Ж.-Б. Мольер. «Тартюф». Театр «Мастерская».
Режиссер Григорий Козлов, художник Николай Слободяник

Григорий Козлов, кажется, закодировал в этом спектакле объяснение в любви. Не в прямом житейском смысле, хотя и в нем тоже — уж очень хороши у него женщины, прямо цветник: Эльмира — Полина Воробьева, Марианна — Марина Даминева, Дорина — Алена Артемова. Но более — к режиссерско-актерскому искусству. Такой чудесный театр устроил ему на поворотном круге художник Николай Слободяник! Все пространство игры обрамлено подсвеченными зеркалами гримировальных столиков — в этом красивом и ненастоящем мирке, собственно, и живут герои пьесы. Другого-то и нет, разве что служебная мебелишка — стул, чтобы сесть, стол, чтобы под него спрятаться… Еще два гримировальных столика располагаются по бокам портала, и там находится человек от театра. Разодетый «по-мольеровски», он начинает спектакль словами Жана-Батиста из предисловия к его многострадальной пьесе.

М. Студеновский (Тартюф), П. Воробьева (Эльмира), С. Бызгу (Оргон). Фото Д.  Пичугиной

С. Бызгу (Оргон), М. Студеновский (Тартюф). Фото Д. Пичугиной

Это любимое театрами поздней советской эпохи путешествие в мир париков-канделябров, камзолов-накладных носов поначалу совсем обескураживает! Ну ведь эстетический же плюсквамперфект, дела давно минувших дней, преданья старины! Правда, тот же артист Дмитрий Житков в финале выйдет уже не человеком от театра — сначала господином Лойялем, принесшим бумагу, согласно которой семейство Оргона будет выброшено на улицу, а затем Офицером, провозгласившим справедливый вердикт (Оргону все возвратить, а злодея Тартюфа наказать). И именно тогда вся эта бутафория, жившая в течение спектакля по бокам портала, наполнится острым, скажу даже, экзистенциальным смыслом. Вот ведь штука: пришел один ряженый и чуть было жизнь не сломал, а пришел другой — и прямо-таки спас. Кругом, получается, театр, глумление и морок, а от обыкновенного человека, выходит, в его собственной жизни ничего и не зависит.

Но в спектакле есть еще и кино, которое тоже обосновалось по бокам портала. Туда проецируются кадры роскошных французских картин рубежа 50–60-х годов прошлого века. Сладкие грезы родителей… Нездешняя жизнь, высокие драмы… Может быть, Оргон, насмотревшись их в юности и оставшись нынче без романтического воздуха как рыба без воды, потому и «вляпался» в Тартюфа? А куда еще, скажите, деть нерастраченный пыл художественных иллюзий?

По крайней мере и сами эти кадры, и лица французских звезд на них прекрасны. Как прекрасны и светящийся театральный круг, и платья дам: черный атлас, кружева, органза, декольте, узкие лифы, причудливые юбки. Художник по костюмам Стефания Граурогкайте стилизует и фасоны из того самого французского кино, и более поздние образцы элитарной одежды. Право, столько красоты, а мир не только не спасен, но едва не улетел в тартарары!

Пьеса «Тартюф», как ни крути, написана о слепоте обольщенных, об опасности, в которую ввергают себя те, кто поклоняется ложным идолам. Библейская заповедь «не сотвори себе кумира» разворачивается у гениального Мольера в сюжет, где кумир как раз и прикрывает Библией свои вполне корыстные, жульнические намерения. Тартюф — святоша, то есть носитель господствующей на тот период идеологии. И не удивительно, что самые разные режиссеры самых разных эпох видели в этой пьесе возможность для острого общественного высказывания. Так или иначе, но в частную жизнь образованных людей из высшего общества вползает некий «комиссар», который прибирает к рукам их и моральные, и материальные ценности. Сейчас, когда человек в сутане (простите, в рясе) совершенно очевидно стал актуален, в том числе и в прямом, «мольеровском» смысле, самым простым способом постановки этой пьесы кажется тот, где все «по букве» оригинала. А режиссер Григорий Козлов как раз любит вчитываться в оригиналы и вовсе не замечен пока в самовольном с ними обращении. Однако прямые театральные реакции на злобу дня — не из его арсенала.

