Софокл. «Царь Эдип». Театр им. Е. Вахтангова.
Режиссер Римас Туминас, художник Адомас Яцовскис

…Трагедия «Эдип-царь» — не «трагедия рока», как указывали неогуманисты ХVIII и ХIХ вв, противопоставляя ее трагедии характеров, а трагедия, в которой хоть и признается зависимость человека от воли богов, но вместе с тем признается и свобода действий человека, совершаемых «по необходимости и вероятности.

Л. Лосев. Античная литература

Только в спектакле Туминаса нет свободно действующего человека.

Есть политик, возомнивший свою свободу и всевластие абсолютными.

Нет человека Эдипа, вступившего в противостояние с Роком и трагически пытающегося изменить судьбу. Свою и Фив. Не акцентированы и человеческие грехи несчастного заглавного героя, виновного в убийстве и инцесте (то есть в грехах, перекочевавших из античного язычества в нравственный кодекс новой эры).

Туминас ставит спектакль политический, и его Эдип несет вину за другой грех — за горделивую иллюзию: в начале истории он думает, что владеет и повелевает миром, управляет механизмами его существования. За это самоуверенное спокойствие в финале платит не только он сам — слепой и нищий. Платят две его дочки.

Небольшого роста, поджарый, спортивный, с невыразительными, как будто стертыми чертами лица, не слишком значительный и уж точно не трагический Эдип — Виктор Добронравов похож на современного политика, на какого-нибудь президента: уверен в себе, уверен, что властно держит поводья управления, жестоко карает, милует, и это позволяет не первый год «царствовать спокойно». Он не предполагает, что уже через сутки, после скорого краха (в анамнезе как-никак убийство, пролитая кровь), на двух его дочерей двинется огромный каток исторического возмездия. Двинется, тесня девочек, которые только что радостно бегали под громкий детский радиощебет посреди безоблачного, счастливого, теплого, процветающего фиванского мира.

Теперь история выдавливает их: чугунный вал буквально выкатится в партер, остановившись у края сцены и не оставляя царским дочкам в белых платьях никакого места, никакой надежды на будущую жизнь.

Этот каток истории похож то ли на рухнувшую башню, то ли на ржавую цистерну, готовую взорваться и поднять в воздух красивейшую цивилизацию. Готовую закоптить высокое, огромное, безоблачно синее небо художника Адомаса Яцовскиса, «выписанное» с тщательностью неоклассициста. Что-то взрывоопасное есть в этой ржавой громаде, вначале освоенной Эдипом как спортивный снаряд, перекатывающийся под его тренированными ногами. На нем можно сделать сальто, можно перебирать подошвами взадвперед, упруго балансируя на поверхности вала. Только иногда он потирает больные лодыжки. Эдип пока не знает причины своей боли, не знает, что Лай, испугавшись предсказания оракула, велел утопить младенца-сына, своего будущего убийцу, но раб лишь туго связал младенческие ножки, повредив лодыжки (отсюда имя Эдипа — «пухлоногий»: по одной из версий лодыжки были проколоты, опухли). Вот они и болят. Неизвестно от чего. Ведь Эдип не знает, что он сын Лая и убийца Лая. От боли он отмахивается, как от случайной мухи, не прислушиваясь к себе, не задаваясь вопросами — отчего боль.

Этот Эдип не знает реального прошлого и не знает будущего. Он живет сегодня, сейчас, самоуверенно правя Фивами и не ведая, что всевластие отца всегда в итоге имеет жертвами детей. Мысль, в трагедийной традиции укорененная давно, начиная как раз с Древней Греции (потом будут и «Коварство и любовь», и «Борис Годунов», и вообще все трагедии о власти: «Отец был злодей, а детки невинны»). В спектакле Туминаса она произнесена внятно, как основная, с публицистической лапидарностью: правитель, не мни себя эффективным менеджером современного государства, тебе только кажется, что ты можешь все. За тебя поплатятся дети. Две девочки. Антигона и Исмена. Сыновей Эдипа, Этеокла и Полиника, в спектакле Туминаса нет. Только две дочери.

Иногда, не теряя позы «прямостояния», Эдип падает навзничь, в пустоту — но скоро опять появляется на вершине вала, как несгибаемый ванька-встанька, царь-неваляшка, стойкий принц «весь в белом».

Спектакль соединяет синее, золото, белое, красное — яркие «царские» краски, омрачая их сияние траурным: черные птицы кружат над Фивами…

…Внимание Софокла перемещено на иное, именно на то, как человек действует в потоке времени. Поэтому судьба у Софокла рассматривается в другом аспекте, а именно как несущая с собой изменения, превратности, беды. Время может в короткий срок разрушить величайший достаток.

Л. Лосев. Античная философия истории

В обозримом театральном прошлом «Эдипа» ставили как дионисийскую игру, «козлиную песнь» (Андрей Прикотенко). Как детектив-расследование (Артур Офенгейм), историю о поиске истины теми, кто изначально слеп и истины не знает (финальное ослепление Эдипа — лишь материализация того состояния, в котором он пребывал всю жизнь). Как хорео-экстатическое дизайнерское действо с завываниями Хора, претендующее одновременно на медитацию и концепцию (Теодорос Терзопулос).

