Обратили ли вы внимание, как много в последние годы появилось фестивалей детских спектаклей? Театры спохватились, почуяли что-то неладное. Действительно, нынешние дети не так реагируют на спектаклях, как прежние поколения. Смеются там, где не смешно. Совсем не переживают за героев. Поднимают шум, как только на сцене начинают разговаривать о чем-то важном.

Театр, например, стараясь угодить времени, ставит пьесу про наркоманов. А подростки, вместо того чтобы, затаив дыхание, смотреть про свою жизнь, играют на мобильниках, хихикают, выбегают из зала покурить и… не возвращаются.

Тема эта больная не только для детских театров. Ведь благодаря тому, что на спектаклях для детей царит вечный Конфетенбург, подрастая, они требуют бесконечных развлечений и от «взрослого театра». Все хотят смотреть комедии. Понятно, что в этом виноват не только театр. Но… каждый спасается, как может. И театры, мне кажется, поняли: если потребность в театральном искусстве не сформировать с детства, взрослый человек туда уж точно не придет никогда.

И вот на фестивалях изо всех сих работают группы критиков. Анализируют спектакли, раздают призы. Но никто и никогда не попытался выяснить: а как сами дети и подростки воспринимают спектакль? Что они-то видят? И нужно ли вообще прислушиваться к их мнению? Распространенная фраза: да детям все нравится, что ни покажи. Не уверена. Во всяком случае, когда на некоторых фестивалях (в Рязани, в Кемерово на «Сибирском коте») работает детское жюри, мнение детей никогда не совпадает с мнением критиков. Как-то надо с этим разбираться.

Несколько лет назад в Перми проходила модная акция «Театр против наркотиков». На спектакле знакомый подросток рядом со мной сказал:

— Ни одному слову не верю!

— Почему? — изумилась я.

— Да они старые все. Что они прикидываются?

Играли спектакль, на мой взгляд, вполне молодые артисты. Лет двадцати трех — двадцати пяти. А для пятнадцатилетнего — они непоправимо стары. А вот на «Панночке» в театре «У моста» много лет были аншлаги. Подростки считали, сколько раз им удалось посмотреть любимый спектакль, завидовали девочке, которая смотрела его около двадцати раз. Почему? Что им Гекуба?

С детьми младших возрастов более-менее все ясно. Ставь сказки Андерсена, или русские народные, или мировую детскую классику. А что делать с теми, у кого по лицу прыщики, а в душе конфликт со всем миром?

И вот в Перми решили провести фестиваль, названия у которого еще нет. Не придумалось пока. Финансирования тоже почти нет. Есть только девиз: «…И нам сочувствие дается, как нам дается благодать». Строки Тютчева, весьма, кстати сказать, неактуальные по нынешним меркам, но для автора концепции — очень важные.

Известно, что фестиваль всегда создается волей одного человека. Этот был давно задуман заместителем председателя пермского отделения СТД Софьей Ляпустиной. Помимо работы в СТД она много лет занимается детьми, размышляет с ними о театре, о жизни, учит их этике отношений (не этикету!) и бесконечно «прочесывает» все спектакли пермских театров с точки зрения детей, а не взрослых.

У нее накопилось огромное количество детских сочинений, заметок, комментариев к спектаклям. Иногда они просто поразительны. Лет десять назад девочка-подросток написала ей в сочинении о спектакле «Стеклянный зверинец» (Пермский ТЮЗ, режиссер Дмитрий Заболотских): «Я очень понимаю Лауру. Я ведь тоже бесприданница». Старшеклассник: «Если бы не американские имена, я бы подумал, что это про нас. Меня ждет будущее как у Тома. Я не хочу работать в магазине. А другой перспективы у меня нет».

Когда эти записи попадают в руки режиссеров, они либо раздражаются, либо теряются. Потому что ставили «спектакль не про это». Подросткам же очень важно понять что-то о своей жизни, поговорить, «поразмышлять и высказаться», как сказала одна старшеклассница. Но это почти никого не волнует в театральном производстве, что тоже вполне понятно.

А вот фестиваль, который затеяла Софья Ляпустина, был построен исключительно на том, что и как думают дети всех возрастов о спектаклях, которые им показывают. Театры города откликнулись на эту идею не то чтобы с интересом, но и не отказались. Каждый представил по спектаклю, а ТЮЗ — два.

