Я. Ивашкевич. «Идеальный вор» (перевод с польского и сценическая редакция Ю. Лоттина).
Режиссер Григорий Дитятковский, художник Эмиль Капелюш

Интеллектуалы обожают бульварное чтиво. Не то чтобы читать — культивировать. Играть со смыслами. Окунать в контексты. Такую моду завели сюрреалисты. Бретон, Аполлинер и Магрит бредили Фантомасом. Робер Деснос настрочил целую поэму о зловещем герое бульварного хоррора. Природа этого феномена не слишком ясна: то ли кумиры массовой культуры притягивают искушенный ум, то ли сам этот ум откровенно падок на грубую пищу…

Поддержал традицию и режиссер-интеллектуал Григорий Дитятковский, внеся в свой curriculum vitae такую строку: «Идеальный вор». Комедия. Кто вам сказал, сэр, что у вас есть чувство юмора? А кто вам сказал, сударыня, что комедия должна быть смешной? Ах да, простите, что это я? В век обрушения жанровых границ, нарушения незыблемых правил, смешения концов и начал? Теперь, когда каждая пьеса диктует свой жанр, свой закон. Теперь, когда театру даже этот — последний — закон не писан и режиссер волен развернуть жанр спектакля в любом направлении. Скучная комедия. Грустный фарс. Лирический детектив. Иронический хоррор. Сдаюсь без боя — комедия вовсе не обязана быть смешной.

К тому же, уточню, автор «Идеального вора» — отнюдь не бульварный автор. Увы, я не читала Ярослава Ивашкевича. Польского классика, родившегося в 1880-х на Украине, окончившего Елизаветинскую гимназию в Киеве, поэта, жившего и творившего с самого начала XX века почти что до его конца. Автора эпопеи «Хвала и слава», вышедшей в СССР в 1979 году в серии «Библиотека всемирной литературы», «Лета в Ноане», «Красных щитов», пьесы «Свадьба Бальзака», исторического эссе о Фредерике Шопене… Впрочем, как-то раз наши пути пересеклись: я очень люблю фильм Анджея Вайды «Барышни из Вилько», снятый в 1979 году по роману Ивашкевича «Барышни из Волчиков» (1933). «Барышни…» — причудливая сага о неком Викторе Рубене, внезапно попавшем в места своей юности, в прекрасный дом, одинокую, затерянную в лесах усадьбу, в семью, где множество сестер, польских барышень, с каждой из которых его, как постепенно выясняется, связывало нечто особое: дружба, идеальная любовь, внезапно нахлынувшая телесная страсть, жалость, ревность… Каждая из сестер, теперь уже вполне взрослых женщин, — это целый мир, зовущий, притягательный, однако войти в него страшно: а вдруг двери захлопнутся наглухо, не оставив других возможностей, других путей? Как и в юности, одинокий Виктор не смог связать свою судьбу с конкретной Фелей, Зосей, Касей или Юльчей, словно их множественность помешала полюбить одну. Как и в юности, он уехал, увозя с собою аромат воспоминаний о мире барышень из Вилько — мире-болоте, мире-омуте, где и сладко, и страшно увязнуть, утонуть…

Ф. Лавров (Стефан), М. Игнатова (Рена), А. Винников (Поручик).
Фото С. Ионова

Пьеса «Идеальный вор» отчасти воспроизводит ту же формулу, только в роли героя выступает польская барышня по имени Рена (М. Игнатова). И у этой Рены отнюдь не пять, а всего только три возможности: туповатый франт-офицер (А. Винников), начитавшийся Верлена банкир (Ф. Лавров) и таинственный вор (С. Пивкин), проникший в квартиру и в жизнь ниоткуда: человек без прошлого, однако в настоящем обремененный вполне конкретной любовницей Геленкой (Д. Дружина) и, невзирая на это, зовущий Ренату уйти с ним в туманное будущее… Мотивы схожи, но, в отличие от Виктора, Рена преспокойно живет с двумя любовниками, грезя о третьем — идеальном воре, — что, заметим, несколько снижает пафос истории, отчасти низводя ее до бульварного чтива…

Ранняя, неизвестная и даже затерянная пьеса, которую и сам автор никогда не искал. Этюды и штудии будущего классика. Проба пера. Будучи еще студентом, переводчик Ю. Лоттин обнаружил этот текст в журнале «Диалог». Публикацией утерянной пьесы польское издание откликнулось на смерть Ивашкевича. Сама по себе любопытная история, но… Стоило ли извлекать эти страницы из пыльного шкафа? Освещать голубым и зеленым светом? Оформлять витражами с репликой из Мондриана? Разыгрывать силами БДТ?

