А. С. Грибоедов. «Горе от ума». Театр им. Федора Волкова (Ярославль).
Режиссер Игорь Селин, художник Александр Орлов
Мне сложно вспомнить другой спектакль последних пяти-семи лет, который вызвал бы столь остропротиворечивые чувства, как ярославское «Горе от ума». Но именно этот спектакль — яркое подтверждение того, что ярославский театральный процесс пошел. И что Театр Федора Волкова уже не будет тем пышным театральным склепом, каким был на протяжении последних десятилетий.
В любую театральную эпоху есть пьесы, которые «звучат» и которые «молчат». Так в середине 1990-х — эпоху формирования новых капиталистических ценностей — зазвучал Островский. В середине нулевых — когда власть и бизнес окончательно срослись, сформировался истеблишмент и обозначились четкие границы двух «Россий», внутри Садового кольца и за его пределами, — заговорил Грибоедов.
Все пространство сцены занимают гигантские стеклянные буквы, подсвеченные изнутри. Если их скомпоновать, то получится «Горе уму», а хочешь — «Горе от ума». Они то возносятся, то опускаются. То тлеют кроваво-красным, то гаснут. В них то инсталлируются любовные пары, застывшие в томно-вычурных позах, то, как в лифтах, возносятся чиновники в черном. Центральное место занимает то гигантская «М», то круглая, вроде циферблата на Кремлевской башне, «О». Сценография Александра Орлова эффектна, холодна, равнодушна и транслирует значения с определенностью плаката.
Игорь Селин тоже всегда тяготел к схематизму. Но на этот раз в отборе выразительных средств ограничить себя не пожелал. И чего только нет в первом действии спектакля! Помимо действующих лиц, сцену заполняют безликие «люди в черном» — челядь в доме Фамусова (чиновники, агенты, соглядатаи, сотрудники «аппарата»?). Приезд Чацкого Софья с Лизой обсуждают в танцклассе, где такая же «золотая молодежь» — видимо, дочки правительственных чиновников — тренируется у балетного станка. Подтянутый живчик Фамусов (Сергей Куценко) встречает Чацкого, потея на тренажере. А боевого генерала Скалозуба — у дорожки для боулинга. Московские невесты, хлопая накладными ресницами, дефилируют по подиуму в кумаче и кокошниках «от Юдашкина» (а на самом деле от Ирины Чередниковой).
В звуковой ткани спектакля щедро перемешаны все возможные шлягеры французской эстрады последних сорока лет от Мари Лафоре до Джо Дассена. А лица героев, главным образом Софьи и Молчалина, постоянно транслируются на гигантском экране, будто во время концерта поп-звезд в СКК. При этом акценты не расставлены. Почему французская эстрада? Чьи это темы? Может быть, Софьи и аленделоновского красавчика Молчалина (Семен Иванов), которые по ночам репетируют дуэт для «Фабрики звезд» или «Народного артиста»? Или же это стихия Чацкого, примчавшегося в Россию из богемного Парижа?
Все первое действие захламленность звуковой и громоздкость визуальной ткани спектакля раздражают чрезвычайно. Причем в дурной смеси «французского с нижегородским» преобладает «нижегородское». Безучастная к человеку сценография Орлова намекает на регламентированный сталинский неоклассицизм, а от происходящего на сцене веет базаром и азиатчиной.
В той среде, которую увлеченно рисует режиссер, появление интеллигента Чацкого едва ли возможно. Непонятно, из какого Гейдельберга явился современный Чацкий. Но, в общем, понятно, откуда явился Чацкий — культурный герой. Нелепый юноша-очкарик в клоунском берете и клетчатом пиджаке — дальний родственник Гарина—Чацкого из спектакля Мейерхольда. В параллели Селин играет уже давно, но не всегда «к месту». Чацкий-коверный (Алексей Кузьмин) оказывается прекраснодушен, как романтический герой-любовник. Его изолированность подчеркивается частыми выходами на авансцену, во время которых актер, в соответствии с законами публицистического театра, по-любимовски адресует стихи-монологи зрительному залу. При этом звучит не только Грибоедов, но также Пушкин, Лермонтов, Пастернак, Бродский… Иногда переход незаметен, как в случае с Бродским. Иногда, как в случае с лермонтовским «За все тебя благодарю» (адресованном вообще-то не женщине, а Богу), досадно режет ухо. Так или иначе, режиссер, очевидно, пытался создать обобщенный вневременной образ художника-диссидента. Алексей Кузьмин, кстати, единственный, кто в совершенстве чувствует стих Грибоедова и, избегая отвлеченной патетики, с точностью попадает в его размер и ритм.