Спектакли твердой рукой отбирала та же Ляпустина. Именно она настояла на том, чтобы театр «Театр» (бывший академический театр драмы) показал не детские «нетленки», а «Лирическую хронику боевых действий расчета гвардейского миномета ПМ-38». Название ни выговорить, ни запомнить невозможно, но на самом деле это инсценировка Бориса Цейтлина по повести Окуджавы «Будь здоров, школяр!» в его же постановке.

И у государственного театра кукол был взят далеко не новый спектакль «Сказки из чемодана» А. Зеленина в постановке Александра Югова, адресованный трехлеткам. И в ТЮЗе она отобрала «Трех сестер» (режиссер Татьяна Жаркова), потому что на него «водят» старшеклассников, и старый-престарый «Блин.2» А. Слаповского в постановке Дмитрия Заболотских. На мой взгляд, «Блин-2» (и как пьеса, и как спектакль) категорически устарел, но, оказывается, он пользуется огромным успехом у этих самых подростков.

В фестивале приняли участие и два частных театра кукол: «Молодежный» и «Карабаска». Академический театр оперы и балета показал «Новогодние приключения в опере», потому что с недавнего времени театр тоже понял, что с детьми надо работать по особой программе, чтобы вырастить своего зрителя.

Читку пьесы Жоэля Помра «Этот ребенок» предложил Молодежный театр «Новая драма». Лысьвенский театр драмы привез спектакль «Про того, который ходил страху учиться» М. Бартенева в постановке Тимура Насирова.

Обсуждение спектакля.
Фото из архива автора

На приглашение театров «со стороны» денег не было. Да и цель такая не ставилась. Хотелось разобраться со своими театрами, понять, что миллионный город показывает детям. Поэтому был приглашен только один спектакль. Но зато это было «Иваново сердце» Петра Зубарева из Мариинска. Получилось, что были «охвачены» все возрасты от трех до шестнадцати-семнадцати лет.

На фестивале не было жюри и критиков. Спектакли обсуждали дети. И для этого была приглашена уникальный специалист, театровед, кандидат искусствоведения, автор многих детских фестивалей и проектов, связанных с театрами для детей, Александра Никитина. Она уже приезжала в Пермь года два назад и работала по своей методике безоценочного анализа спектакля, обучая учителей и режиссеров детских студий разговаривать с детьми о театре.

Собственно, именно разговоры зрителей и стали на фестивале главным событием, хотя какие-то театры, например «Театр», даже не поинтересовались — а что происходит на этих встречах. И зря.

Хороший спектакль Цейтлина о войне театр собирается списывать. Публика на него не идет. Поэтому играют его исключительно для ветеранов войны и труда в дни празднования Победы. Ветераны уходят недовольные. Их можно понять, потому что это не их память о войне. Им чужд условный, поэтический язык спектакля. Их раздражает странный инфантильный герой Женя Колышкин (Дмитрий Захаров), они не понимают, что означают три женские фигуры, которые то снимают с земли снежный саван, то аккуратно складывают в стопочки солдатское белье, то тянут саночки, на которых маленькие домики с уютными желтыми огоньками…

Но если бы хоть кто-то из театра поинтересовался тем, что говорили подростки, он бы понял, что адресат спектакля определен абсолютно неверно. Его надо показывать молодым и совсем юным. Как они рисовали, ползая на коленках, картины о спектакле! Как они говорили, трудно и мучительно подбирая слова! За два с лишним часа сценического времени они поняли и «прожили» войну эмоционально.

А самая остроумная, прекрасно придуманная и сыгранная (на взгляд всех критиков, смотревших спектакль) сцена, где, перебирая куски киноленты, бойцы банно-прачечного отряда и минометчики пересказывают и поют фильм «Цирк», абсолютно не была принята. «Головой можно понять, но сердцу непонятно. И длинно очень». И осознаешь — действительно, распалась связь времен… Ведь никто из них не видел кинофильм «Цирк». Зато они заметили вроде бы незаметные и тонкие вещи: как девушки говорят о нарядах «какой-то актрисы» (это про Любовь Орлову!) в фильме. И как их жалко, потому что им так хочется надеть красивое платье. Какой был взгляд у бойца, которому не пришла весточка из дома. Как долго готовился к смерти старшина (Валентин Белоусов): «Это наша неспособность поверить в то, что он умер. Мы не хотим с ним расставаться».

Никитина задавала им самые простые и неожиданные вопросы: когда хотелось оказаться рядом, что было смешно, где сочувствовали герою, хорошо ли, что сцена пустая? И выяснилось, что самое острое переживание было, когда герой лежал под простыней раненый. И когда они поняли, что он еще десятого класса не закончил, и каждый ощутил себя на его месте. (Ей-богу, на взрослый взгляд ничего особенного в этой сцене нет.)

