Г. Ягдфельд. «Музыка ночью». Томский ТЮЗ.
Режиссер Тимур Насиров, художник Никита Сазонов

В Томском ТЮЗе состоялась премьера спектакля по малоизвестной пьесе ленинградского писателя и киносценариста Григория Ягдфельда «Музыка ночью». Поставил ее Тимур Насиров, режиссер петербургской школы (мастерская Григория Козлова). В течение трех лет он был главным режиссером Лысьвенского муниципального театра им. А. Савина (Пермский край), а с этого сезона ушел в театральные скитальцы.

Спектакль ТЮЗа имел успех на томском областном фестивале «Маска», но реакция публики на него неоднозначна — от раздражения (где правда о войне?) до полного умиления.

Ищущих полной правды зрителей надо переводить в категорию читателей и отсылать к литературе: к книгам В. Астафьева, Г. Бакланова, к «лейтенантской прозе», к «Блокадной книге» А. Адамовича и Д. Гранина (но и там полной правды не получишь). А от театра правды про войну требовать не надо, а то на зрителей машин «скорой помощи» не напасешься. В театре стоит искать хоть какую-нибудь жизнь человеческого духа. И если вдруг она там есть — вот уже и счастье. В спектакле Тимура Насирова она есть, и хочется как-то с этой жизнью разобраться.

Всем режиссерам, ищущим пьесы о войне, рекомендую обратиться к этой. Названий, которые годились бы для юбилейных дат, совсем немного. Не буду их перечислять, но найти что-нибудь новое никак не получается. (Разве только поставить трилогию Солженицына «Пир победителей» или «Когда закончилась война» Макса Фриша, и тогда театр разгромят патриоты.)

Григорий Ягдфельд в 1946 году попал под ждановское постановление за пьесу «Дорога времени». А дальше, очевидно, было тяжелое существование в попытках заработать на жизнь. Все мы, выросшие при советской власти, знаем эту фамилию по милому старому фильму «Катя и крокодил», по «Волшебной лампе Аладдина». Помимо сценариев детских фильмов, созданных часто в соавторстве, Ягдфельд писал детские повести. Знатоки считают, что он, вместе с В. Витковичем, в «оттепельный» период дал для детской литературы новое направление, начатое когда-то Сашей Черным, К. Чуковским и А. Толстым. Его сказочные повести полны реминисценций, намеков, аллюзий и даже того, что сейчас называется «литературный стеб». Они рассчитаны и на взрослых, и на детей. (Пишу эту статью, а по «Эху Москвы» разыгрывают книгу Витковича и Ягдфельда «Сказки средь бела дня». Какие странные сближенья!)

Эта пьеса, написанная в 1980 году, конечно, не шедевр военной драматургии. (Но, честно говоря, я и среди советской классики шедевров не вижу. Как можно было правдиво писать о войне для театра в советские времена?) Она, по крайней мере, добра и обаятельна. Действие происходит в ленинградской квартире во время блокады, в 1943 году. На фронт ушел старший брат и собирается младший. Матери приносят похоронку на старшего сына, Котю, и она провожает младшего, Шуру, скрывая это. Потом сестра получает похоронку на младшего брата, и уже она таит это от матери, сама уходит на фронт. И погибает. Потом к уже помертвевшей от горя матери возвращается старший сын. То есть одна похоронка отменена. Все-таки не все погибли. Одного оставили жить. Это и есть счастливый финал по сюжету.

Сцена из спектакля.
Фото Е. Бунакова

На обсуждении спектакля говорилось о том, что пьеса сплошь состоит из советских штампов. Они, конечно, есть, как же без них? Но уступка советской идеологии только одна: чудесное возвращение старшего сына. Есть и откровенно фальшивая сцена, когда простой советский полковник приходит сообщить о смерти младшего сына и о его подвиге. От этой сцены — просто мороз по коже. Но не это важно. В жанре мелодрамы допускается очень многое, а пьеса явно следует этому жанру.

