Софокл. «OEDIPUS» (английская версия Франка МакГиннеса).
Лондонский Королевский Национальный театр.
Режиссер Джонатан Кент, художник Пол Браун

В конце ноября 2008 г. в числе других пятидесяти счастливчиков из Оксфордского Драматического Общества мне удалось побывать на встрече с голливудским актером Кевином Спейси. Речь почти не шла о кино, студенты спрашивали только о театре, и Спейси, художественный руководитель и режиссер лондонского театра Old Vic, вдохновенно рассказывал о проектах, ориентированных на беднейшие социальные прослойки Лондона. Американец Спейси выглядел начинающим, верящим в успех своего дела английским режиссером небольшого театра, никак не мировой знаменитостью. Опыт этой встречи заставил задуматься о том, почему некоторые голливудские актеры считают необходимым для себя появляться на сцене, вопреки традиции разделения «полей деятельности» театра и кино? В Англии говорить об этом явлении как о тенденции, подразумевая некий «исход Голливуда на большую сцену», не приходится. Речь идет скорее об исключениях из правил.

Одно из таких исключений — британский актер Ральф Файнс («Английский пациент», «Список Шиндлера», «Красный Дракон», «Онегин»), который регулярно выходит на театральные подмостки. В 1995 и 1997 годах актер играл в спектаклях «Гамлет» и «Иванов» театра «Алмейда», получая за выходы на сцену сумму, не сравнимую с его гонорарами в кино. Режиссером обеих постановок был Джонатан Кент. В 2006 году Файнс работал с ним же в Дублине (спектакль «Знахарь»). В 2008 году плодотворное сотрудничество режиссера и актера продолжилось: Файнс исполнил роль Эдипа в спектакле «OEDIPUS» по пьесе Софокла, шедшем с 15 октября по 4 января 2009 года в Королевском Национальном Театре.

Королевский Национальный отличается от частных театров Вест-Энда тем, что один из немногих получает государственные дотации. Это позволяет ему в меньшей степени ориентироваться на коммерческий успех. Многоуровневый комплекс с неоновой подсветкой, состоящий из трех театров — Коттлсло, Литтлтон и Оливье, не похож на классическое театральное здание. Спектакли Национального всегда инновационны, в репертуаре непременно есть пьесы современных драматургов. Каждая постановка сопровождается событиями-сателлитами — встречами с актерами и режиссером, обсуждениями тем и идей спектакля. По устоявшейся традиции приглашают театральных звезд — в предыдущих постановках были заняты Ванесса Редгрейв, Майкл Шин, Майкл Гэмбон. Цены остаются демократичными вне зависимости от известности участников — это тоже историческая традиция Национального Театра.

Ральф Файнс очень требовательно подходит к выбору ролей как в кино, так и в театре, соглашаясь, только если роль значима для него лично. Во всех сыгранных им героях ощутимы внутренняя противоречивость и болезненность. Роль Эдипа кажется созданной специально для Файнса, разлад этого персонажа с собой достигает уровня разлада со Вселенной.

Первое, что видит зритель еще до начала спектакля, — круг, напоминающий огромную перевернутую тарелку. На пологой вершине — высокие медные ворота, створки которых закрыты. В течение спектакля ворота медленно вращаются и открываются, пропуская в круг очередного героя. Каждая сцена начинается с нового положения ворот, но их движение неуловимо. Так сценически воплощена античная идея: судьбы решаются здесь и сейчас. Пространство круга и ворота покрыты бирюзово-золотыми разводами — как знак болезни, поразившей металл и землю. Больше всего золота сохранилось на воротах — символе власти, но и на них уже проступают пятна. Разъеденная медь — символ незримого присутствия зла, червоточины во всем. Слева, по диагонали прорезая пространство между концом круга и золотыми воротами, находится дубовый стол с двумя скамьями. Такое минималистское решение дает возможность ощутить величественность происходящего. В этом и соразмерность античной идее: пространство в греческой трагедии предоставлено Богам и судьбе.

…Ворота в центре круга внезапно открываются, и на сцену быстро выходит человек в черном костюме, белой рубашке и красном галстуке. Логика подсказывает, что этот некто — бизнесмен или политик — и есть заглавный герой. Эдип в исполнении Файнса как бы играет в античный сюжет. Ощущение игры усиливается, когда он вызывает фиванских старейшин прямо из первых рядов зрительного зала. Одетые, подобно своему лидеру, в черные костюмы, старейшины заполняют сценическое пространство, вступая на пятнистый круг с двух сторон. Актеры двигаются как одно целое и речитативом, похожим на оперное разноголосье, произносят свои слова.

