«Фунт мяса». Текст Настасьи Хрущевой на основе пьесы Уильяма Шекспира
«Венецианский купец». БДТ им. Г. А. Товстоногова (вторая сцена: Каменноостровский театр).
Авторская группа: Настасья Хрущева, Александр Артемов, Сергей Илларионов.
Руководители постановки Влад Фурман, Андрей Могучий

Любое общество структурировано бинарными категориями, которые задают социальную систему координат для отношений между людьми: «чистое / грязное», «свое / чужое», «взрослое / детское», «священное / отвратительное», «мужское / женское» — те оси, в которых разворачиваются социальные отношения, пространство для решения конфликтов и векторы для дальнейшего развития.

Спектакль «Фунт мяса» по мотивам пьесы Шекспира «Венецианский купец» как раз ставит вопрос об этой социальной системе, которая решает ряд конфликтов между противоположными точками зрения — свобода или традиция, нация или человечество, публичное или интимное. Два героя отстаивают радикально противоположные точки зрения и защищают свою позицию перед публикой, которая и выносит окончательный вердикт путем плебисцита. Тот, кто побеждает в этой полемике, — вырезает фунт мяса, 450 граммов, из проигравшего. Такова плата за истину.

ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ, СЛИШКОМ НАДЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ

«Должна ли женщина стремиться к простому женскому счастью или имеет право на самореализацию?», «Что важнее — укорененность в национальной идентичности или общечеловеческих ценностях?», «Следует ли во всеуслышание заявлять о своей сексуальной ориентации или сексуальность должна остаться сферой интимной и стыдливой?», «Что важнее — движение вперед или движение вверх?» — все эти вопросы сводятся, по сути, к одному: сам ли человек выбирает систему ценностей (и тогда это дивный либеральный мир, где каждый делает себя сам и сам определяет, что праведно, а что преступно) или же существуют надчеловеческие законы или общечеловеческие принципы, а людьми нас делает способность соизмерять свои желания и потребности с этими законами. Это наиболее актуальный антропологический вопрос для современного мира: становится ли человеком любое существо, которое может наречь себя человеком, или же этот статус даруется Другим?

Стоило бы поставить эти вопросы — мультикультурализма, биоэтики, геополитики, криминального права — более остро. Скажем, нужно ли относиться к другому с уважением и гостеприимством, если он относится к тебе без уважения и ставит под угрозу твой собственный дом? Как далеко могут распространяться принципы гуманизма и гражданские права, и если сегодня домашнему животному нельзя причинять нравственных страданий и можно оставить наследство, почему с ним нельзя вступить в законный брак? Равен ли электронный разум человеческому, распространяются ли гражданские права на компьютерный интеллект и может ли суперкомпьютер стать Римским Папой и общаться с Богом или президентом Америки и распоряжаться ядерным оружием по своему усмотрению? Является ли перверт или парафил полноправным гражданином, если он не причиняет вреда другим людям?

Принадлежит ли выбор человеку (и тогда законным можно сделать все что угодно путем плебисцита) или человек принадлежит выбору (и тогда не обойтись без религии)? Вот самый важный вопрос для современного мира. И об этом же говорят авторы «Фунта мяса», продолжая проблематику спектаклей «Не Hamlet» и «Что делать».

ДЕМОНЫ ОБЩЕСТВА

Человек — это совокупность конфликтов, которые он решает. По тому, какие вопросы мы ставим перед собой, перед ближними, перед миром и перед Богом, можно многое сказать про нас самих. Даже просто перечислив героев спектакля — феминистку Порцию и традиционалистку Джессику, патриота Саланио и космополита Саларино, консерватора дожа и реформатора Лоренцо, тайного гомосексуала Грациано и открытого Бассанио, — можно судить о том, какие конфликты решает современное российское общество.

Как мы решаем эти конфликты? На основании тех инструментов, которые у нас есть. А точнее, призраков и химер, в которых мы верим. Современное общество одержимо несколькими демонами, которых развенчивают авторы спектакля.

Демон выбора. Любой человек скажет вам, что выбирать свой путь лучше, чем подчиняться заданному шаблону; это не вызывает споров. Демократический принцип свободы народного волеизъявления возведен в «Фунте мяса» в абсолютный статус: люди вправе проголосовать, чья жизненная позиция правильная, а чья ошибочна, следовательно, кому жить, а кому умереть.