В действие этот Чацкий «ныряет» главным образом тогда, когда речь заходит о Софье (Ольга Старк). Однако напрасно. Демонстративная неприязнь этой ухоженной стервы, режиссирующей роман с Молчалиным по сценарию французского мюзикла с «амором» и поединками, не оставляет надежд на подобный мезальянс. В финальной сцене режиссер материализует одну из таких воображаемых картин, в которой на месте отправленного в отставку горе-любовника Молчалина оказывается новый «фигурант» — Чацкий.
Одним словом, стилевая мешанина и композиционная дряблость первого действия не оставляют надежд. Но во втором происходит чудо. Спектакль становится точным и упругим. Бал у Фамусова, напоминающий булгаковский бал у сатаны, оркестрован Селиным куда более дерзко и виртуозно, чем в «Мастере и Маргарите» Бортко, и более утонченно, чем в давнем «Маскараде». Это тоже дефиле, но только зомби, вампиров, монстров и прочей нечисти, которую породила современная Москва. Это не картонный кордебалет, а группы оживших манекенов, у каждой из которых — индивидуальная пластика и ритм движения. Их постоянные перемещения по сцене создают эффект непрерывной циркуляции безжизненной толпы, но не нарушают строгой стройности общей картины. Стильные красавцы-уроды в черном бархате и серебре то застывают в вычурных и экспрессивных позах, то вдруг начинают двигаться, как группа автоматов. От дородной Хлестовой (Татьяна Иванова) веет архаическим ужасом, как от советской заведующей овощебазой. Графиня-бабушка и графиня-внучка (Татьяна Исаева, Татьяна Гладенко) — пара клонов, бормочущих по-немецки. Красавица Наталья Дмитриевна (Людмила Пошехонова) похожа на сытого паука. И среди них главный — вьющийся черной змеей Распорядитель бала — Загорецкий (Валерий Кириллов).
В кульминационной сцене вся эта разряженная нечисть оказывается внутри буквы «О», откуда, как из-за Садового кольца, глумится, хохочет над несчастным, оклеветанным Чацким. И только в уголке, за пределами круга, за ним наблюдает старичок Тугоуховский (Владимир Солопов). Он молча топчется на месте, словно что-то хочет сказать Чацкому, но так и не решается. Этот маленький штрих «утепляет» картинку Селина. Возникает целая биография человека, вынужденного прятаться среди живых мертвецов, подмятого, но не до конца уничтоженного репрессивным механизмом гламурного сообщества.
Кузьмин играет прозрение просто и страшно. Его мальчишеское лицо словно старится, а волосы словно седеют за пеленой снега, и так трагично-уместно в этот момент звучит стихотворение Бродского: «Вези меня по родине, такси. / Как будто бы я адрес забываю. / В умолкшие поля меня неси. / Я, знаешь ли, с отчизны выбываю». Чацкий действительно выбывает, но в другом направлении. Его «укатывает» огромный, во всю сцену, шар для боулинга. И когда эта махина из темноты медленно, неумолимо выплывает на сцену и фигурка Чацкого исчезает под ней, пробирает холодный озноб.
Правда, «укатывают» и Фамусова. Но не шар, а черный воронок, в который его молча запихивают черные «аппаратчики». Не очень ясно за что. Но, видать, таков был вердикт таинственной «Марьи Алексевны».
Одним словом, «Горе от ума» в Ярославле звучит. Может быть, чересчур нестройно, варварски и настойчиво. Но звучит. Что до громкого голоса спектакля, то, возможно, тактически это и правильный ход. По крайней мере, в театр пришли 15—25-летние. Правда, непонятно, что их больше привлекает в «Горе» — тема или зрелищность? Потому что по этой части «Горе от ума» может поспорить с какой-нибудь русскоязычной версией «Нотр-Дам де Пари». А то, что ярославские учителя уже пишут доносы в Министерство культуры, — это скорее положительный (в эстетическом плане) знак.
Труппа Театра Федора Волкова, несмотря на «разношерстность», уже не кажется инертной. В ней есть милая, легкая, внутренне подвижная субретка Лиза — Наталья Мацюк. Есть чуткий, лирический, обладающий ярко выраженными для поэтической драмы данными Чацкий. Есть «старики» с их опытом, желанием работать, которых, пусть не сразу и не просто, но удалось подвигнуть на эту провокацию. И есть директор Борис Мездрич, который, разумеется, вытянет и этот «колхоз». Так что лед тронулся. Посмотрим, что будет дальше.
Ноябрь 2009 г.
Комментарии (0)