Несовершенства пьесы очевидны, достоинства сомнительны. Шесть персонажей наделены автором весьма характерными для начинающих драматических поэтов изъянами: Поручик и банкир Стефан слишком много говорят и слишком мало совершают на наших глазах, а потому — это плосковатые, ходульные типы, сама же Рена и ее партнер Вор бледны, недосказаны, им явно недостает плоти, чтобы быть жизнеспособными героями драмы. Фабула изящнее: как-то под вечер в уютной варшавской квартирке собрались Вор, неизвестно зачем проникший туда, владелец дома и банкир Стефан, вспугнувший Вора, затем укравший любовные письма Рены к красавцу-Поручику — хозяину квартиры, а после откровенно признавшийся последнему, что влюблен в его любовницу, и сама любовница Рена, обезоружившая грабителя своей красотой. Вся дальнейшая дискуссия вращается вокруг выбора красавицы между тремя претендентами на ее тело и душу и не лишена пикантности и остроты. Однако длинные монологи в первом действии делают его похожим на научную конференцию, предмет обсуждения которой постоянно ускользает. Бесконечная завязка, запутанность отношений, невнятность риторики порождают скуку, и виноват в ней, конечно же, автор пьесы. Ни одна ситуация первого акта не создает коллизии — все они мгновенно исчерпываются. И потому монологи — сухие. И сколько бы фамилий прoклятых поэтов ни всплывало в речах банкира, как бы ни старался играющий его изрядно состаренный гримом молодой Федор Лавров — он попросту не может заставить себя слушать: драматург поставил актера в чудовищные условия. Парадокс: интрига налицо, а действия нет. Впрочем, кто вам сказал, сударыня, что в пьесе непременно должно быть действие? А атмосфера? Уходящая натура? Модерн? Декаданс?

В «Барышнях…», кстати, звучал и этот мотив — старой Польши, красоты, ускользающей безвозвратно: католических идеалов, строгих канонов, фраков, ритуалов, врожденных манер… Этот мир, пойманный в миг умирания, еще живущий по инерции, но уже надсмехающийся над собственной ненужностью, архаичностью, пять барышень, переодевающихся и к обеду и к ужину, владеющих правилами верховой езды, соблюдающих ритуалы и бесцельно отдающихся первому встречному… Все это и рождало реальный, сущностный декаданс, который прекрасно чувствовал Вайда, экранизировавший роман сорок лет спустя, в стертой с лица земли и вновь отстроенной Варшаве, в советской Польше, когда кости тех барышень давно гнили в могилах вилькинского кладбища. Декаданс, по-моему, — это беспокойная, волнующая, неприятная вещь. Атмосфера, где каждую секунду тебе напоминают о скорой смерти того, что ты видишь.

В спектакле БДТ вся атмосфера «модерн» создается буквально воспроизведенным стилем дома, где происходит действие, надлежащими костюмами, звуками саксофона, маленьким оркестром, иногда выплывающим из подземелья, его дирижером — неким Плутоном (С. Мендельсон), тоже жителем дома, вздыхающим, произносящим монологи об уходящей натуре. Жестокое танго, мерцающий свет, видеоряд варшавской улицы, возникающие в финале неизвестно чьи фотографии — да, все эти компоненты сложили некий воздух, атмосферу, но как бы это сказать… атмосферу по-книжному точную, однако абстрактно-ностальгическую, приятную, ничуть не беспокойную.