Как вообще мы выбираем? Из чего? И по каким принципам? Вот пример: захожу я однажды в парфюмерный магазин на рю Риволи, что в четвертом округе Парижа, и понимаю, что передо мной сотни тысяч ароматов, большая часть из которых мне незнакома. Еще я знаю, что неподготовленный нос может адекватно оценить только первые 4–5 запахов, потом все сливается в единую неразбериху. Я свободный гражданин в свободной стране. Я абсолютно независим в своем выборе, я могу взять с полки любой из ста тысяч ароматов. Но могу ли я совершить выбор? Конечно, нет. В итоге я либо покупаю тот запах, который мне уже известен, либо зову консультанта и доверяю мнению профессионала, делегируя ему свои права, то есть и в том и в другом случае я от выбора отказываюсь. И так устроен весь мир. Точно так же мы выбираем себе мужей и жен, среди миллионов потенциальных кандидатов берем либо кого-то похожего на ранее известный нам экземпляр (или противоположного), либо доверяем стереотипным критериям «хорошего мужа» и «хорошей жены», то есть никакого выбора не совершаем. А если так, то почему бы не доверить выбор супруга игре орел/решка (или камень/ножницы/бумага — Наташа, Петя или дворняга)? И власть мы выбираем точно так же, а наиболее честные режимы даже не скрывают того, что свободы выбора у самих граждан нет, они отчуждают свои права специальной коллегии выборщиков, которая уже и принимает решение. А если так, почему бы не передать государственную власть компьютерам? Это будет идеальная свобода (не)выбора.

Герои «Фунта мяса» доводят этот принцип свободы (не)выбора, «самого неправедного суда», как говорит Балтазар устами Анвара Либабова, до логического абсурда: в какой-то момент двух полемизирующих геев просто застреливают из револьвера. Стыд или каминг-аут — один черт — гомосексуалисты заслуживают смерти, выбор за вас уже сделан. Еще до голосования зала старый дож уже получил 146% голосов россиян, как и на всех выборах. Какая разница, как вы проголосуете? Выбор уже состоялся. Мы лишь зрители спектакля.

Парадокс современного мира заключается в том, что выбор всегда уже сделан, а человек (потребитель или избиратель) нужен лишь в качестве зрителя в зале или статиста для того, чтобы этот выбор признать и ратифицировать. Парфюм за вас уже выбрали эксперты, мужа за вас уже выбрали стереотипы, власть за вас уже выбрал центризбирком, вы же можете либо согласиться с этим выбором, либо не согласиться. Не удивительно, кстати, что политически активное сообщество в России делится строго на два лагеря «согласных» и «несогласных» (которые проводят одноименный марш), но никто из них сам не выбирает: они либо соглашаются с уже сделанным выбором, либо не соглашаются. Ни те, ни другие никак не могут повлиять на сам выбор.

То же самое демонстрируют нам авторы «Фунта мяса»: как бы зал ни изъявлял свое мнение, сценарий он изменить не сможет. Вам это может либо нравиться, либо не нравиться, но вы всего лишь зрители «самого неправедного суда».

Демон свободы. Любой человек согласится, что свободным быть лучше, чем несвободным. Но следом возникает вопрос, что такое свобода. Свобода от требований, свобода от стереотипов, свобода от общественного мнения. И тут же оказывается, что все эти требования, стереотипы и навязанные шаблоны находятся в голове у самого человека. Все они складываются из высказываний конкретных родственников и конкретных друзей, членов референтной группы, к мнению которых мы относимся некритично, поэтому некие частные точки зрения мы склонны принимать за всеобщее правило «так делают все». Но как отличить правильное от неправильного? Голосованием, конечно. Большинство же всегда право.

В борьбе за свободу человек часто оказывается втянут в неравную битву со своими собственными стереотипами, которые, как ему кажется, общество навязало ему. Поэтому борьба за свободу часто оборачивается таким же рабством и зависимостью от вымышленных стереотипов, которым человек обязательно, во что бы то ни стало должен противоречить. Вся разница между «феминисткой» и «традиционалисткой» в том, что одна живет согласно шаблону, другая — против него, но и та и другая ему подчиняется. Вся разница между «консерватором» и «революционером» в том, что один за традиционный уклад, другой — против него, но уклад у них один и тот же. Отрицание — это такая же форма утверждения, как мы знаем из Фройда, «хотеть конфету» и «не хотеть конфету» — речь про одну и ту же конфету. «Я подчиняюсь» и «я не подчиняюсь» — и в том и в другом случае это дискурс раба.

Авторы «Фунта мяса» показывают нам, насколько бредово современное понимание свободы, если мы обречены выбирать всего лишь между «первым» и «вторым». Но не можем выбрать и то и другое сразу, или выбрать нечто третье, или вовсе отказаться от выбора. Обратим внимание, что с 1999 года в России в избирательных бюллетенях пропала графа «против всех», то есть свобода не выбрать ни один из вариантов исчезла. Свобода в современном мире, во-первых, принудительна (каждый из нас обязан быть свободным, согласно идеологии), во-вторых, гомогенна, она урезает наш жизненный мир и сокращает веер возможностей.

Демон гомогенности. Любой человек скажет, что разнообразие лучше единообразия. И с биологической точки зрения, и с культурной: наибольшее число скрещиваний приводит к прогрессу и появлению качественно новых форм. А народы и культуры, изолированные от инородных генов, обречены на деградацию и вымирание.

