В. Сигарев. «Лерка». Театр-фестиваль «Балтийский дом».
Режиссер Андрей Прикотенко, сценическое пространство — Олег Головко, Глеб Фильштинский

А. Прикотенко сделал главным персонажем — Лерку, героиню одной пьесы Сигарева. Но рассказал не только о ней. Наше внимание от Лерки (Ульяна Фомичева), верящей в «лохотрон» так же истово, как и в Бога, смещается к Димке (Антон Багров), идущему в армию, потому что он не знает, что еще здесь делать, и к Славику (Дмитрий Паламарчук), от нечего делать «севшему» на иглу, переключается на Левку (Александр Кудренко), ушлого продавца тостеров, и возвращается к Димке и Лерке.

В «Божьих коровках» Димка душил своего отца-пропойцу за исковерканное детство, а Лерка — прикрывала голову, когда ее пинал ногами в живот новоиспеченный жених после быстрого секса на кухне. В спектакле Димка только кусает губы и мягко просит отца: «Уйди», Лерка, правда, пытается закрыть голову кастрюлей, но «жених» Аркадий всего лишь топчется на месте и потрясает кулаком. В результате этих перемен ушло то, что делало пьесы Сигарева остросовременными: герои, мстя за собственное унижение, коверкали жизнь друзей, близких, родных и оставались в проигрыше. Всегда в проигрыше. От их решений ничего не зависело. И в этом были родовые признаки времени. Прикотенко размыл их, затер конкретным указанием годов. Упразднив внутреннюю индивидуальную характеристику времени, режиссер предложил взамен внешние проявления эпохи. Телевизионные голоса Горбачева и Ельцина со словами, разделившими жизнь на перестроечный и постперестроечный периоды. Какая-то одежда 90-х, потом конца 90-х. Фотки из журналов: Брюс Ли, Виктор Цой и Жан-Поль Бельмондо, хрестоматийный набор персонажей того времени.

Левка — барыга с душой и Лерка — нагловатая оторва прекрасно друг друга дополняют. Их общность выглядит диковато, они переругиваются, отплевываются, но Левка прикрывает собой Лерку от ружья деревенского сумасшедшего. Герои все время оказываются лучше, чем нам кажется в начале. И Люська (Наталья Индейкина), буфетчица, приторговывающая разведенным спиртом, из хамки вокзальной превращается в суетливую, заботливую акушерку. Иногда слишком карикатурно топчется на месте, вызывая смех в тот момент, когда явно не смешно. Левка ей подыгрывает, «болея» за роженицу как на футбольном матче: «Лерка, давай! Ле-ра! Ле-ра!», лихо отхлебывает из бутылки спирт. Вся эта клоунада заставляет нас увидеть за грубостью и ожесточением — людей. Именно заставляет. Режиссер все точно выстраивает — мизансцену, ритм, смех. Спектакль «крупной лепки» и ярких красок. Полутонов — нет. Как и подтекста.

Заразительные песни и пляски выглядят танцами на собственных похоронах — рефрен «Куда уходит детство» придает всей истории трагическое звучание. Но повторенная множество раз, эта песня раздражает, как песок в кедах. Расставание с детством всегда трагично, особенно если оно затягивается на долгие годы. И уже не вспомнить, как на самом деле смеялся Кермит из «Маппет-шоу».

Обретение мечты, попытка ее воплощения и гибель мечты на фоне исторических передряг — не специфика рожденных в 70-х и повзрослевших к 90-м. Особенность того времени режиссером подчеркнута в открытой смене места действия. Лерка, Димка и Славик еще доигрывают сцену: какие-то последние слова, вздохи, смешки, а деловые монтировщики уже вытаскивают из-под них ковер и разбирают сервант по частям. Левка еще не ушел с ребенком к поезду, прощальным взглядом смотрит на Лерку, а монтер уже вкручивает лампу у них над головой для следующей сцены. Здесь больше драматизма, чем в вязнущем в ушах мотиве «Куда уходит детство».

Главные герои не участвуют в этих переменах. Кто-то другой расставляет предметы их жизни. А они пытаются доиграть, дожить.

