Й. Рот. «Иов». Пьеса Л. Шехтмана по одноименному роману. Молодежный театр на Фонтанке.
Постановка Льва Шехтмана, художник Семен Пастух

В. Кухарешин (Мендель Зингер).
Фото В. Васильева

Е. Радевич (Мирьям), А. Андреев (Мак).
Фото В. Васильева

Сцена из спектакля.
Фото В. Васильева

Ясно слышу высказывание режиссера, его посыл, обращенный к зрителю, понимаю, что его волнует в сегодняшнем мире, и благодарна ему за обращение к столь серьезной и мощной теме — о том, как трудно человеку искать Бога, искать язык, на котором можно с Ним общаться, чтобы быть понятым и понять что-то. Библейская Книга Иова — самая парадоксальная, непостижимая, Иов — не только страдающий праведник, он ропщет, вступает в спор с Богом, обвиняет его, требует объяснений. Современному человеку с его формальной нравственностью особенно трудно постичь всю ситуацию — ведь в испытании Иова невинными жертвами становятся его сыновья и дочери, его семья, а ответы Бога напрочь разрушают человеческие моральные стандарты. Австрийский писатель Йозеф Рот, а вслед за ним Лев Шехтман, написавший пьесу по мотивам романа, переосмысляют историю Иова — и драматургия текста, уж чего скрывать, у них проигрывает библейской. Меньше философии, духовности и поэзии, больше быта, приземленности и повседневности. Роман, вышедший в 1930 году, проецирует библейский рассказ на историю еврейской галицийской семьи, эмигрировавшей в Америку накануне Первой мировой, оставившей последнего, поздно родившегося и больного ребенка на произвол судьбы, и повествование это весьма реалистично. И хотя режиссер ставит притчу, использует упрощенные, наивные театральные формы, все же груз бытового реализма без потерь преодолел только художник в своем ироничном решении. Верна в этом мире только смерть. Надгробия на площадке, старое еврейское кладбище — сама История, с нею, конечно, надо считаться, но и жить тоже как-то надо, и семья Менделя Зингера живет, приспособившись к «неудобству» вечности, в незримом присутствии предков. Могильные камни служат для самых насущных нужд — на них едят, пишут, спят, среди них гуляют и играют дети и пасутся замечательные, хоть и малочисленные, игрушечные «стада» понурых коз и овец. Вторая удача спектакля — представитель высших сил, юродивый, безмолвный Божий человек, управляющий стихиями (Александр Скуман). Он достает из холщовой котомки снег и ветер, осенние листья, сменяет времена года, он и патриарх с бородой, и клоун в рваном фраке, он всегда присутствует на сцене, но не реагирует на земные заботы людей. Во втором акте действие переносится в Америку, и на месте «основательных» надгробных камней вырастают «небоскребы», совсем неосновательные, почти картонные, почти упаковочные коробки с рядами дырок-окон. Козам и овцам, пасущимся теперь на их крышах, здесь комфортней, чем людям. Меламед (учитель) Мендель Зингер (Валерий Кухарешин) здесь, среди небоскребов, еще более потерян, чем на родине. Поднимает обрывки газетного мусора, внимательно читает… Как-то актер совмещает лубочность наивно-притчевого сценического языка с глубинным переживанием. В начале, пока он еще счастливый отец и муж, пока живы два старших сына, растет красавица-дочь, жена хоть и ворчит, но любит и любима, — все же просачивается тихо изнутри предчувствие страдания, неизбежность сомнения. Безусловно, это его роль, впрочем, про какую роль Кухарешина можно сказать «не его»? Потрясающая мизансцена финала: немощный старик, все потерявший, на коленях перед когда-то брошенным сыном — в позе рембрандтовского блудного сына. И в этой мизансцене боль целых поколений Блудных Детей — отцов, которые вместо хлеба могут дать лишь камень, учителей, у которых нечему научиться. Но, к сожалению, позитивные впечатления на этом заканчиваются. Серьезная тема, предложенная Шехтманом и уже пострадавшая от многословной инсценировки, входит в противоречие с эстетикой Молодежного театра. «Высоту» взял только Кухарешин, режиссерский импульс в процессе работы с Владимиром Бычковским и Сергеем Грицаем порастерял свою силу, и спектакль оказался неотличимым от ряда спектаклей Молодежного театра, в которых, как в Цветочном городе из книги Носова, не бывает ни смерти, ни трагедии и где любая драматургия, будь то Булгаков, Чехов или Шекспир, ставится как «Свадьба в Малиновке». Музыкальный руководитель каждые двенадцать минут включает гуцульскую (варианты — молдавскую, греческую народную или итальянскую музыку), чтобы снять психологическое напряжение, а балетмейстер при помощи пластики наглядно решает особо серьезные смысловые моменты.

Не хочется использовать «Иова» как повод для разговора о проблемах Молодежного театра, тем более что он — один из самых благополучных в городе, прочно занимает свою нишу, нацелен на определенную аудиторию, здесь всегда аншлаги, и поклонники вполне оправданно считают его единственным «не подделывающимся под настоящую жизнь». Однако мышление и рецептура Спивака отнюдь не универсальны, и в данном случае речь уже идет о производстве штампованной продукции, некоем «диктате» поверхностного взгляда. Актеры Молодежки, не работающие, в отличие от Кухарешина, с другими режиссерами, просто не в состоянии «выдать глубину», а Грицаю, несомненно талантливому и заслуженному балетмейстеру, наверное, пора подумать о собственном экспериментальном театре, ибо его опыты в драматических спектаклях уже переходят границу, как бы сказать помягче, — уместного. Во всяком случае, в «Иове» так и произошло. Попытка заменить танцами и легкой музычкой духовное событие вполне удалась.

Февраль 2009 г.