Ю. Смирнов-Несвицкий. «Томление души Риты В.». Театр «Суббота».
Постановка Юрия Смирнова-Несвицкого, режиссер Владимир Абрамов, художник Мария Смирнова-Несвицкая

В этом спектакле два главных героя: ансамбль и декорация. Скорее даже — декорация и ансамбль (да простят мне эту попытку иерархии искренне любимые субботовские актеры). Впрочем, я надеюсь, не только простят, но и согласятся с ней. Ведь их собственный опыт существования в пространстве, воплощенном Марией Смирновой-Несвицкой для «Томления души Риты В.», — аргумент, не лукавым театроведческим умом придуманный, а самый что ни на есть материальный, и сложно было бы отрицать факт вмешательства предметного мира спектакля в его сюжет. Отвалилась на одном из премьерных показов планочка от двери в центре сцены — и пришлось артисту Шабельникову на время поменять амплуа с явного неврастеника на почти героя-премьер, весьма авторитетно дирижирующего мизансценой при помощи импровизированной дирижерской палочки, а ансамблю — подчиниться такому повороту сценических событий. Нормальная театральная мистика.

Всяческое визионерство, пожалуй, воплощается в «Субботе» как ни в каком другом из петербургских театров: здешним непритязательным чародеям всегда удается приоткрыть дверь в ирреальное. И зачастую она весьма конкретно обозначена сценографически (деревенская калитка в «Митиной любви» или занавес с фрагментами «Последнего дня Помпеи» в «Чайке»…). В «Томлении души…» дверь (обманчиво узнаваемая, белая, застекленная, межкомнатная) несуразно и амбициозно занимает место посередине сцены — «играя» роль символа пограничья, магического портала, через который то и дело шастают «духи» и «образы». «Работают», «играют» каждую минуту и ажурная извилистая завеса-стена, заставляющая актеров выписывать по сцене замысловато нелогичные дуги и спирали, и абсурдно-конкретная «меблировка», каверзно провоцирующая асимметричные мизансцены. Подчеркивают, усиливают смутную атмосферу и шум дождя, и призрачный синеватый свет за полупрозрачной завесой, и нарисованные тени петербургских решеток, змеями ползущие по серому половику. Бытовые детали разбросаны в насквозь условном пространстве тонущими островками: диван, стол, кресло, торшер слева, раскладушка правее, а кухня, прихожая и даже лестничная площадка с железной дверью лифта только «просвечивают» сквозь решетку. Морок страшной силы истончил и выгнул сами стены «нехорошей квартиры», где в вечном полумраке вопрошают о будущем старомодную телефонную трубку без провода, а моряка в парадной форме принимают за слепого театрального критика, где в самые драматичные моменты судьбы может внезапно зазвучать несуществующее радио и куда возвращаются через много лет — за утраченными иллюзиями…

Три женщины, три типа красоты и обаяния, три «сценария счастья», фантастическим образом столкнувшиеся, в высшей степени театрально перепутавшиеся и рухнувшие в стенах одной петербургской квартиры. Жадные до контекста, несомненно, найдут здесь чеховский. Но бесспорен и другой — неотразимые «иствикские ведьмы», наколдовавшие себе демонического любовника и расхлебавшие сполна последующую фантастическую феерию…

Жанр этого спектакля хочется определить как «документальную мистику». Документальную — и по фирменному субботовскому способу существования актеров (в непосредственной близости и с максимальным доверием к зрителю), и потому, что в основу пьесы, как это часто бывает в драматургии Смирнова-Несвицкого, легли судьбы людей, причастных к истории этого театра. Мистика — потому, что созданные худруком «Субботы» драматургические конструкции имеют свойство реализовываться в жизни прототипов, и потому, что в центре спектакля не женская судьба, не любовная история и даже не сама Рита В., а подобный спиритическому круг-хоровод, где возникают, вьются, танцуют, вещают, расплываются дымом, так и не материализовавшись окончательно, персонажи-призраки и где все присутствующие — соучастники. Смирновы-Несвицкие (отец и дочь, режиссер и художник спектакля), затеявшие весь этот «карнавал духов», и Рита (бывшая актриса, где-то когда-то игравшая ведьму), которой поручено дать сигнал к его началу, — явно существа одной крови.