А. Ховард (Тиресий), Р. Файнс (Эдип).
Фото К. Эшмор

Сцена из спектакля.
Фото К. Эшмор

Р. Файнс (Эдип), К. Хиггинс (Иокаста).
Фото К. Эшмор

Происходящее на сцене похоже на собрание главных акционеров большой компании. Эдип среди них — первый среди равных, он уверен в себе и своих силах. Но, сняв пиджак, он незаметно для себя и всех становится «белой вороной» среди «черного» хора. Это решение не позволяет забыть, что Эдип здесь чужой. Герой Файнса брит наголо, рукава его белой рубашки закатаны, его движения резки, есть в них что-то животное. Рождается ощущение, что с этим самоуверенным человеком, играющим в Эдипа, — что-то не так.

Для выхода на сцену пророка Тиресия (Алан Ховард) разъезжаются боковые стены в задней части круга, открывая два дерева — на их ветках без листьев сидят огромные черные птицы — символ прорицания. Сопровождаемый мальчиком-поводырем пророк, босой, в светлой одежде, кажется чем-то чужеродным в черной толпе. Его физическая ущербность, его осторожные движения здесь неуместны. Кажется, Эдип вполне готов выслушать пророка — он изображает сильного и великодушного правителя, но, услышав «бредни» из его уст, вдруг начинает корчиться — его как будто что-то выкручивает изнутри. Тиресий же подходит к нему вплотную, сдвигая его на край сцены, вниз, в полное одиночество. Эдип сопротивляется, его аргументы — сила, рациональность, правота победившего, он — разозлен. Кто, иронически спрашивает Эдип, победил Сфинкса, спас город? Прорицания не поддаются никакой логике и оттого кажутся ему нелепыми. Глядя на двигающегося скачками Эдипа, действительно невозможно поверить, что он может стать таким, как предвещает пророк, — слепым, босым, всеми брошенным. Только когда Тиресий вспоминает о его родителях, царь вдруг сникает, становится послушным, склоняется к нему на грудь. Но этот момент проходит — и перед нами опять политик, уверенный в собственной правоте и поддерживаемый окружением. «Я что, должен это выслушивать? Умри, и сделай это по-быстрому», — наслаждается собственным остроумием Эдип. Пророк не оправдал его надежд на рациональное решение проблемы мора, он — лишь марионетка в руках борющихся за власть. Так со всей присущей ему логикой рассуждает Эдип.

Эдип вызывает Креонта (Джаспер Бриттон). Тот тоже снимает пиджак, остается в белом, их словесная борьба с Эдипом напоминает борьбу на ринге. Казалось бы, это поединок двух людей, мыслящих рационально, логично. Однако дистанция между по-животному передвигающимся Эдипом, корчащимся от разъедающего его страха, и Креонтом, с достоинством отстаивающим свою правоту, огромна. Эдип потерял уверенность и выказывает признаки истерии и слабости. Все больше проявляется в нем то животное начало, которое сквозило в движениях и речах «бизнесмена», он все больше отдается во власть иррациональной стихии.

Безвозвратно перешагнувший границу между уверенностью в своей правоте и нарастающим ощущением вины, Эдип становится неуправляемым. В исполнении Файнса он — выставленная напоказ, расчлененная душа человека, борющегося с теми силами в себе, о которых он раньше не подозревал. Эдип падает, стонет, извивается. Напрасно Иокаста (Клэр Хиггинс) пытается его успокоить, исцелить от нарастающего безумия, усмирить в нем корчащееся животное. Присутствие хора кажется неуместным и даже непристойным — настолько страшна и интимна эта сцена. Здесь уже не место верным соратникам в черных пиджаках. Нарастающую истерию Эдипа временно обрывает появление Вестника, в спектакле — странника из Коринфа (Малькольм Сторри). Иокаста хватается за радостную весть — ей важно сохранить рассудок того, кто еще недавно был уверенным в себе лидером. И Эдип, кажется, тоже готов поверить, что вины его нет, — он вдруг на мгновение становится таким, как раньше, и начинает танец со старейшинами. Он еще может руководить ими, но уже в последний раз.

