Место и время (Псков, февраль) давно намоленные. С какими бы муками ни составлялась программа (у театров нет денег, не всякий спектакль впишется на ветхую сцену псковской драмы) — Псков и Пушкин за себя постоят. Даже и у вполне слабых спектаклей самые недостатки о чем-то таком существенном проговариваются. «На фоне Пушкина снимается семейство»: вся наша сегодняшняя культура, жизнь «снимаются».

Ежедневные «круглые столы», так называемая лаборатория с участием филологов, режиссеров, театральных критиков, — особая примета февральского фестиваля. Возникает стереоскопия взгляда, фундаментальная культурная оснастка традиционного псковского театрального смотра. Пушкинисты Сергей Фомичев и его товарищ и вечный оппонент, новгородский ученый Владислав Кошелев, — атланты фестиваля, его опора, какие-то былинные богатыри.

В этот раз Фомичев приехал с коллегой по Пушкинскому Дому: Екатерина Ларионова представляла только что законченное издание — четырехтомник «Пушкин в прижизненной критике» с богатейшими комментариями. Академические штудии Пушкинского Дома, таким образом, совсем не отделены китайской стеной от живых проблем текущего художественного процесса.

Театральная программа фестиваля оказалась, как всегда, принципиально неоднородной. «Наше все» и не может быть однолинейным и монохромным.

Вначале было слово — слово Пушкина в музыке. Это становится традицией, на радость псковичам: открыли фестиваль артисты Александра Тителя. Не первый раз театр им. К. С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко задает высокую планку. Солисты «играют концерт». Романсы и арии сложились в некое духоподъемное послание; это реально ощущалось в зале Филармонии, и потом люди явно не спешили расходиться. Как это не похоже на наши «театральные разъезды», когда публика пулей летит в гардероб и на улицу!

Дальше были собственно драматические будни фестиваля, где традиционная пушкиниана была дополнена Гоголем. О реальных творческих сопряжениях двухсотлетнего юбиляра с Пушкиным интересно говорили на лаборатории филологи. Вдохновитель и идеолог фестиваля Владимир Рецептер привез две постановки Театра-студии «Пушкинская школа»: «Женитьбу» Гоголя, поставленную Владимиром Петровым, и композицию «Прости, душа» по «Истории Пугачевского бунта» и «Капитанской дочке» (постановка Ивана Стависского).

«Женитьба» зажгла зал, как год назад «Бесплодные усилия любви». Спектакль ладно скроен и крепко сшит на молодежный коллектив Театра-студии. На премьере еще казалось, что не учтенный гоголевский ужас перед химерическим существованием мстит пустотами, вялым действием, которое не в силах заменить яркий хоровод масок, придуманный режиссером и художником Ольгой Морозовой. В Пскове вылупился, вылепился немаленький смысл: акцентированная кукольность персонажей, с их утрированно декоративными париками, свирепо-яркими костюмами, не только занятна. Это знак ущербного, усеченного существования. Гоголевское страдание сквозь смех вполне уловлено. Смешно при этом порой донельзя. Студийцы «Пушкинской школы» владеют комедийной стихией как мало кто. Но на дне остаются напрасные надежды и горькие недоумения, остается огромная жалость ко всему этому гоголевскому человечеству. Вот Павел Хазов — Яичница: остроумно сочетаются в нем грузность сияющего «фамильной» желтизной героя и невероятная живость актерских реакций. Его монументальное недоумение, жалкий трепет жеманного Анучкина (Артем Магницкий), душевная беззащитность Жевакина (Денис Французов) — здесь полный спектр тщетных упований, он и составляет драму этой «Женитьбы». Простодушная Агафья Тихоновна (Наталья Байбикова) здесь, слава Богу, не переживает личностную драму (только Эфрос с Ольгой Яковлевой и могли пойти на этот риск). Героиня просто сникает, просто закрывает, говоря словами Блока, «веселый балаганчик». Две соединенные куколки в скафандрах, как на Луне, кружатся в финале спектакля: подарок купца Старикова (Григорий Печкысев) невесте. Он и остается какое-то время на сцене — не игравший в общую игру, далекий от суеты пустых хлопот и притязаний. Интересно, что Подколесин и Кочкарев (Денис Волков и Никандр Кирьянов) так же определенно отделены от грустного карнавала женихов. В них узнаваемы современные молодые люди, с их взаимным пикированием, с мотивом морального нигилизма…

Совсем другой опус — «Прости, душа». Спектакль также прозвучал по-новому на большой сцене псковского драмтеатра. Его музыкальная основа — казачьи песни — действительно держит всю конструкцию. Хрестоматийные перипетии «Капитанской дочки» оказались прочно впаяны в эту песенную стихию. Песня «Кукушечка», которая звучит в начале 2-го действия, — без обиняков, потрясающая кульминация спектакля, своего рода оратория, плач по российской истории. Весь музыкальный пласт здесь освоен и воплощен блестяще. В горестной «Кукушечке» связываются воедино лирика, трагедия, эпика.