Сцена из спектакля. Фото Д. Пичугиной

Он в своем спектакле, кажется, избрал некий третий путь. И Тартюф — Максим Студеновский у него вообще не святоша. Перед нами малопривлекательный субъект. Руки — в черных татуировках, голос хрипловатый и какой-то «прямой», совсем не обволакивающий, просто уверенный до назойливости. Начинается с того, что луч света выхватывает его обнаженную спину с нанесенными на нее с помощью видео «стигматами». Менее всего эти «раны» похожи на результаты неистового самобичевания, а вот персонажей блокбастеров, или компьютерных стрелялок, или жестких попсовых шоу все это сильно напоминает. Далее наш герой не становится более привлекательным, он все такой же плоский, безнадежно трэшевый, и остается только гадать, чем такой субъект мог заворожить Оргона, который у отличного актера Сергея Бызгу отнюдь не похож на дурака или профана.

М. Студеновский (Тартюф). Фото Д. Пичугиной

П. Воробьева (Эльмира), М. Студеновский (Тартюф).
Фото Д. Пичугиной

М. Студеновский (Тартюф), Н. Куглянт (Дамис), С. Бызгу (Оргон). Фото Д. Пичугиной

В принципе с подобным Тартюфом в спектакль Козлова входит-таки весьма актуальный мотив. У наших народных масс нынче такие кумиры, что оставшаяся горстка «бесполезных ископаемых» интеллектуалов, да и просто людей культурных ощущает себя инопланетянами. Но в том-то и загвоздка, что Оргон в спектакле «Мастерской» совсем не похож на представителя народных масс. Вот его мамаша госпожа Пернель в блестящем исполнении Галины Бызгу — эта да! Крупная громогласная тетенька с черно-бурой лисой через плечо будто только что пришла с соседней улицы. Из собеса, магазина или аптеки, где наверняка так же напористо и зычно учила людей жить. Так и видишь, как она, сидя дома у телевизора, жадно поглощает новости и развлекательные программы. Как, накинув на голову дорогостоящий платок, надменно вплывает в храм, расталкивая корпусом остальных прихожан, и с важным лицом ставит куда надо самую дорогую свечку. Этой госпоже Пернель режиссер даже позволяет текстовую отсебятину, и мольеровские периоды перемежаются у нее фразами типа «Ты откуда явился, с Урала? Вот и мотай обратно на свой Урал. Заждались тебя там».

А Оргон совсем другой. Благообразный, даже интеллигентный на вид, он, вероятно, из тех, кто ничего вокруг далее собственного носа не видит. Но это лишь моя догадка, не подкрепленная, честно говоря, реальным впечатлением. Самодур ли этот Оргон, когда заставляет свою дочь выйти замуж за Тарюфа? Когда не слышит доводов жены и выгоняет из дома собственного сына? Затрудняюсь ответить. Бызгу не играет мотиваций. Но он не играет и определенный тип, определенный характер, что бы хоть как-то могло объяснить его поведение по отношению к Тартюфу и к домочадцам. При этом игра артиста отменна. Это такой сухой огонь: темперамент, отточенная пластика, множество ловких приспособлений, богатый модуляциями голос… Человеческое, ясное и близкое к реальной личной драме пробивается сквозь блестящее лицедейство лишь в сцене соблазнения Тартюфом жены Эльмиры. Герой в долгом, мучительном оцепенении сидит под столом. Обычно это его незавидное положение вызывает у зрителя смех, но тут нам совсем не смешно. Стол с самого начала намеренно не покрыт скатертью, при желании и Тартюф мог бы Оргона сразу же обнаружить, а уж зрители-то и вовсе отлично видят все, что с беднягой происходит. Эта сцена хороша, здесь остроумно организована смысловая игра: все у всех на виду, но очередная гадость дается пустышке Тартюфу слишком легко, чтобы заметить «препятствие»; но прозрение дается Оргону слишком тяжело, чтобы вовремя пресечь это чудовищное свинство. Далее Оргон—Бызгу уже так и не оправится от увиденного, а в финале, когда «бог из машины» принесет радостную весть, и вовсе упадет, видимо пораженный смертельным сердечным ударом. И все же, лишенная предыдущей, ясной человеческой предыстории, эта метаморфоза, произошедшая с героем, кажется умозрительной.

