Софокл. «Царь Эдип». Театр им. Е. Вахтангова.
Режиссер Римас Туминас, художник Адомас Яцовскис

Признаться, плотность восторга в рецензиях на этот спектакль — и минимум критики даже от записных московских острословов — обескуражили. Но мне прочтение трагедии, так вдохновившее коллег, кажется обидно уплощенным. Может, дело в том, что спектакль видели один раз, тем более в гастрольных условиях — в Александринке. Вот уж пространственная амплитуда удивляет: играть в Эпидавре (там состоялась премьера российско-греческой постановки), заполняя энергией чашу амфитеатра, и быть «замкнутым» в сцене-коробке — это для актера ситуации полярные. Родное для «вахтанговцев» пространство — тоже многоярусный театр и «коробка», но у Карло Росси эта модель сцены доведена до идеала.

Спектакль срезонировал с историей Александринки, и даже вспомнилась эпоха, когда этот театр еще не был построен, когда русская сцена осваивала трагедию в русле сентиментализма и «Озеров невольны дани народных слез, рукоплесканий с младой Семеновой делил». Хотя у Туминаса звучит перевод Сергея Шервинского, в игре актеров будто отзывался озеровский стих: «Постой, дочь нежная преступнаго отца, / Опора слабая несчастнаго слепца!»

А. Антонаки, Г. Митропулу (Дочери Эдипа). Фото В. Луповского

Теодорос Терзопулос, ставивший эту же пьесу в Александринке лет десять назад, призывал актеров «играть для Диониса», мысленно обращаясь поверх последнего яруса. Туминас, как известно, говорил артистам на репетициях: «Играйте для ангелов». Мистерией спектакль точно не назовешь, но сострадание к героям более чем ощутимо. Актеры играют, своих героев «жалеючи». Странный персонаж «воин» — Павел Юдин на то и придуман театром, чтобы безмолвно и развернуто сострадать злоключеньям царя Эдипа.

У Виктора Добронравова — Эдипа убедительней всего начальная стадия сценического пути героя, когда это самоуверенный франтоватый мужчина в расцвете лет. Сложнее, когда раскручивается механизм трагедии и Эдип начинает расследование: Добронравов надрывно чеканит стихи, сверкает глазами, но напряжение транслирует разве что мышечное — никак не трагическое.

У Терзопулоса актриса на роль Иокасты была вдвое моложе актера на заглавную роль: в стремлении воплотить архетипическую суть персонажей возраст значения не имел, и актеры были скрыты гримом, как масками. У Туминаса возрастная дистанция — данность, которую не получается игнорировать. Людмила Максакова лучше остальных чувствует условность и обобщенность древней трагедии. Иокаста держит себя гранд-дамой, ее изумительные вечерние платья не режут глаз, поскольку совпадают с концертной манерой исполнения Максаковой. Вот она, устремив взор куда-то «туда», поверх партнеров, декламирует строфы, растерянный Эдип крепко прижимается к матери-жене. Но если он годится ей во внуки, невольно спрашиваешь себя: а что движет этим Эдипом? Искренняя любовь к героине, страсть, или самообман, или инфантильное желание укрыться под ее сильным крылом?.. Кажется, вопрос открытый не только для зала, но и для актера.

Сцена из спектакля. Фото В. Луповского

Герои здесь — обыкновенные люди со своими слабостями, воплощенные не как маски или архетипы, а как характеры. «Заземленные» и с попыткой психологического оправдания. Даже слепой прорицатель Тиресий, сыгранный Евгением Князевым театрально и сочно, мало похож на медиума меж мирами, хотя одна из зрительниц и прошептала: «Вольф Мессинг!»

Хор также не претендует на что-то «космогоническое». Предполагалось, что по завершении перекрестного Года культуры Греции — России греческих хористов заменят российские; однако режиссер попросил найти возможность обойтись без этой замены. У греческих актеров насыщенный график, и в Москве «Царь Эдип» будет идти довольно редко. Но в чем уникальность техники греков и почему без них спектакль понесет непоправимую потерю — непонятно. Фиванские старейшины здесь — горстка растерянных джентльменов, функция которых — укрупнять состояния страха и ужаса, переживаемые основными героями.

Сцена из спектакля. Фото В. Луповского

Режиссер явно добивался иронического остранения. Иначе зачем назначать на роль Зевсова жреца комического и характерного Евгения Косырева, который похож на русского батюшку с полотен передвижников? Местами иронична и музыка Фаустаса Латенаса. Но при всей ироничности внешнего рисунка от актерского исполнения в целом веяло напыщенной патетикой. Переключения от иронии и лиричности к трагическому напряжению были намечены, но не воплощены.

Право, странно читать о потрясении, которое вызывает сценография Адомаса Яцовскиса: и само суровое разреженное пространство, и гигантская труба — надо же, махина рока! С первых минут понятно, что потом труба тронется с места и как бы закатает всех в асфальт, поэтому, когда она на самом деле приходит в движение, это уже не воздействует. В сценографии задан конфликт Человека и Судьбы. Но актеры, за исключением разве что Максаковой, играют «сшибку характеров», по внутреннему масштабу мелковатых на фоне величественного пространства.

Сцена из спектакля. Фото В. Луповского

В финале герой Добронравова, уже выколовший себе глаза, появляется в черных круглых очочках и с саксофоном — до этого игра на нем «проговаривала» движения души Эдипа. Инфантильный Эдип, повзрослев после прозрения правды, начинает свой страннический путь слепым музыкантом. И эта «сострадательная» ассоциация вполне в духе спектакля… Но мне попытка Туминаса увидеть масштаб и красоту «обыкновенного» человека, «чаплинского» человека в том же «Дяде Ване» (вот где ощущалось робкое, но стоическое сопротивление Судьбе!) куда более дорога, чем сострадательный взгляд на «полубогов» Софокла.

Евгений АВРАМЕНКО
Январь 2017 г.