Этот танец — пир во время чумы. Дальнейшие слова странника из Коринфа открывают Иокасте, кто Эдип. Иокаста рвет на себе волосы, отговаривая Эдипа от дальнейших поисков. Он отказывается, и теперь уже она корчится на полу, а он пытается ее остановить. Иокаста покидает круг, но на нем остается Эдип. Он злорадствует, он еще улыбается хору — быть сыном раба для человека, добившегося всего своим разумом и решениями, — не проблема. Но окончательный приговор, вынесенный Пастухом (Альфред Берк), бывшим рабом Лая, соединяет все нити. Рок торжествует. Игра в Эдипа переиграла главного игрока. И здесь наступает кульминационный момент спектакля. Эдип Файнса, осознав, что наступил конец игры, разражается животным криком, который выходит из него рваными кусками. Затыкая себе рот кулаками, чтобы остановить его, Эдип продолжает сотрясаться от этого крика, и минуты кажутся вечностью. Он больше не бизнесмен и не политик, он — некто неизвестный. Некто «приобщившийся». Это приобщение выглядит как болезнь, но оно освобождает Эдипа от всего — от рациональности, от страха перед неизвестностью, перед собой. Оболочка разума прорвалась, оказавшись слишком тонкой. Властитель в белой рубашке, равный среди равных, превратился в чужого, изгоя, изверга, монстра. Из открывшихся ворот льется широкой полосой свет — символ раскрытой, полной правды. Сквозь них выбегает Эдип — он видит этот свет в последний раз.

Прелюдией к появлению изменившегося Эдипа служит сцена с Домочадцем, в спектакле Вестником (Гвилим Ли). Вестник до удивления похож на прежнего царя — так же брит, одет в брюки и белую рубашку. Как будто это разумная оболочка прежнего Эдипа созерцает то, что происходит с новым существом. И вот на сцене Эдип — он все в той же белой рубашке поверх брюк, но только теперь по ней текут реки крови, а глаза его — два черных пятна. По достоверности и детальности это напоминает качественный хоррор. Монстр, ужас, больное видение, воплощенный мрак кошмаров нашего подсознания. Но для Эдипа кошмарный сон стал явью, его искалеченное сознание кровоточит. Новая встреча с Креонтом уже мало похожа на поединок — она скорее напоминает первую встречу Эдипа с Тиресием, в которой калека — сам Эдип, как и было предсказано. Нанесенные себе самому физические увечья, однако, не приносят освобождения от чувства вины. Эдип продолжает корчиться на сцене, принимая символическую позу эмбриона и осуждая Богов за сам факт его рождения. Теперь он уже напрямую разговаривает с Богами, так как он — их сосуд, несущий все то, что отвергалось другим, разумным Эдипом. «Я — мразь!», «Я — корень зла!» — восклицает он, до конца не принимая своей судьбы.

Эдип окончательно покидает круг, покрытый разъеденной медью. Может быть, теперь к ней вернется прежний здоровый блеск — этого мы не знаем. Жители Фив в это верят, а зритель — вряд ли. Возможно, отсюда вывели, как раньше Тиресия, еще одного прозревшего в физической слепоте, «приобщившегося» в самоотрицании, сильного в физическом увечье. А в круге остались «черные пиджаки», которыми теперь руководит разумный Креонт. Возможно, там пройдут новые собрания, новые игры в античность, появятся новые, уверенные в себе лидеры. Пока некие высшие силы не выберут себе следующий объект для мести за излишнюю людскую самоуверенность. А сейчас, без Эдипа, с его животной, все переворачивающей силой, все замерло. На этом круге, а значит, и в этом мире не повернется ни один камень — и вращавшиеся до этого ворота застывают в самом центре.

Ральф Файнс каждый вечер подвергает себя некому ритуалу очищения. Очищения путем самобичевания. Борьба с собой и самоотрицание настолько искренни и мощны, настолько сильно воздействуют, что рождается мысль о сублимированных на сцене личностных внутренних процессах актера, который в реальной жизни остается одиночкой и загадкой для многих. Самоизгнание из Фив выглядит символом отказа от причастности идеалам и правилам современного мира — мира прессы, шоу-бизнеса, коммерции и голливудских воротил. Коверкать себя на глазах у зрителей и создавать при этом произведение искусства в течение нескольких десятков вечеров способен не каждый — так Файнс проходит подлинную проверку на прочность. На нее не влияют доходы от фильмов и успех у прессы. Гораздо важнее «что-то другое», рождающееся в живом театре, а не на экране. Рождающееся каждый вечер в спектакле «OEDIPUS».

Декабрь 2008 г.