Вероятно, предполагался спектакль в форме иносказания, и было бы понятно, кто и почему устраивает издевательства над беспомощным героем. Общество? (Но тогда неплохо бы обозначить какие-то его приметы.) Мир в целом, абстрактно и универсально? Случайно оказавшиеся рядом люди, потому что в их природе жестокость? Или человек сам себя загоняет в тупик? Разворачивается производственный конфликт? Может быть, случайное, абсурдное стечение обстоятельств? Или это вариант «Женщины в песках», когда лишь в максимальной несвободе достигается буддийское понимание бесконечной иррациональной иерархии элементов мира? Или просто черный юмор, не загруженный никакими серьезными переживаниями сюрреалистический кошмар? Не хватает смысловых векторов для любого варианта содержательного движения драмы (фарса, триллера): политического, философского, психологического. По бытовой, медицинской, социальной, человеческой логике все шло бы иначе; нас специально погружают в вычурную художественную конструкцию, и она кажется глубоко лживой. Для меня содержание мучений бедного Анджея Майера и других заточенных в больнице лиц оказалось невнятно и противоречиво. А что если, в духе постмодернизма, тут происходит постепенное разрушение смысла события (и деконструкция связей персонажей и действий)? Но тогда в спектакле не было бы такого навязчивого безадресного нагнетания темы насилия—страдания.
Однако режиссер хотел что-то выразить. На роль жертвы выбран новый актер театра, Андрей Феськов, А. Бубеню понадобились такие свойства персонажа, как особенная мягкость, хрупкость. Но играть ему, кроме этой хрупкости, в общем, нечего, идея его существования (примирения? сопротивления? познания?) исчерпывается фабулой (попросился — остался — не выпускают). Идеи нет, но и «черной дыры» вместо этой идеи тоже нет, персонаж беспомощно, бессмысленно сникает и угасает. Вокруг него исключительно бесчеловечные маньяки всех мастей, сыгранные нехитро и разностильно, кто с тяжелой сочной бытовой характерностью, кто с экстравагантностью телевизионного шоу, кто со зловещей многозначительностью, кто с мелодраматизмом. Образы эти не глубже, чем переводные картинки. Один врач — с маниакальным взором, вырезающий человечков, другой — перебивающий связную речь «буль-буль-бульканьем», еще есть дамочки, бегающие с агрессивно сексуальным видом в порнографичных костюмах, медбрат-качок, походящий на Элвиса Пресли, мрачно затаившиеся медсестры-фурии. Все с каменными лицами. Если так понимаются «марионеточность» и «гротеск» — извините!
Несколько раз в тексте спектакля упоминается «карательная психиатрия» (интересно, есть ли это у Глэмбского или вставлено театром?), то есть совершенно определенное политическое явление в тоталитарных режимах, когда неугодного властям человека объявляют душевнобольным, принудительно изолируют в клинике и там воздействуют на него психотропными средствами. Это серьезное, спланированное и защищенное на многих уровнях общества злодеяние. В спектакле Бубеня нет и намека на то, какие силы, за что, почему и в какой исторической обстановке стали бы преследовать главного героя. Кощунственно касаться этой темы всуе, между парадом докториц в эротическом белье с невообразимыми поролоновыми бюстами, тигриными прыжками пациентов в римских доспехах и красочным шоу-карнавалом, вызванным дозой ЛСД, которую принял персонаж.
В «Саранче» А. Бубеню удалось отразить житейский мир в метафизическом зеркале, он к этому склонен, он это умеет. По каким направлениям ни пытайся найти иносказательные планы «Курса лечения» — не выходит. Значит, все, что нам показывают, имеет прямой смысл? Это про врачей-убийц? Я не хочу допустить мысли, что театр видит зло в медицине, причем во всей, вообще и везде (поскольку нет никаких конкретных примет локализации действия), польской, русской, массовой, специализированной, в прошлом и настоящем. Рецензент газеты «КоммерсантЪ» разглядел в спектакле «идею о тоталитарности всякой медицины». Если было задумано действительно это, без всяких иносказаний, — зачем ломать голову над циничным пасквилем…
Комментарии (0)