Римас Туминас тоже ставил эту трагедию Софокла в обозримом прошлом, и спектакль его был посвящен истеричному, балованному властью мальчишке, постепенно стихающему под ударами судьбы. Его звали Эдип. Как помнится, языческий мир ритуалов сменялся тишиной мира христианского, и крыло ангела осеняло путь от не нашей эры и веры — к нашей.

Нынешняя версия сохранила главную визуальную деталь — ржавую цистерну и огромные крылья, изумительно живописно выглядящие на ее фоне. В начале спектакля черные вороны кружат среди фиванского небесного сияния, предвещая беду, вернее, море бед: скоро те же вороны будут кружить над незахороненным телом Полиника в следующей трагедии… Но и в этом сюжете, начинающем фиванский цикл, черное вороново крыло как будто разрастется, став черным крылом то ли эринии, то ли черного ангела смерти (Екатерина Симонова названа в программке Крылатой девой). Стоя вполоборота, эта чернокрылая эриния с круглым щитом опирается на ржавую поверхность вала, подобно беломраморным скорбящим ангелам надгробий, опирающимся на урны с прахом. Потом возникнут и огромные белые крылья, возносящие стойкую, мудрую и верную мученицу Иокасту…

Но смыслы трагедии в новой постановке — не те, что были у Туминаса двадцать лет назад.

«Эдипа» можно ставить как историю человеческого падения и как историю возвышения. Падает царь — поднимается человек. Теряя глаза, которые, как оказалось, не различали реальности, человек обретает все другие органы чувств. Расставшись с богатством — познает истину (этот путь постижения Эдип пройдет в следующих трагедиях цикла). Предок Сименона и Агаты Кристи, гений Софокл не только построил детектив, за которым следишь — как будто видишь впервые. Он дал течению пьесы много крутых драматических порогов (вот умер Полип, которого Эдип считает отцом, — и они с женой Иокастой выдыхают: страшный диагноз не подтвердился, он, Эдип, не убийца отца). «История болезни» царя Эдипа полна таких напряжений и выдохов. Но Туминаса и эта ступенчатость тоже не слишком увлекает. Он ставит исключительно историю падения властителя, верившего во власть как в реальность, в то время как власть — иллюзия. По сути, режиссер следует завету Державина «истину царям с улыбкой говорить»… О том, что наступает конец. И если ты слеп внутренне, то после недолгого прозрения и трагического узнавания реальности тебе остается только ослепнуть физически, хотя твоим Фивам это уже не поможет.

Эдип здесь не трагический герой, трагическая героиня — Иокаста. Которая с высоты возраста (а она Эдипу мать, и это никак не скрыто за элегантностью Людмилы Максаковой, Иокаста стара) мудро понимает, что не надо будить спящую собаку, вести расследование: так или иначе, обнаружится преступление, не одно, так другое. Женской интуицией она чует беду раньше, чем беда открывается. И как настоящая мать дает Эдипу, по-детски, по-сыновьи жмущемуся к ее коленям, пример исхода: убивает себя первая, не таща груз своих грехов в новую эру. Гордая Иокаста. Достойно прожившая жизнь с Лаем и его сыном Эдипом. Однажды уже потеряв сына, она теперь теряет его во второй раз. Как-то всегда в нашем восприятии Эдип ей муж. А ведь погибает у нее на глазах сын.

«Страсти» не происходят на глазах у зрителя, о них сообщается через посредство «вестника», а справляющий обрядовое действие коллектив реагирует песней и пляской на эти сообщения.

И. Тронский. История античной литературы

В первом «Эдипе» Туминаса было много смешного, и сам Туминас объяснял в интервью М. Тимашевой на страницах «ПТЖ»: «Эти трое, которые смешат, — это Хор. Последний Хор. Потом пришел отец Александра Македонского, полисы забрал, разнес. А это последняя жизнь полиса, острова, островка. И это последние греки, которые прощаются с созданной ими общиной, с попыткой создания идеального мира. Когда-то это был Хор. Греческий. На котурнах. На лестнице. Но менялись вкусы, традиции, возникли финансовые сложности. Их не субсидировали. Хор распался. Остались не самые удачливые, не совсем здоровые, которые думают, что они — еще Хор, что они еще кому-то нужны».

В нынешнем «Эдипе» Хор совсем иной, полноценный и темпераментный. Состоящий из подлинных греков, распевающих на нынешнем греческом. Они приносят с собой солнечную энергию юга и черные костюмы, приличествующие сценической трагедии со времен шекспировских спектаклей Р. Стуруа с его зонтиками-шляпами.

«Эдип» Туминаса великолепен в своей неоклассицистской сценической красоте: элегантно брошенная на полотно декорированная фигура греческого воина, бегающего с пикой (Павел Юдин)… женоподобный Креон в венце (Эльдар Трамов)… масляной краской написанный Тиресий с его слюнявым ртом (Евгений Князев)… обмотанный бинтами инвалид (Максим Севриновский) — знак неблагополучия, скрытых язв…

Вообще-то есть и открытые язвы: в Фивах царит мор, неладно что-то в государстве, где физически развитый правитель Эдип живет без комплексов, делает сальто на взрывоопасной ржавой громадине и красуется в замысловатой золотой шапке, довольный собой и своим облагодетельствованным народом…

Марина ДМИТРЕВСКАЯ
Февраль 2017 г.