Дискурс героев «Фунта мяса» постоянно апеллирует к этой всеобщности и гомогенности. Простым голосованием устанавливается, что «правильно», а что «неправильно», при этом неправильное тут же искореняется бензопилой. Квинтэссенция евгеники. Устраняется одна из точек зрения, общество делается более гомогенным и однообразным. Тем самым, совершая столь радикальный выбор, мы отрезаем от себя разнообразие и становимся на путь усреднения.

Только два персонажа заговорили о необходимости разнообразия, а не выбора, только они сказали, что противоположности нужны друг другу, и обратились к собеседнику не как к противнику, а как к своему альтер эго — это гомосексуалы, но их тут же застрелили. Действительно, отказаться от свободы выбора в современном мире — значит продемонстрировать самый вызывающий протест.

Демон идеологии. Нас всегда заставляют выбрать из двух вариантов, как будто они противоположны. И как будто мы должны согласиться и поверить в то, что они противоположны, принять эту идеологическую условность. Как будто национальное исключает общечеловеческое, женская эмансипация отрицает семейное счастье, а духовное развитие несовместимо с материальными благами.

Тогда как ни одним из пяти представленных нам конфликтов не является столкновением логически несовместимых идей. Например, нет никакого наднационального языка, все мы говорим или по-русски, или по-французски, или по-немецки, стоит нам отказаться от национального языка, и мы не сможем говорить вовсе. Нет никаких общечеловеческих ценностей, поскольку идея о всеобщих правах человека и гражданина была создана в XVIII веке внутри французской философии и действует только внутри европейского культурного пространства, в культурах малых народов или обществ, не знающих государства, никаких общечеловеческих гражданских прав нет и быть не может.

Любая идеология создает оппозиции и противопоставляет идеи, которые не являются противоположными. И делается это в конкретных политических целях. «Патриотизм или колбасизм», — как выражается другой известный российский клоун, воспевая культ нищеты, как будто давить сыр бульдозером уже само по себе является свидетельством какой-то особой духовности, народного мессианства и богоизбранности. Посмотрите на любое идеологическое высказывание, на любой пиар-лозунг — «Родина или смерть», «Голосуй или проиграешь», «Сейчас или никогда», — и вы найдете там это ложное противопоставление, которое к тому же не оставляет вам выбора, хотя и дает иллюзию оного. Классика манипуляции.

Деконструируя и размыкая эти ложные оппозиции, мы можем находить, что первое вовсе не исключает другое, а союз «или» указывает не на противоположности, а на совершенно разные классы вещей. «Родители или двадцать восемь?», «Счастье или дзеттафункция Римана?» — таким же бредовым образом устроена любая идеологическая система. А что нужно делать с бредом? Его нельзя опровергать, с ним бесполезно спорить, но его необходимо обращать против него же самого. Высмеивать, находить его изнанку, фаршировать пафос фарсом, а слезы иронией, чем и занимается Балтазар, незначительный герой пьесы Уильяма Шекспира «Венецианский купец».

СЖИГАТЬ ЕВРЕЕВ!

Театр — это не то, что происходит на сцене, а то, что меняется внутри людей. Происходят и случайные события, которые вопиют о социальных симптомах гораздо красноречивее, чем могли бы сделать авторы спектакля.

Балтазар формулирует очередное обвинение и говорит: «Преступление этих людей в том, что они евреи», а из зала кто-то выкрикивает: «В печку обоих!» Это гораздо более показательный симптом для общества, чем все социологические исследования экстремизма в России. Такой vox populi не претендует на статистическую верность, и один фашист в зале не может быть иллюстрацией всеобщих нравов, но все дело в том, что это не высказывание конкретного субъекта, а «реплика из зала». И театр, конечно, не должен нести ответственность за выкрики с места, но как говорит Шейлок: «Ваша вина в том, что вы промолчали. Ваша вина в том, что вы не ушли». И это касается любого проявления социальной ответственности: отдельный человек виновен в том, что он делает, а общество виновато в том, чего оно не делает. Молчание — самое большое социальное преступление.

Если в публичном пространстве того или иного общества допустимо высказывание о том, что евреев нужно сжигать в печах, нечего удивляться, что в этом же обществе перед выборами взрывают дома, террористы возглавляют регионы, насилие в семье признается неотъемлемой частью традиционных ценностей, отрезание клитора рекомендуется как профилактика женской истеричности. Если сегодня кому-то из мужей придет в голову насильно отрезать у своей жены клитор, его даже не за что будет осудить.

В театре всегда происходит то, чего режиссер не замышлял, и даже то, что может противоречить его замыслу. Именно это и придает смысл тому, что происходит в театре. Театральное бессознательное.

Дмитрий ОЛЬШАНСКИЙ
Январь 2017 г.