Сцена из спектакля.
Фото Е. Павленко

Даром, что внешний облик Риты В. нарочито банален: джинсовые бриджи, тельняшка в игривых дырах, домашние тапочки… Войдя в зал, мы уже видим ее сидящей посередине сцены на стуле, сомнамбулически перебирающей гитарные струны. Потом, когда погасят свет, она зашаманит уже по-настоящему, запоет, обращаясь к «мокнущим в дожде духам», обманчиво простенькую песенку о дурацкой шляпке и несбывшейся любви…

Рита Анастасии Резунковой — блондинка с челочкой и хвостиком — выглядит уютно-округлой и даже житейски-простоватой. Чего в ней больше: актрисы, способной наколдовать пришествие духов, или девчонки из рыбачьего поселка? Пожалуй, побеждает последнее: руки в карманы, «пацанские» интонации в голосе, привычка верховодить в компании. Ее «томления» сродни детской любви к историям-страшилкам и залихватскому хулиганству. Открыть окно в параллельную реальность — вроде как залезть с ватагой мальчишек в чужой сад, а там — будь что будет…

Юлия Шахмуратова привносит в ту же роль нечто вроде театральной рафинированности. Виной тому и внешность актрисы: тонкорукой, длинноногой, коротко стриженной, большеглазой, с лицом, на которое так и просится грим какого-нибудь декадентского Пьеро… И в характере второй Риты куда больше от магической природы театра, чем от игровой, ее медиумические шалости — больше категория искусства, чем женская мечтательность. Эта черта в исполнении Шахмуратовой дается намеком (в слегка цыганских интонациях песенки, порой — в немного аффектированной мимике), а просится быть проявленной ярче.

Кажется, что напрочь лишена мечтательности Таня — носит короткие лосины с мужской рубашкой навыпуск, много спит, не читает книжек, улыбается лучезарно всем подряд, изъясняется по большей части поговорками вроде «на улице тепло — из носу потекло», в процессе всеобщей мистической вакханалии обнаруживает в себе дух обезьяны… Диковатое «дитя природы» со слишком глубоко запрятанной надеждой на то, чтобы его приручили. Обе исполнительницы этой роли (Олеся Ромашова и Ксения Асмоловская) кукольно большеглазы и миловидны, и обе в основном не выходят в трактовке характера за рамки «инженю-комик». Разве что миниатюрной Ромашовой больше удаются природная грация и безрассудный фатализм ее героини.

В роли Киры (хозяйки квартиры, по неизвестным причинам давшей приют Рите и Тане) Снежана Лосева, пожалуй, наиболее убедительна. Просто потому, что в ансамбле и сюжете спектакля органичнее именно такая версия: искренне увлеченная своим «вращением в деловых кругах», пышноволосая и умеренно наивная «гурия» в соблазнительных деловых туалетах, к которой «идут» деньги и богатые покровители. На пути к менеджерским высотам, будучи вполне искренне влюбленной, она уже с тоской понимает: ее будущее не рядом с беззащитным в своей рефлексии богемным интеллигентом, а где-то среди олигархов… Кира Дарьи Шихановой — больше похожа на девушку с подиума, чем на бизнесвумен. В деловых кругах она — явно случайное лицо, ни о какой менеджерской карьере по-настоящему не задумывающееся. И в обоих случаях домовитое кудахтанье Киры — скорее дань бытовому регламенту, чем способ проявления чувств.

Актерские версии характеров персонажей в разных составах спектакля могут отличаться весьма сильно, но хороводный ансамблевый рисунок остается неизменным и главенствующим. Магическая спираль затягивает в свои пределы бывших и воображаемых, намагничивает, кружит среди призрачных решетчатых плетений и их теней, сталкивает в критической точке телесной близости.

Сцена из спектакля.
Фото Е. Павленко

В воображении Риты мальчишка, с которым она когда-то целовалась под водой, должен был стать бравым морским волком, страстным ревнивцем, чтоб «красивый сам собою» и «девушка в каждом порту». А ее находит отчасти педантичный, отчасти инфантильный Кирилл, который не умеет флиртовать и приходит в ужас от словечка «пернуть» из уст своей прекрасной дамы. Объект притязаний Киры, Виктор Александрович Шаманин, столичный театральнокритический корифей, одолеваемый слепотой в театральном зале, в жизни, напротив, оказывается вполне прозорлив. Он-то как очень быстро понимает, что в том будущем, которое мыслит для себя Кира, ему не будет места. Актера Абрамова (как выяснится — бывшего мужа Риты), в отличие от Шаманина и Кирилла, здесь не ждали, он «сам пришел», чтобы стоять под окнами квартиры, в которой пережил когда-то какие-то впечатляющие минуты. Мыслящий исключительно образами, непрерывно вычленяющий образы из реальности как единственно значимую ее составляющую, он — ярчайший символ обреченности, несбыточности. Конечно же, в «неокультуренной» Тане Абрамов увидит образ рокотовской красавицы, которая может полюбить его «как в романе»…

