Т. Уильямс. «Прекрасное воскресенье для разбитого сердца». Малый драматический театр — Театр Европы (Молодая студия).
Постановка Льва Додина, художник Александр Боровский

То, что драматургия Теннесси Уильямса упрямо «не дается» отечественной режиссуре, давно известно — и все же «Прекрасному воскресенью для пикника» везло в последнее время несколько больше, чем другим пьесам. Непопулярная в советский период (пожалуй, единственное, да и то не особенно счастливое, исключение — спектакль Анатолия Эфроса 1983 года в Театре на Таганке), сейчас она ставится в России весьма активно, и только на моей скромной зрительской памяти — как минимум три убедительные интерпретации. В первую очередь до обидного недооцененный критикой «джаз-квартет» Владислава Пази в Театре им. Ленсовета (1998), спектакль яркий, стильный, на редкость внятный по смыслу и безукоризненный по «картинке» — вечная опасность опрокинуться в мелодраму благополучно преодолевалась оригинальностью жанровой трактовки, эффектностью формального хода. Сюжет спектакля строился по жестким законам музыкальной композиции, и если и звучала здесь тема женского одиночества, то как раз «женского» — наименее отчетливо.

Сцена из спектакля.
Фото В. Васильева

Елена Антонова (Товарищество «Малая сцена БДТ», 2006) делала ставку на актерскую индивидуальность — и тоже не зря. Исполнительницы (Лариса Малеванная, Татьяна Аптикеева, Екатерина Марусяк и Юлия Алексеева) спасли спектакль — по режиссуре незамысловатый — от излишнего жизнеподобия и банальности. За простой, узнаваемой «историей N., которая любила, да не вышла замуж, потому что…», то и дело угадывалась совсем иная — акварельный этюд о быстротечности жизни, ускользающем времени, иллюзиях, мечтах… Вячеслав Долгачев (Московский Новый драматический театр, 2008) отважно превратил «Прекрасное воскресенье…» в дамский роман с духоподъемным хэппи-эндом — отважно, потому что намеренно сделал законом спектакля ту мелодраматичность, от которой обычно стараются любым способом уйти. Пьеса выдержала, «женские истории» прозвучали — парадоксально, вопреки проблематике и поэтике автора, зато на радость публике, приходящей в театр «за позитивом».

Интерес к «Прекрасному воскресенью…» очевиден и объясним: краткость, четкая фабула, единство времени и места (то есть не требуется особых постановочных затрат), четыре роскошные женские роли и т. д. Такой материал любят выбирать для антрепризы (что и сделали недавно режиссер Наталья Леонова и «Театр Двух Столиц», задействовав в этом масштабном проекте московских и питерских «звезд» — таких, как Эра Зиганшина и теледива Анастасия Мельникова). С другой стороны, знатоки творчества великого американского драматурга пожимают плечами — мол, пьеса-то не из самых удачных… так, шутка гения, зарисовочка на салфетке. Возможно. Для меня «Воскресенье…» всегда было загадкой, шкатулкой с секретом. Простота ее, на мой взгляд, обманчива: слишком много заявлено тем и мотивов, за «сделанностью» драматургической формы угадывается неоднозначность, широкое пространство подтекста; к ней вполне можно отнести высказывание самого Уильямса о «Кошке на раскаленной крыше»: «Она больше всего сочетает в себе произведение искусства и поделку ремесленника. Черты того и другого очень хорошо подогнаны друг к другу, и все герои — занимательны, достоверны, трогательны…» («Мемуары»).

Итак, премьера в МДТ, одном из лучших (зачем спорить?) театров Петербурга, оригинальный перевод Дины Додиной, смена привычного названия… Не в первый раз мэтр отечественной сцены обращается к творчеству Т. У. (инициалы автора стали элементом декорации, проржавевшими металлическими буквами, утыканными лампочками и угрожающе нависающими над сценой). Заявлен интригующий актерский состав — Елизавета Боярская, Ирина Тычинина, Уршула Магдалена Малка, Елена Соломонова. Зал — битком.