В каком-то смысле Прикотенко пошел дальше драматурга. Он даровал Лерке воплощение ее представления о счастье и почти сразу разрушил все. Драматург же настаивает, что воплощение невозможно в принципе. Там, где у Сигарева — страшно и безысходно, у Прикотенко светится надежда. А там, где драматург «дарит» читателю намек на относительно благополучный финал, пусть и в другом мире, режиссер «обрубает» любую возможность счастья.

В последней части, в сцене с отставшим от поезда Димой и путевым обходчиком Глебом, прорывается невыносимая тяжесть бытия. Демобилизованный Дима, слушая нагловатый «базар» обходчика, вскакивает при малейшем намеке на «наезд» или шутку в свой адрес. Он на «взводе». Тут же ответит, даже не на удар, на намек удара. А Глеб (Александр Передков) будет бесконечно повторять свое тошнотворное оправдание: «А что делать, жить-то как-то надо». Пугающая достоверность слышится в этом разговоре. Достоверными выглядят предметы и одежда. У Люськи под платьем трусы в цветок почти по колено, х/б чулки с резинками сверху. У Левки «пропитка» из 90-х и барсетка. У Лерки отошли воды — штаны в положенном месте мокрые. Впрочем, «достоверное» здесь выглядит как оправдание «прилизанности» персонажей и погрешностей против «правды жизни».

В финале режиссер пытается подвести итог неудавшейся жизни Лерки, все трагические события которой остались за сценой — о них долго нудит Глеб, сбиваясь и перескакивая с темы на тему. Но это все совершенно неважно, потому что в голове остается риторический вопрос «Куда уходит детство?», а не более насущный — «Как с этим жить? Возможно ли?». Вообще-то, режиссер дает ответ как раз на последний — «нет, невозможно», наглядно объясняя, что быть сукой жизненно необходимо, иначе сойдешь с ума и не будешь осознавать, что этот мир тебя «имеет».

Сцена из спектакля.
Фото Ю. Богатырева

Режиссер усреднил не только пьесы, лишив их метафизических и богоборческих мотивов, но и все поколение лишил права на трагедию. Хотя и сами герои Сигарева — те из них, кто выжил, — сейчас живут припеваючи. Они давно наелись «чернухи» и «бытовухи», публично осудили мат на сцене, прилюдно верят и крестятся. Размышления об этом поколении потонули в «мыльных операх» и рефлексии возрастных режиссеров о его нелегкой судьбе. А куда действительно ушло детство Лерки, Димки и таких, как они, вернее, было ли оно и почему надежды не оправдались? Режиссер Прикотенко, ставя Сигарева, делает заявку на этот разговор, но сам оказывается способен только посюсюкаться с трагическим героем поколения. «Рваные», взъерошенные персонажи Сигарева предстали ухоженными, нет, не гламурными, но все же аккуратными и чистыми. В спектакле они придуманные — трогательные, милые, их бесконечно жалко, они стремятся к новой жизни, не зная, что обречены. Но мы знаем, нам сказали об этом еще в начале спектакля. Режиссер даровал им устойчивую веру в воплощение мечты, в то время как у Сигарева — постоянный реквием по мечте. Растерянность подменена ожиданием счастья.

P. S. Этот текст был написан после премьеры в январе. В конце февраля пересмотрела спектакль и увидела некоторые изменения. Лерка стала трагической героиней — принимающей решение, делающей выбор и в итоге гибнущей. Но сентиментально-ностальгический взгляд на то время, используемый как возможность отстраниться и со вздохом сказать: «Да, это было действительно так», — никуда не делся. А чтобы воспринимать это с легкой грустью песни «Куда уходит детство», нужно было родиться в другое время.

После пьес Сигарева страшным сном накрывает перестроечная действительность в северном городе, откуда после окончания школы сбежали все мои одноклассники и я в том числе. Те, у кого родители пили, отягощенные наследственностью, не могли не пить, песен не пели, говорили с трудом. Кому-то косноязычие и ощущение собственной ненужности, как уголовная статья, мешали селиться в больших городах. Кого-то жизнь на задворках стимулировала к «завоеваниям» и «свершениям». И они ногтями выцарапывали свое счастливое будущее… Теперь лишь иногда, напевая, тянут медленное: «…к ребятам по соседству, таким же, как и я», забыв строчки: «…я испытывал время собой. Время стерлось и стало другим…».

Февраль 2009 г.