«Фунт мяса». Текст Настасьи Хрущевой на основе пьесы Уильяма Шекспира
«Венецианский купец». БДТ им. Г. А. Товстоногова (вторая сцена: Каменноостровский театр).
Авторская группа: Настасья Хрущева, Александр Артемов, Сергей Илларионов.
Руководители постановки Влад Фурман, Андрей Могучий

Сначала тебя подсаживают на все эти ожидаемые оппозиции, въевшиеся в сознание; сменяют друг друга шаблонные баттлы «венецианцев», фортиссимо на авансцене под непрерывный конферанс Анвара Либабова. Затем он же, этот неутомимый хозяин кабаре «Нафталин» и казино «Глобус», снимает тему, и ты ощущаешь катарсис. Выходишь из театра счастливый, свободный!

Вот за этим счастьем пошла второй раз на спектакль. Нет, всё несколько по-другому на самом деле, и вновь эффект — на мой взгляд, более глубокий.

Снова цветные огоньки над сценой и залом, музыканты воцарились в царской ложе. Две скрипки, фортепиано и певица в красном (Анастасия Бульдина): тревога и лукавство сменяются элегическим трансом, и вновь певица выпевает-колет по-живому ноты Настасьи Хрущевой.

Пары оппонентов, спорящих с пеной у рта, — та же партитура (автор текста опять-таки Настасья Хрущева). Господи, ведь за их спинами турниры древних риторов, с вопросами, не подразумевающими ответов. Вот и видно, к чему пришло человечество. Тут главное не такие ближние узнаваемые цели, как думские дебаты и яростные стычки в сети. Актуальность «оппозиций» — обманка. Куда более жгуч сам этот бег по кругу, по одним и тем же рельсам, фиксирующий ментальную ловушку, в которую попадает сегодня мозг человека…

А. Либабов (Бальтазар). Фото С. Левшина

Бесконечные повторы речевых блоков, столь милые театру ТРУ и вроде бы уводящие в фольклорные заговоры, хорошо ложатся на дремлющее современное сознание, но вряд ли при этом находят путь к «бессознательному».

«Фунт мяса» получился не про бинарные оппозиции и даже не про их относительность, — а про человечество, стоящее на грани катастрофы. Не только Чехов, а и Шекспир давно стал Беккетом. Выбора нет. И зрители, шумно и задорно голосующие за то или другое, фактически играют того самого идиота, о котором сказано в «Макбете» Шекспира и о котором в конце спектакля идет речь. Они играют «шум и ярость». «Идиоты» здесь все, сцена и публика. Кроме шута как такового, высокого профессионала — Анвара Либабова.

Сцена из спектакля. Фото С. Левшина

Это тотальность. Когда нет выхода, надо искать вход. Театр его предлагает, когда Анвар Либабов начинает говорить от себя. «Познать себя» предлагал еще Сократ. Люди с этим не справляются, в этом их трагедия.

Нет оппозиций, нет больше земли под ногами, даже в виде иллюзий. И вот с невинного, но яростного спора о типе театра, психологического или игрового, начинается страдный путь зрителя. Дело не в том, что в первой же паре «оба правы». Дело в том, что сегодня неубедительны оба. Реальной оппозиции нет. Разве что вспомнить шуточный пролог адептов комедии и трагедии из прокофьевской «Любви к трем апельсинам». Сегодня транслируется только сама упомянутая запальчивость («ярость») спорщиков, одна она.

Но. Сквозь бредовую, злополучную упертость оппонентов прорастает порой чудесное содержание актерской игры. Сквозь Бальтазарово кабаре — вполне себе театр. Отчаянной свободолюбке Аграфены Петровской и кроткой жене Полины Дудкиной нечего делить (кроме, конечно, гипотетической, ернической участи расстаться с «фунтом мяса»). Но сам контраст театрально эффектен, колоритен и восходит к «Укрощению строптивой», где у Шекспира Катарина и Бьянка в финале, кстати, едва ли не меняются ролями.

Так же и другие пары. За четыре месяца после премьеры яростное камлание костюмированных риторов на авансцене, похоже, обросло театральным «мясом», и что интересно, не в ущерб основному месседжу спектакля. Вот Джессика (Юлия Дейнега) в паре с Шейлоком (Андрей Шарков) разворачивают свои аргументы: еврейка, которая хочет быть как все, и ее отец, на чьей стороне выстраданные традиции предков. Помнится, на первом показе категорически хотелось голосовать за Шейлока — просто как за единственного трагического персонажа во всей этой компании, и к тому же оснащенного монологом шекспировского героя. Сейчас отец и дочь выплетают по-настоящему страстный, драматический дуэт, абсурдный по существу, но неразрывный, кровный узел, который может быть только разрублен, с катастрофическим исходом для обоих.

Сцена из спектакля. Фото С. Левшина

А что ж Шекспир? Пожалуйста! Его подлинный текст медленно ползет на экране вверх за спинами спорщиков во все время действия. Последняя пара антагонистов, опять как в начале, выдвигается с собственно театральным спором, на этот раз о Шекспире. Нам с напором говорят, что в Шекспире «нет никакой другой жизни, кроме карнавала», «ничего кроме шума и ярости…». Однако! Оно конечно, современная сцена нащупывает и самого Гамлета сегодня как ярмарочного героя (см., пардон, мою статью «Гамлет-Петрушка» в сборнике «„Гамлет“ в эпоху режиссерского театра: эволюция образа» (СПб., 2016. С. 295–301)). И все же суть именно в сопряжении: в карнавале заложена память о посте, пост помнит о карнавале. Шекспировские шуты сопровождают трагических героев. И вот Анвар Либабов уже не Бальтазар, хозяин кабаре, и не трикстер в мире балагана, а волхв. Вот он без маски, и на несколько минут перед залом возникает мальчишка, стесняющийся татарской речи, с родней, страшно погибающей в ссылке, со старым рукописным Кораном бабушки. Это, может, и парафраз дуэта Джессики с Шейлоком. Но это и больше: откровение от Анвара. И новая метаморфоза, он шут, шекспировский шут! — танец этого шута напомнил всем буто. В первый раз, кажется, было совсем другое, Анвар становился бесплотным, то был изумительный танец бабочки, отменявший все, что до той поры происходило на авансцене и «за занавесом», где «лилась кровь» проигравших в споре, где неутомимо дефилировал несколько инфернальный, послушный Бальтазару кордебалет…

В финале, когда под проклятия Бальтазара дважды со зловещим треском гаснет свет на сцене и в зале, это воспринимается как естественная вещь. Экзистенциальный акцент, подготовленный, надо сказать, всем предшествующим течением действия. Свет зажигается вновь, Бальтазар всех отпускает с миром и с легкой душой. Под видом сеанса коллективной психотерапии театр пытался вправить нам мозги, живописуя картину мира на грани.

Надежда ТАРШИС
Февраль 2017 г.