Прелесть же ее вот в чем. Действие происходит в семье, где родовой профессией была профессия морского офицера. Раньше такие семьи были интеллигентными. Отца (кажется, он был адмирал) в семье нет. И он погиб не на войне. И на фронт уходят не дети рабочих и крестьян, а молодые ленинградские интеллигенты. И на проводах никто не голосит, не валяется в ногах, не пьет горькую, в общем, все не как у простых советских людей. Младший сын Шура (Игорь Савиных) изо всех сил старается не показать матери, как ему непросто оставлять ее. А мать кладет в его рюкзак «Алису в Стране чудес». На прощанье он оставляет ей свою улыбку чеширского кота.

Ни в одной советской пьесе сыновья, уходя на войну, так не улыбались. Ни в одной пьесе не было рассказано о том, как уходили на фронт интеллигентные мальчики, прочитавшие много книжек. И Тимур Насиров, вообще остро чувствующий детство и, видимо, сохраняющий какие-то важные глубинные воспоминания, мгновенно отозвался на этот точный и чистый звук.

Вместе с художником Никитой Сазоновым они сочинили прекрасное игровое пространство, где самое главное место занимает огромный старинный шкаф, полный хороших книг и остатков скромной посуды, превращающийся то в шхуну, то в целый раздвижной дом, с лестницами, дверями, внутренними переходами. Раньше почти в каждой хорошей семье стояли такие шкафы, в которых играли дети. На крыше этого шкафа-корабля проходит одна из самых нежных сцен спектакля. Перед уходом на фронт Шура вместе с сестрой устраивает последнюю игру. Звучит музыка Дунаевского из «Детей капитана Гранта», качается абажур, развевается парус, а брат и сестра снова становятся детьми.

Сцена из спектакля.
Фото Е. Бунакова

Здесь бы убрать тюзовские интонации Игорю Савиных. Потому что его герой взрослее сестры, и это он устраивает для нее прощание с детством. И у него должен быть небольшой люфт между бывшим ребенком и юношей, уходящим на фронт.

Висит абажур над столом, стоят напольные часы, по воздуху плавают чучела экзотических рыб, качается забытый самолет. Вся квартира полна уже ушедшим детством, тем грустным временем, которое остро чувствуют матери, когда дети уже выросли, но нет сил убрать их старые игрушки. Эта мягкая и нежная атмосфера словно окутывает и хранит дом, несмотря на блокаду, на стучащий метроном и все несчастья, которые и помимо войны не обошли, видимо, эту семью стороной.

В шкафу, как водится у начитанных детей, живут человечки. В пьесе их нет. Это фантазия режиссера, тоже в детстве начитавшегося хороших книжек. Эти человечки в тельняшках, что-то вроде домашних гномов, постоянно присутствуют в жизни семьи. Они очень переживают за героев и даже уходят на фронт вслед за младшей сестрой Лидой (Евгения Петрова), переодевшись в плащи и взяв в руки оружие.

Сама идея прекрасна, но что-то с этими домовыми не получилось. Уж слишком они крупные, физически материальные, ни в их пластике, ни в костюмах, ни в самом их существовании не чувствуется обаяния духов дома, пришедших из детских фантазий. А когда они в военных плащах идут через зрительный зал, то уж совсем лишаются всяческой эфемерности. Тут возникает тоска по куклам, которые бы явили собой домовых из закончившегося детства. И в Томске есть театр им. Р. Виндермана, театр с прекрасным прошлым и устойчивым настоящим, вот бы и объединить усилия… Но это уже из области детских фантазий критика.

Главное место в этом спектакле принадлежит матери, Екатерине Михайловне (ее играет Ольга Рябова). Она на сцене присутствует почти постоянно. Провожает на фронт своих детей, хранит тайны, одиноко ждет их, постепенно каменея и лишаясь сил. Екатерина Михайловна и есть дух дома, в котором выросли такие хорошие люди. Ольга Рябова нигде, ни на одну секунду не сфальшивила в сложной роли. Она умеет удивительно слушать, молчать и давать верные ноты в ответ на фальшиво звучащие. Это редкое актерское качество.