Пустое пространство они одобрили: «это хорошо, потому что делает мечту о тепле, о доме почти недостижимой», «это увеличивает ощущение разрыва между нашими буднями и их вечностью», «можно не отвлекаться на мир вещей и разглядеть человека. В военных фильмах танки всякие, техника, а человека не видно». А вот ветераны, сидевшие передо мной на том же самом спектакле, сердились: «Даже декорации не могли сделать». В завершение разговора ребятам предлагали определить главное слово, которое остается после спектакля. Слышнее всех прозвучали: «Жизнь. Смерть. Ветер».

И вот такой спектакль (пожалуй, единственный в городе), на котором можно объяснить подростку, что такое поэтический театр, что такое условность, метафора, показать ему на его уровне восприятия, чем была война для его ровесников, может уйти в небытие…

Спектакль для самых маленьких «Сказки из чемодана» зрители, конечно, не обсуждали, поскольку они и говорить-то только начинают. Но зато Никитина очень высоко оценила то, что маленькие дети оказываются в уютном, соразмерном им пространстве. Что театр не обрушивается на них всей своей громадой, всеми своими выразительными средствами, которые малышу не объять ни взглядом, ни душой.

Одетая в забавные рогожки старушка-сказочница (Лариса Нагогина) рассказывает и разыгрывает с перчаточными куклами очень простые истории про забытого в лесу тигренка, про зайчишку, которого учат быть вежливым и благодарным. Куклы — незатейливые. А такую лесную полянку с плоскими елочками и цветочками можно сделать дома. Все, за что поругивали спектакль критики, и я в том числе (нам казалось, что все уж очень простенько), с точки зрения педагога, работающего с детьми, оказалось правильным и полезным для малышей.

Среди детских спектаклей, конечно, самое сильное впечатление произвели два: «Иваново сердце» П. Зубарева (но после него не удалось поговорить с детьми по организационным причинам) и «Страх» Т. Насирова. Дети поняли и приняли сам принцип спектакля: «Мы же понимаем, что это они с нами играют». Девочки хотели бы понять, где и как учатся принцессы. Вообще как-то пообщаться и набраться опыта. Хотели бы поговорить с королем и понять, почему он такой грустный. А один мальчик заметил, что он левша и плохо пишет, но два старших брата его бы, наверное, поняли, потому что у них носки разные и все наоборот, как у него. Ни черти, ни повешенные детей не напугали (они «придуриваются»). Хотя взрослые и в Перми и в Лысьве иной раз возмущаются: «Зачем они пугают детей?» Надо сказать, что на этом азартном спектакле-игре взрослые вообще не понимают, как себя вести, потому что не могут контролировать своих чад. Ребятишки сидят на подушках и ведут себя как хотят, но при этом прекрасно смотрят спектакль и абсолютно точно реагируют. На фестивальном показе артисты уж очень разыгрались и «рассиделись» на тексте, и некоторые ребята признались, что им было интересно, но они ОЧЕНЬ устали. (Кто и когда в театрах об этом думает?)

После спектакля театра оперы и балета первоклассники беседовали под руководством музыковеда Екатерины Баталиной-Корневой. В основном разговор шел о том, что такое музыкальный спектакль. Дети проявили большую осведомленность в том, что такое дуэт и трио, кто такой дирижер, зачем нужна музыка. Но понять, как они восприняли спектакль, было невозможно. Это был скорее урок, на котором они охотно работали, но «проговориться» никто не посмел.

А я все-таки выловила знакомого первоклассника, который побывал и на оперном спектакле, и на «Ивановом сердце». Про «Иваново сердце» он вспоминал с упоением и даже снисходительно объяснил, чем театр отличается от кино и от книжек. (Спасибо Петру Зубареву, который за пять минут объясняет детям родовые признаки театра.) А вот про оперный сказал уклончиво: «Да, понравилось. Я вот только не понял, что там вообще произошло». А я про себя подумала: «Да и я не очень-то поняла» (вот так иногда мнение критика и ребенка совпадают!).

Совершенно необычное обсуждение произошло после моноспектакля «Ты — кто?» по прозе А. Платонова, который был поставлен Александром Володеевым для артиста Сергея Кудимова много лет назад. Кудимов ушел из государственного театра кукол и создал Молодежный театр из своих студентов, которые отправились вслед за ним в свободное плавание. В спектакле очень выразительные маленькие планшетные куклы и пространство с деревенскими домиками, церковкой, колодцем, выстроенное на небольшом крутящемся круге художником Александром Казначеевым. В центре — артист, который рассказывает о старике Юшке («Юшка») и о маленьком мальчике Егоре («Железная старуха»).