Отдельные персонажи «Капитанской дочки» четко очерчены и пластично претворяются в «хор», в музыкальное единое тело спектакля; и это все — творческое приобщение артистов к вечной загадке отечественной истории. Образ Емельяна Пугачева (Павел Хазов) возникает на скрещении удали бесшабашной и предчувствия бесславного финала. Он сверкает неизменной улыбкой, почти как ярмарочный Петрушка на кукольной ширме, — но ощутим скорый надлом этого народного героя. Театрик на сцене, кстати, есть, в нем с поднятием маленького холщового занавеса является нам, к примеру, трапеза в доме капитана Миронова. Сочетание камерного и общего планов характерно для этого спектакля. Можно было бы говорить обо всех участниках спектакля, играющих по несколько ролей: здесь умеют несколькими штрихами — по-пушкински! — очертить суть персонажа, и ансамбль получился рельефный. Это Анна-Магда Обершт, Артем Магницкий, Денис Французов, Иван Мозжевилов, Марина Канаева, Мария Егорова, Павел Сергиенко. Одна претензия должна быть высказана: стоит начисто убрать пафосные моменты из диалогов «Капитанской дочки» — спектакль, столь оснащенный музыкально, не нуждается в эмоциональных подпорках, возникают фальшь и иллюстративность. Но само сопряжение мотивов «Капитанской дочки», «истории Пугачевского бунта» и народного мелоса мощно действует в спектакле.

Совсем другая «Капитанская дочка» в московском Театре им. Гоголя, откуда тоже выстрелили «дуплетом». Режиссер обеих постановок — Сергей Яшин. «Дочку» сыграли совсем попросту, как-то «никак», и стало ясно, не в первый раз, что Пушкин не так прост и голыми руками его не взять. Другой спектакль театра — «Ночь перед Рождеством», и это вполне выдержанный от начала и до конца стиль постановки многофигурной, многоголосой, пляшущей и плещущей цветными лентами, плахтами, шароварами… Второй раз спектакль игрался в Пушкинских Горах, и думаю, хорошо было выйти после него в ночь, где сверкал чистый снег…

Студийный акцент фестиваля, начатый «Пушкинской школой», был продолжен студентами Школы-студии МХАТ (курс Константина Райкина). В постановке Марины Брусникиной были показаны главы «Евгения Онегина», эскиз будущего спектакля. Третьекурсники вполне покорили зал, и, кажется, не только обаянием юности. На следующее утро в своем выступлении на лаборатории Сергей Фомичев, ссылаясь на этот показ, говорил о реально уловленной здесь полифоничности пушкинского романа. Передавая эстафету от одной Татьяны к другой (совсем другой), от одного Онегина к другому (совсем другому), начинающие артисты выразили некое важное качество пушкинской поэмы — многоголосие текста.

Освоение профессии под сенью Пушкина — благодарная идея. Но и Пушкин в свою очередь требует профессионального отношения. Забавный (некоторые отнеслись более хмуро) спектакль «Моцарт и Сальери» привезли актеры из латвийского города Резекне. У Леонида Филатова есть своя версия истории: это Моцарт хотел отравить приятеля, а тот поменял бокалы местами. Пушкинской трагедии предпосылается филатовский ернический апокриф. Он разыгрывается актерами с куклами в руках: грубая, броская интродукция спектакля, который, казалось бы, затем должен сменить регистр. Регистр был сменен — с ярмарочного на никакой. Реплики «Здравомыслящего», «голос от театра» ни к чему не приложимы. И Филатов, и Пушкин отвечают за себя сами и друг к другу отношения не имеют, хотя известно, что апокрифична и пушкинская версия истории. Скорее всего, в маленькой труппе из Резекне понимали, что полноценно сыграть пушкинскую драму не получится, и прибегли к кунштюку-интермедии. Получилось непрофессионально до смешного.

А хозяева (Псковская драма) сыграли «Метель» Пушкина, инсценированную Василием Сигаревым, и этот симбиоз имен был встречен также с определенным ожесточением. Спектакль Вадима Радуна красочен, ярко эмоционален, это фирменная черта его постановок. На мой взгляд, шокирующее обламывание точеной пушкинской прозы сигаревским новоязом… слишком половинчато. По-видимому, автор сознательно попытался приблизить персонажей к узнаваемым психологическим типам сегодняшней улицы. В таком случае, может быть, стоило написать ремейк «Метели», поместив действие в наши дни, скажем, в уральское захолустье. Сопряжение современного зала и классического произведения всегда драматично, оно должно быть содержательным, реальная опасность тут — безвкусное панибратство.

У фестиваля был замечательный финал — «Старосветские помещики» нашего ТЮЗа в постановке Георга Васильева (сценография Эмиля Капелюша). Спектакль не новый, но, кажется, набравший мощь. Театр воочию показывает свою силу. Сама кружевная тонкость работы Ирины Соколовой и Валерия Дьяченко исключительно воздействует на современное расхристанное сознание. На сцене мир ушедший, это картина рая, безвозвратно теряемого в финале. Чудеса бывают подготовлены. Ведь все создатели спектакля глубоко творчески связаны именно с большой отечественной классикой. В этом смысле вновь можно порадоваться за труппу недавно начавшей свой путь «Пушкинской школы».

10 февраля после Литии у стен Святогорского монастыря наши ребята, артисты «Пушкинской школы», читали стихи Пушкина. Хорошо читали.