Зато «женская половина» спектакля являет собой целый мир, очень театральный, но и по-человечески интересный, объемный. Необычайно хороши, как уже было сказано, здешние дамы! Возможно даже, мы имеем тут дело с миром мужского бессилия и женской власти. Ибо и притязания Тартюфа, и деспотизм Оргона, и неуемное словоблудье Клеанта — Алексея Ведерникова, и честная мальчишеская прямота Дамиса — Николая Куглянта, и уязвленная гордость Валера — Ивана Григорьева — все это меркнет перед женственностью, щедро разлитой в этом доме и заполнившей все его уголки и щели. Красивые головки, гордые шейки, аппетитные грудки, выглядывающие из декольте, точеные ножки в красивых туфельках, взоры скромные и вызывающие, убаюкивающие и воспламеняющие, музыкальные тембры голосков, позы, проходы, композиции — ну прямо живописные полотна. Вот, к примеру, дочка Марианна, которая в большинстве «Тартюфов» либо куколка, либо инфантильная дурочка, здесь и обворожительна, и умна, и великолепно воспитана. А ее мать Эльмира — Полина Воробьева как будто знает, что против ее чар вообще никто не в силах устоять, и даже грациозно смущается от такого знания. (Как это она умудрилась остаться целомудренной при таком самовлюбленном слепце-муже, остается загадкой.) Служанка Дорина — Алена Артемова дает понять о своем простецком происхождении разве что большей, чем у других, степенью раскованности и жизненной смекалкой. Эта — как будто сошла с французского экрана 60-х, из картины какого-нибудь Клода Лелюша. Она хороша до невозможности, так, что в ее присутствии даже болтун Клеант теряет дар речи. Женщины в этом мире-театрике колдуют и ворожат. Мимикрируют в зависимости от ситуации. Знают много гитик. Понимают больше, чем говорят. Внутренне свободны, несмотря на множество наружных преград. К примеру, только папа Оргон за порог, как примерная дочь Марианна со служанкой Дориной сбрасывают с себя платья, оставшись в чулочках с подвязками и кафешантанных коротких юбках. А благочестивая Эльмира эротично распевает с Тартюфом один из знаменитых дуэтов Сержа Генсбура и Джейн Биркин. И нет во всем этом ни грана лицемерия или пошлости, одна только женственная, созидающая сила.

Сцена из спектакля. Фото Д. Пичугиной

А. Артемова (Дорина), Н. Куглянт (Дамис). Фото Д. Пичугиной

Так все же мужское бессилие и женская власть в нашем, казалось бы, насквозь маскулинном мире? Что-то, черт возьми, в этом есть. Как и в том, что вечный театрик и старое французское кино все же лучше рваной виртуальной жизни, частенько заменяющей современному человеку чувство реальности. Там, на этих экранах и подмостках, люди вряд ли подпали бы под влияние субъекта, подобного тому, которого играет Максим Студеновский. Григорий Козлов все же приладил пьесу к нынешнему состоянию умов, но при этом не доверился двум ее ключевым мужским фигурам — Оргону и Тартюфу. Отчего смыслы в спектакле «Мастерской» дробятся, как отражения в его многочисленных зеркалах. Но чисто театрального обаяния, льющегося со сцены, от этого не убавляется.

Март 2017 г.