Очень органичны все дети. Трудно в театре играть семью, особенно хорошую. Обычно братья и сестры не получаются родными, в лучшем случае — двоюродными. (В пьесе Пьера Нотта «Две дамочки в сторону Севера» героиня недоумевает: «Только в театре можно увидеть непохожих братьев. И как мы должны понять, что они братья?»)

Здесь же Лида, Шура и появившийся в финале Котя (Всеволод Трунов) каким-то странным образом оказались похожи. Не внешне, конечно, а по общей интеллигентной интонации и обаятельной легкости существования на сцене. Как будто действительно все они читали одни и те же книги, играли в одни и те же игры, путешествия. И даже с матерью каждый из них имеет свои особые отношения, и это особенно понятно, когда они уходят на фронт.

Видно, что Шура — любимчик. Видно, как на глазах взрослеющая Лида на войну убегает, нелепо, по-девчоночьи, заплакав. Вокруг этой семьи, явно выламывающейся из стандартной советской среды, происходит своя забавная жизнь. С одинокой соседкой Аделаидой Степановной (очень обаятельно сыгранной Еленой Ильиной), с почтальонкой Иголкиной (ее смешно и легко играет Марина Филоненко), которая неожиданно найдет свое счастье с вернувшимся гвардии лейтенантом Котей. Все они смахивают на персонажей из советских комедий, создавая наивную, но хорошо исполненную театральную неразбериху, разобраться в которой удается с трудом.

В этих сценах много водевильных ситуаций, реприз, на которые Ягдфельд, очевидно, был мастер. Правда, иногда это делается с перебором, с некоторым испугом, чтобы излишне не расстроить зрителей. А иногда перебирает режиссер. Например, когда к одиноко умирающей Екатерине Михайловне приходит сосед Бельчиков (Вячеслав Оствальд), который по воле Насирова является и главой домовых, поначалу он воспринимается как мародер, зашедший поживиться соседским добром. Почему-то он переодевается, много и суетливо двигается и становится дирижером этой музыки ночи. Его клоунское существование и здоровый вид никак не совпадают с хорошим и вполне серьезным текстом про время, про двадцатый век. Что-то тут режиссер перемудрил и подставил хорошего артиста. Но и здесь есть правдивая нота, когда мать безучастно спрашивает его: «Вы щелкунчик?» Представляю, как трудно актрисе произнести эту литературно-искусственную фразу.

Есть и еще одна странность в этом спектакле. Прямо из советской оперы на сцене является полковник Шатерников. Он должен объявить матери о смерти Шуры. Александр Виниченко в этой роли как будто бы из другого спектакля. Нервное курение на лестнице, поднятый воротник шинели, истеричная игра с солдатиками, когда он пытается объяснить что-то матери… То ли это пародия на советские штампы, то ли артист так постарался, но всерьез это воспринимать невозможно. Хочется, чтобы он уж запел, тогда, по крайней мере, все стало бы понятным. Думаю, что Насиров, режиссер чрезвычайно ироничный и остро чувствующий фальшь, выстраивал пародию, «закавычивал» штамп. Но — не получилось.

Пытаясь определить то ли жанровый настрой, то ли направление взгляда, режиссер обозначил «Музыку ночью» как «ленинградскую историю». С одной стороны — вроде бы все верно. Драматург — ленинградский. И действие происходит там. Но определение места предполагает и точное следование предлагаемым обстоятельствам. Все было не так в блокадном Ленинграде в 1943 году. Тогда уж хочется правды…

А эта семейная история могла бы происходить где угодно. И главное в ней — не правда о войне, а правда о Семье. Которая одна может помочь выстоять в тяжелые годы, не обязательно военные. И это очень важная сегодня тема. Она для всех. И за нее Томскому ТЮЗу и Тимуру Насирову, открывшему эту пьесу, большое спасибо. В оперных театрах, склонных к пафосу, это бы называлось «российской» или «мировой» премьерой. Драматический театр — скромнее. Но факт есть факт.

Ноябрь 2009 г.