Кирилл в версии Ивана Байкалова — душераздирающе карикатурно, и при этом вполне достоверно, воспроизводит Ритины воспоминания пятнадцатилетней давности о мальчишке с «соплей из правой ноздри», деревенеющем в присутствии любимой женщины. Приходится признать, что такая трактовка максимально органична для актера, которому львиную долю сил приходится прикладывать к преодолению возрастного контраста с персонажем (Байкалов вопиюще молод). Андрею Гульневу возраст играть нет необходимости, его персонаж куда более глубок, неоднозначен — отчасти лиричен, отчасти надломлен, отчасти неуклюж, отчасти храбр.

Шаманин (которого удалось увидеть только в исполнении Александра Шпынева) — усталый от собственного многознания, недоверчивый, отчаянно рефлексирующий человек в респектабельном столичном костюме. Солидный покровитель, присылавший «кругленькие» суммы, благодаря которым Кира получила менеджерский диплом, при встрече ищет только убежища на груди подруги детства. В общем-то — типичный человек театра. Как и Абрамов, которого играет Владимир Шабельников.

Бывший муж Риты (оба они — актеры в буквальном смысле «погорелого театра», из которого удалось спасти и бережно сохранить только дымовую машину) изыскан и слегка потрепан, как истинный джентльмен (шляпа, элегантный плащ, под которым обнаруживается аккуратный неновый свитерок). И беззащитен, как бездомный щенок. И мудр осознанием собственной утилитарной несостоятельности, почти бесплотности — чистосердечно рекомендуясь как «образ Абрамова».

В центростремительном первом акте каждый влечется к обладанию объектом, на который он смог бы спроецировать уникальный образ идеального возлюбленного. И все принимают друг друга не за тех, кто они есть, именно по причине буйного воображения и внутреннего мира — ведь чем богаче этот мир, тем меньше у него точек соприкосновения с реальностью, тем драматичнее несовпадение идеалов. Недолгое попарное кружение, плотское воплощение чувств героев в конце первого акта — и начинается движение центробежное.

Есть в спектакле и персонажи, существующие как бы на периферии хоровода духов. Юная дворничиха (Евгения Гришина, Оксана Сырцова) и Ремонтник (Денис Елисеев), пожалуй, ранены реальностью так же, как и прочие, но не одарены образным мышлением. Потому и врачуют свои раны вполне бытовыми средствами: одна не выпускает из рук бутылку с портвейном, другой — находится в беспрерывном поиске сексуальных приключений. Среди героев-прагматиков — и Сусанна, нынешняя законная супруга Абрамова. Более игривая в исполнении Марины Конюшко или более приземленная в версии Татьяны Кондратьевой, она в любом случае впечатляет ироничной достоверностью, узнаваемостью столь расхожего образа женщины, уже не ищущей любви, но готовой на все, чтобы не быть одной. Сусанна и Ремонтник — практически единомышленники, непобедимые в конкретности жизненных «мишеней», столкновение с ними неизбежно повергает в прах любые «нематериальности». Так бывает в жизни, так же случится и в спектакле.

Когда Рита и Таня переоденутся в изысканные туалеты Прекрасных дам, а Кира вынесет на подносе бокалы с красным вином и хлеб — аллюзия семейного праздника и Тайной вечери без слов поведает о скором расставании. Чуть позже заработает дымовая машина, и прекрасные сестры-ведьмы останутся одни в квартире, а телефонная трубка без провода сообщит: «индекс данной АТС закрыт навсегда». Хоровод распался, лимит чудес исчерпан, иллюзии утрачены, Рубикон перейден, мосты сожжены…

Лишь декорация, которая, казалось бы, должна была рассыпаться в клубах театрального дыма, подобно духам и образам, остается несообразно прекрасной и загадочно манящей, словно ждущей других артистов, которые материализуются в ее извилистом пространстве и проживут в нем другие невероятные сюжеты.

Ноябрь 2009 г.