Спектакль тихий, глубокий, требующий сосредоточенности и почти медитативного внимания. В зале сидели подростки, в основном — кадеты. Молодой мужчина перед началом выстроил их в шеренгу (я случайно проходила мимо) и отрывисто командовал: «Всем сидеть смирно. Не позорить наш класс. После спектакля примете участие в обсуждении. Отвечать активно. Не подводить! Все поняли? Сдать мобильники. Кругом!»

Я поняла, что обсуждение провалится. Между тем Александра Борисовна усадила всех на пол. Да и сама села вместе с ними. Она вообще никогда не нависала над детьми. Садилась перед ними на корточки, становилась на коленки, смотрела снизу, а не сверху. Дети сначала стеснялись, а потом начинали разговаривать «глаза в глаза». В дверях стоял строгий молодой человек. Я подошла и потихоньку попросила его сесть вместе с нами. Он объяснил, что должен следить за поведением кадетов. «Тогда вы сорвете обсуждение. По методике положено, чтобы все сидели на одном уровне. А вы над ними маячите. Смотрите, не опозорьтесь!» Представьте, подействовало! Молодой человек немедленно сел. Кадеты опасливо озирались, маялись в своих полувоенных кителях. Я спросила руководителя: «Вы их учитель? Или командир?» — «Нет, я работаю в другом месте». — «А это что, хобби?» — «Нет, — оскорбленно ответил юноша. — Это цель моей жизни — спасать этих ребят. Они все из неблагополучных семей». Вот так! В каких разных формах, однако, проявляется благородство!

Кадеты постепенно освоились среди других подростков. Они рисовали афиши к спектаклю, объясняли разницу между героями: «Актер — он здесь как Бог, Егор — центр мироздания. А Юшка — козел отпущения», придумали массу замечательных фраз, которые должны позвать на спектакль других ребят: «Есть два мира: счастье и горе. Приходите, чтобы сделать мир единым», «Это — Актер. Это Егор. Это — Юшка. Приди! И узнаешь, кто — ты!», «Метафора. Философия. Смысл жизни».

Все ребята выбрали эту последнюю фразу как лучшую. Потому что в ней речь идет, как они считают, о самом главном. О смысле жизни. Оказалось, что спектакль понятен и интересен детям разного возраста. Второклассник написал: «У жучка доброе лицо. А с червячком можно разговаривать. И тот, кто не понимает этого, накапливает в себе зло и может легко обидеть других…», а подростки испытали непривычную боль: «Я почувствовала весь спектакль и попробовала встать на место Юшки. Но не получилось…». «Мне иногда кажется, что Юшка не умер. Что он живет и сейчас в каком-нибудь домишке. И он счастлив».

В ТЮЗе было столпотворение старшеклассников на обсуждениях. И поскольку тюзовские артисты и режиссеры всегда очень неравнодушны к тому, что происходит у них в театре, то они получили немало сильных впечатлений. Например, выяснилось, что десятиклассники имеют весьма смутное представление о Чехове.

Ребят спросили, какой первый образ у них возникает, когда они слышат о Чехове: «При имени Чехова у меня всплывает мультфильм „Каштанка“. Больше ничего не всплывает». «С Чеховым у меня связаны неприятные ощущения. Все как-то грустно. И неприятно. И юмор его мне не нравится». «С Чеховым у меня ничего не связано, потому что я математик». «С Чеховым у меня связан его портрет — мужчина неглупого ума и что-то он в жизни понимает». Расстроенные учителя шепотом объясняли: «Это у нас десятые классы. Мы еще Чехова не изучали». Артисты и режиссер Татьяна Жаркова хватались за сердце. Для них, как мне показалось, такая неподготовленность публики была большим откровением.

Разговор шел мучительно. Было понятно, что юноши и девушки 16–17 лет совершенно не готовы к такому спектаклю. При том, что никаких особенных режиссерских ребусов в нем нет. Он вполне ясный, внятный, связанный с Пермью. На панорамных фотографиях, плывущих по верху сцены, — старинные виды нашего города (художник Юрий Жарков). Действие происходит как бы в офицерском клубе. Правда, никто этого не понял. Не поняли и многих героев, особенно мужчин, — а все непонятное они отторгают. Интересно, когда их попросили сделать парные рисунки: что такое в восприятии героев Пермь и Москва, в которую они так стремятся, то вот что получилось: Пермь — запертая железная дверь в стене, серый покосившийся сарай в грязи, серая улица с лиловым солнцем. А Москва — храм в теплой дымке. Птицы, летящие к небу. Солнце над белыми облаками, распускающиеся цветы. Стало ясно, что тоску трех сестер они понимают. А главные слова, которые остались после спектакля, — безнадежность, безысходность, грусть, холод, душевность. Честно говоря, по тому, что они говорили о спектакле, я бы сделала вывод: «Трех сестер» старшеклассникам показывать не стоит. Но не уверена, сделает ли такой вывод сам театр.

