трофименков тоже не прав. Он две недели сумасшедший ходит (Добротворский выдвинул две версии — влюбился или отравился колбасой). Кричит, что надо что-то делать, вершить сюрреалистические акции, и стреляет из игрушечного пистолета. Ненормальный какой-то стал.

<…>

Вот так вот.

Привет.

Бомжир.

Привет, Мишка!

Жизнь течет. Сессия. Сдал историю СССР (после 1917 года) — отлично. <…> Есть еще другие интересные вещи. Вот, например, такие непрофессионалы, как студия Добротворского. Там премьеру давали третьего дня.

<…> Давали мы, если помнишь, «С днем рождения, Ванда Джун» Курта Воннегута. <…>

Позвали весь народ, какой только смогли. Зал полный был, хотя пришли, разумеется, не все. Если так прикинуть — один я позвал человек 50 — считай, свой курс да 1-й курс наших театроведов — вот уже 30. <…> А зал — 100 мест. Вот.

Программки отпечатали. Афишу сделали. Вывеску повесили. В общем, подготовились основательно. Как в таких случаях получается, основную роль сыграли не гениальные режиссерские концепции, а случайные находки (в общем, идущие опять же от концепции, а не вразрез с ней). Стихийно (поскольку неосознанно) мы попытались идти от выигрышных своих сторон и скрывать недостатки (о чем, в общем-то, не заботились). Ну и в конечном счете победил не психологизм, который мы, увы, так и не изжили, а всякие «ненормальности» с точки зрения обыкновенного театра. <…>

Вот. Нас цветами завалили. Честное слово. Потому что отнеслись к нам не то чтобы снисходительно, а с пониманием, что ли. Ну и потом все-таки все рады были увидеть что-то довольно основательное. Так что вручали вполне искренне. Они как бы болели за нас. Ну, а мы победили. Допустим, со счетом 10:8. Это примерно похоже.

<…> И собрались у Трофименкова — отметили это дело. Скромно. <…> Добротворский произнес три тронные речи. «В нашу честь», «В свою честь», «О дальнейших планах». В последнюю входит намерение создать радиовариант спектакля — записать на магнитофон. И далее про осень — когда, что — ну, об этом рано.

Вот такие дела. Все счастливы — в любом случае мы молодцы все-таки. Вот.

Счастливо!

Л. Попов.

Привет, Мишка!

Да, похоже, я 26 числа ухожу в армию. Уже известно — направляют нашу команду в Осиновую Рощу. Это где-то под Питером, учебка. Добротворский там в свое время был. Так что вот.

<…>

Теперь вот какое событие тут произошло.

15.VI.85 г. в Эрмитаже человек концентрированной серной кислотой из пульверизатора уничтожил «Данаю» Рембрандта. Весь город об этом вот уже третий, значит, день говорит. Мне звонил Трофименков в этот же вечер — он в это время как раз был в Эрмитаже, у матери на работе. <…>

Собственно, как это ни глупо, меня поразило не то, что должно было бы (что вот была картина и больше ее никогда не будет), а другие вещи. Первое — что это произошло не на диком Западе, как обычно, а десяти шагах от дома. <…>

Второе — как Трофименков об этом сказал. Это непередаваемо. То есть личная трагедия человека. Совершенно мертвым голосом. Это было жутко.

Третье — может, самое сильное — как это все наложилось — один к одному — на все наши споры у Добротворского. Вот — пожалуйста — наглядно — трофименковские все вывихи, террористические акты,сюрреалистические акты, Гарольд Райен — герой нашей Ванды Джун и т. п. Меня это до того по башке трахнуло — я за ночь написал поэму. Ей-богу! Без всяких дураков. На полном серьезе. «Реквием по Данае». Я обязательно тебе пошлю экземпляр — у меня все кончились!.. Вот. А на следующий день мы спектакль давали второй раз и мы (я, Трофименков и еще один человек — В. П. Володькин)… выдали предложение Добротворскому посвятить сегодняшний спектакль памяти картины. Добротворский заслуживает уважения. Он понял, что это провокация — поскольку это наперекор всем его концепциям спектакля — о прославлении людей действия, типа Гарибальди, Че Гевары, Кропоткина и проч. — но согласился. <…>

Вот. Ну, пока!

Л. Попов.

Привет, Мишка!

Вот, значит, завтра в 6.30 я ухожу служить.

Так что письма теперь будут нескоро, да и редкие.

Сам знаешь — писать не о чем, да и никогда. Вот.

Сдал последние экзамены, распрощался со всеми. Институт скорбит. Добротворский дал ценные указания — «что такое служба в армии и как с ней…? справляться».

<…>

Вот. Такое короткое послание. Ну ладно. Когда теперь увидимся, неизвестно. Тем не менее — до встречи.

Бомжир.

Материал подготовлен к публикации Л. Вестергольм, Л. Бойковой