Десять минут идет спектакль… двадцать… полчаса. Захлопываю блокнот, поймав себя на крамольной мысли: неужто правы они, знатоки? Зрители рядом шепчутся: «Примитив… безделка…», и хочется заступиться за беднягу Т. У., но крыть, как говорится, нечем. Публика не обязана знать «историю вопроса», и для тех, кто не читал / не перечитывал «Воскресенье…» перед спектаклем, оно так, вероятно, и останется в памяти «мылом земляничным»…

Действие происходит «между небом и землей», на крыше — но не раскаленной (не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять отсылку), а скорее остывшей, крыше давно сгоревшего дома. Персонажи больше напоминают нахохлившихся, замерзших голубей, чем кошек («У вас глаза, как у птицы!» — говорят об одной из героинь). Они то садятся в рядок, как на жердочку, то с опаской поглядывают вниз (в зал), то машут руками, как непослушными крыльями. Сходство подчеркнуто иронической деталью: в какой-то момент на сцену шлепаются тощие сырые цыплята — плоть этих голеньких тушек рифмуется с полуобнаженными телами актрис. Последние сознательно обезображены: всклокоченные волосы, дурацкие круглые очки, ненакрашенные лица, испачканные мукой, то и дело искажающиеся гримасами. Все четыре — четыре «разбитых сердца» — похожи не только внешне, исполнительницы аккуратно и на удивление слаженно демонстрируют состояние «смех сквозь слезы», чередуя его с «плохо скрываемой истерикой». Оттенки, бесспорно, есть: Е. Боярская (Доротея) грубовато лепит образ некрасивой, закомплексованной училки, буквально задыхающейся от избытка чувств и готовой опять-таки буквально лезть на стены от обиды на жизнь; И. Тычинина (Боди) отважно шаржирует в роли эксцентричной старой девы со слуховым аппаратом; Е. Соломонова (Элена) — почти клоунесса, гротескное существо, у которого из глаз, кажется, вот-вот брызнут фонтанчики; наконец, У. Малка (Софи Глюк) в халате поверх ночнушки, напоминающем арестантскую робу, — аномальное явление, вне всякой связи с реальностью… Но все эти краски, сами по себе любопытные, все же не помогают выстроить четкой иерархии смыслов.

Отчего рыдают и мечутся эти странные птицы? Не экзотические — городские, готовые жадно клевать горсть хлебных крошек, брошенных чьей-то равнодушной рукой… Ясно, что им неуютно тут, среди холодных решеток разломанной клетки, равно как и в доме, провонявшем горелой курицей (преисподняя?!), однако в чем же их цель, их счастье?

Пытаясь определить эстетический закон этого спектакля, его жанр, логику работы с материалом, в конце концов, просто понять — о чем история, неизбежно приходишь к выводу: все просто. До нелепости просто. Девушек жаль, они несчастны. Мужчины — либо импотенты (героиня Боярской уничижительно чеканит: «Преж-де-вре-менное семяиз-вержение!»), либо коварные мачо (развлечься в машине с откидным сиденьем — пожалуйста, а жениться — конечно же, на другой!). Остается одно: взглянуть правде в глаза (в данном случае — прочитать заметку в газете, содержание которой известно с самого начала), переодеться в красивое платье и бодро запеть, как в индийском кино: «Небо — это все, что есть у меня-аа!» Небогато для драмы Т. У., где наряду с сентиментальностью все-таки звучат и другие ноты. Исчезнувшее из названия слово «пикник» как будто унесло с собой все подлинно трагические мотивы, оставив лишь мелодраматический пафос. «Надо жить дальше!» — назидательно говорит Доротея растерянной Софи Глюк, собираясь-таки на озеро «Разбитое сердце». Где-то мы это уже слышали.

Октябрь 2009 г.