«Персона». Пьеса Е. Казачкова по мотивам фильма И. Бергмана. «Гоголь-центр».
Режиссер Лера Суркова, художник Екатерина Щеглова

Не хочу сравнивать спектакль «Персона» в «Гоголь-центре» с фильмом Бергмана. Но от одного сравнения не удержусь. Фильм Бергмана о кинематографе. О его языке и природе. Спектакль режиссера Леры Сурковой — о театре. Об актерской природе. В театральной адаптации, сделанной Евгением Казачковым, что-то акцентировано, например роль женщины-врача, что-то убрано, например роль мужа. В сценографии подчеркнуто все условно-театральное. Всё — ненастоящее. Всё движется на колесиках. Всё — муляж. И врач в отличном исполнении Ольги Науменко — это не живая фигура, а театральная. Это изображение врача, представляющее собой обывательское, «здоровое», «трезвое» сознание.

Отвлекусь на эту важную фигуру. Когда панические страхи, преследовавшие Михаила Чехова, стали заметны окружающим, Станиславский пригласил к нему консилиум врачей. Чехов в это время страдал от того, что, как казалось ему, «мировая душа» сошла с ума и мир гибнет в мучениях. Пытаясь докопаться до причин психической болезни, один из врачей спросил его, что он читает. Услышав среди других авторов имя Шопенгауэра, он пожал плечами: «Но ведь Шопенгауэр не знал как следует даже физиологии, и все его рассуждения не имеют особой цены». Огорченный таким отзывом Михаил Чехов далее заметил, что его тем не менее позабавил консилиум, ему понравилось быть больным и он начал изучать себя с некоторой объективностью. Заметьте, начал изучать себя, как бы глядя на себя со стороны. Здесь важно вот что: врач искренне не понимал, как можно доверять философу, который плохо знает физиологию.

Ю. Ауг (Актриса), М. Селезнева (Медсестра). Фото И. Полярной

Героиня Ольги Науменко в спектакле «Персона» очень хорошо разбирается и в физиологии, и в анатомии, и в психических заболеваниях. И она твердо уверена в здоровье пациентки, знаменитой актрисы. Ее только раздражает, что она не может разгадать тайну молчания актрисы. Ее это «выбешивает», как говорят сейчас. Поэтому ее внутренняя враждебность — это враждебность «трезвого» ума по отношению к непонятной аномалии. Или капризу.

Важна здесь и роль медсестры, которая общается с молчащей героиней постоянно. И в исполнении Марии Селезневой мы видим живую, мучимую неуверенностью, комплексами, страхами, надеждами, восторгами девушку. Малообразованную, наивную, полную животной свободы. Но все же — простую девичью душу, насколько девичья душа может быть простой.

И вот, перестав кружить вокруг непонятно замолчавшей героини, которую играет Юлия Ауг, мы можем посмотреть прямо ей в глаза. Тем более что она много смотрит в зал и кажется, что поймать ее взгляд нетрудно. Но нет, невозможно. Потому что она смотрит куда-то внутрь себя и даже окружающих ее на сцене людей поначалу не замечает. Просто покорно выполняет все их просьбы и требования. Потом вроде бы начинает «приходить в себя», хотя что значит это «в себя»? И в какую «себя»?

Ауг играет молчание актрисы. То есть и свое молчание тоже. Ее героиня замолчала прямо посреди спектакля. Что-то случилось с ее актерской психикой, не с человеческой, а именно с актерской. Так когда-то бежал с «Потопа» Михаил Чехов. Напряженные до крайности нервы не выдержали небольшую толпу людей, которую он увидел в окно во время антракта. Потом около года сидел в своей комнате, почти не выходя из дома. Вообще-то с ним это бывало не раз. Так бежал со спектакля артист Юрий Любимов, увидев свое размалеванное гримом лицо. Некоторые пытались уйти в религию, отмаливая свои актерские личины. Что это такое? Что ужасает их в этом жестоком искусстве? Боязнь потерять себя? Страх сойти с ума, переселившись в душу другого?

Арто считал, что «театр — это болезнь, поскольку он есть высшее равновесие, которое недостижимо без разрушения. Он приглашает дух принять участие в горячечном безумии, которое требует высшего напряжения сил». Если это так (а это, конечно, так), то актер — это и есть тот самый дух. Но он же — и свой собственный инструмент, находящийся в постоянном напряжении. И вот с ним что-то случается. (С актером как с личностью или как с инструментом — неважно.) Что-то мешает ему, как соринка в глазу или как крошка в горле. Или он вдруг видит себя со стороны. И тут ни при чем счастливая личная жизнь (скорее, поможет несчастливая, ибо из счастья не соткать паутинку. Только из горя. Вспомним Комиссаржевскую). Ни при чем актерский успех и хорошее материальное положение (скорей, поможет плохое).

М. Селезнева (Медсестра), Ю. Ауг (Актриса), О. Науменко (Врач). Фото И. Полярной

И вот Юлия Ауг играет этот выход из себя. Непонимание — где она, зачем она, кто она? Заглядывает ли она в какую-то бездну? Заглядывает. Только мы не знаем, что такое бездна в понимании актрисы. Может, это так: «меняникогдабольшенепозовутигратьвтеатрепотомучтоястараяибездарная». А может: «чтояздесьделаюяведьнеэтогохотелавтеатре». Неважно. Что-то споткнулось в личности, испортилось в чутком инструменте. Это происходит только с подлинными артистами, никогда не замолкают имитаторы.

Наблюдать за героиней Юлии Ауг захватывающе интересно. Но в этом интересе есть некий зрительский цинизм. На твоих глазах человек почти умирает, а тебе интересно разгадать тайну его мучений. Ауг молчит так, что глаз от нее не оторвать. И я понимаю, что так замолчать могла бы и она сама. Потому что там все подлинное, кровавое, больное. И в это же время ты понимаешь, что она (героиня) внимательно следит за собой и за своими партнерами. Она все оценивает, холодно, как врач, «наблюдает за собой». Вообще-то артисты все-таки не совсем люди. Когда-то меня поразило воспоминание Михаила Чехова о том, как внимательно он наблюдал за смертью своего отца. Подробно фиксировал признаки умирания. И не успокоился до тех пор, пока не сделал рисунок умершего. Но я и сама слышала, как актриса, узнав о смерти мужа, страшно закричала: «Дайте же мне зеркало!» Она хотела зафиксировать себя в этот момент. Актер, как и поэт, берет свое из любого сора, не ведая стыда. Героиня Ауг беззастенчиво пользуется и признаниями медсестры, и вкусом вина в бокале, и солнечным светом, и поцелуем. А на экране иногда всплывает текст роли. Какие-то слова, которые она потом переработает, жадно напитавшись своим и чужим страданием. Полное очищение молчанием. Для того чтобы потом отряхнуть всё и всех, чтобы смочь снова выйти на сцену. Про это играет Юлия Ауг.

Татьяна ТИХОНОВЕЦ
Февраль 2017 г.