Ф. Лавров (Стефан), М. Игнатова (Рена).
Фото С. Ионова

Но бывает, что, невзирая на все несовершенства пьесы, абстрактность или ходульность героев, ты влюбляешься в их исполнителей, доверяешь им и прощаешь все нестыковки действия, все просчеты, ты и рад обмануться, поддавшись обаянию актерской игры. Ансамбль «Идеального вора» — наиболее парадоксальный его компонент. Сама красавица Рена и окружающие ее мужчины состоят, как явствует из текста пьесы, в отношениях вполне понятных: она — смутный объект желаний, женщина, притягательная не только телом, хоть это и немаловажно, но и непонятным трепетом загадочной, закрытой души. Именно потому кража ее писем, адресованных не столько конкретному Поручику, сколько, по ее же признанию, абстрактному Любовнику, — основной пуант пьесы. Земные любовники Рены обеспокоены тем, что, обладая ее телом, они так никогда и не проникнут в наглухо закрытую душу, а таинственный Вор и здесь имеет свои отмычки. Вор и вправду умеет взламывать неприступные двери: «Кто вы такой?» — на свой бытовой вопрос любопытная пани получает онтологический ответ: «Кто из нас может сказать, кто он такой, пани Рената?!» Интересно, какая женщина устояла б перед таким ответом? Лично я — не устояла бы, нет. Пани Рена, поколебавшись, устояла, и в финале, отчаявшись вырвать красавицу из уютной, размеренной жизни, Вор таки крадет ее любовные письма, унеся в темноту частицу таинственной души загадочной Рены. Любопытно, не правда ли? Надо сказать, что во втором акте «Идеального вора» ощущается дыхание и поэта, и классика. Так вот, назначив на роль «смутного объекта» Марину Игнатову, режиссер явно перечеркивает весь авторский проект: харизма Игнатовой — чрезвычайно сильна, но эта харизма другого свойства. Она — все что угодно, только не смутный объект желаний. Да, актриса прекрасно носит разнообразные платья, да, она моложава и пленительна, но… ее Рена — это неглупая, ничуть не поэтичная, а вполне земная деловая особа. Поручик и Стефан — дети перед Реной Марины Игнатовой. Среди своих воздыхателей она — Гулливер в стране лилипутов. И, конечно же, ее героиню не может увлечь такой Вор. Вор дебютанта Сергея Пивкина — старательный школяр, неопытный, хотя и чрезвычайно искренний первокурсник по сравнению с Реной мастера Игнатовой. Ну это же несерьезно. Как говорили встарь — такая такого не полюбит.

Кроме шуток, случайно или нет, но все три искателя чрезвычайно молоды — и как актеры, и как люди. И вопрос о намереньях режиссера встает со всей остротой. Уж не пародия ли?.. Намеренно исключив поэтичность, sex appeal, таинственность польской пани, омолодив героев, Дитятковский с очевидностью ломал жанр, стараясь заранее внедрить в ткань легкой бульварной, хотя и поэтичной комедии ироническое отношение к ней. Итог: режиссер не позволил зрителю насладиться любовной историей, чтобы бросить вскользь: ну, мило… смешно, конечно… эдакий поэтичный бульвар… Режиссеру угодно, чтобы мы (как у Брехта) отдавали себе отчет уже во время просмотра: весь этот сюжет — невообразимая чушь. Когда Рената Игнатовой, намеренно усугубляя свою тяжеловесность, прыгает по сцене, демонстрируя любовникам стремление к легкости, — в зале возникает редкий для этого спектакля смех. Над чем смеются люди? Над несоответствием желания героини ее физическим возможностям? Ее облику? Ее летам? Игнатова снисходительна к Рене, а может, смеется и она, разоблачая свою никчемную героиню? Но зачем тогда мы, продуваемые ветрами, идем вдоль Фонтанки в БДТ, чтобы увидеть этот спектакль? Ведь до несложного вывода о нелепости бульварного чтива можно дойти и у себя на кухне, попивая зеленый чай.

Подозреваю, что жанр — опасная штука. Он слишком «твердый», чтобы ломаться по первому требованию. Слишком «едкий», чтобы его мог затмить любой, даже самый яркий театральный текст. То здесь, то там сквозь режиссерский палимпсест проступает текст пьесы, обещая и даже волнуя поэтичным воздухом бульварной комедии. Разоблачить, сделаться умнее, ироничнее, выше эдакой любви театру не вполне удалось. Уходя, испытываешь досаду и размышляешь о том, что чистая лирическая нота превратила бы «Идеального вора» в высокий бульвар. Да, мы такие. Иногда нам хочется помечтать вместе с красавицей Реной. Чтобы потом опомниться — что это я на старости лет? Но штука в том, чтобы опомниться после спектакля, потом, потом.

А так… простовато для чтения, замысловато для чтива. Ни то ни се.

Февраль 2009 г.