Интересно, что на «Блине-2» подростки реагировали бурно, но иногда не по сути спектакля. А обсуждение показало, что и история и герои вызывают у них отторжение. Моменты двусмысленные и щекотливые провоцируют их, вызывают желание как-то отделить себя от происходящего. Один мальчик честно признался: «Мне было неловко смотреть, когда девушка раздевалась. Я учусь в восьмом классе. Наверное, я рано пришел». Представляю, чего ему стоило это сказать. Я сидела недалеко и слышала насмешки сверстников в его адрес. На вопрос, когда им стало дискомфортно, так что захотелось подвигаться, поерзать, были получены беспощадные ответы: «С самого начала действия», «К концу первого акта, потому что устали», «Когда они закурили, потому что я не выношу дыма, задыхаюсь», «Когда они „любили“ друг друга — некрасиво, стыдно».

Ребята с трудом пробивались к смыслу истории, хихикали, пожимали плечами. Но несколько человек вышли хоть на какие-то размышления. Об одиночестве героев. О том, что хоть им это не близко, все эти наркоманы, бомжи, но жалко всех, потому что они люди. Бойкая девочка в бриджах сказала: «Я их очень хорошо понимаю. Они ушли и живут там по каким-то своим законам. Мне иногда тоже хочется так сделать. У меня есть мама, сестры, я их очень люблю. Но каждый день одно и то же. И это их пространство. А у меня своего нет. И хочется что-то поменять».

По всем оговоркам и полупризнаниям, по совершенно неожиданным реакциям подростков можно было бы точно определить, что в спектаклях получилось, а что нет, где возникают провалы в действии, где смещены или совершенно утеряны смыслы…

На круглом столе, прошедшем после фестиваля, все говорили о том, каким он оказался нужным. Надо же, наконец, понять, кто сидит в зале. И на каком театральном языке разговаривать с детьми, которые в пять лет владеют компьютером лучше, чем иные взрослые, к пятнадцати смотрят на нас снисходительно, а к окончанию школы вообще перестают общаться со своими родителями.

Но душой их не занимается никто. И не понимаем мы их душу, правда, не понимаем. Никогда не забуду, как тяжело пережил когда-то один семилетний мальчик прекрасный (на мой взгляд) спектакль Игоря Игнатьева, работавшего тогда в Перми. В сказке «Горящие паруса» шла речь о герое, который предал свою родину, и мать прокляла его. Каждый раз, когда его корабль подплывал к родным берегам, паруса загорались. Мальчик спросил свою маму поздно вечером, тихо плача в подушку: если он сделает что-нибудь плохое, она его тоже проклянет? И маме пришлось объяснить, что это просто плохая мама была. Потому что настоящая мама никогда своего ребенка не оставит. Пришлось ей выбирать между воспитанием преданности отчизне и пошатнувшейся верой семилетнего ребенка в самого главного человека.

Наверное, в детских театрах нужны психологи. Их в городе много — два университета выпускают целые группы безработных. Конечно, они ничего не понимают в театре. Но если бы их привлечь с первых курсов, то, глядишь, к концу учебы театры и получили бы полезных для себя специалистов. Но это никому не приходит в голову. Наверное, нужны тесные контакты с учителями, замотанными жизнью, которые только и водят детей на спектакли (а если они перестанут это делать, то театры можно будет закрыть). Одна такая учительница встала и объяснила всем режиссерам, для каких возрастов в Перми вообще ничего нет, что этот провал потом трудно преодолеть. Сказала она и том, что теперь будет сначала смотреть спектакль сама, чтобы понять, какой возраст вести и как потом с ними разговаривать. На месте театров я бы таких учителей отлавливала, записывала бы телефоны, и кланялась им в пояс, и приглашала бы бесплатно на премьеры. Но нет, никто не кинулся и не записал.

На эмблеме фестиваля, созданной прекрасными пермскими художницами-керамистками Инной Роговой и Натальей Корчемкиной, двое ребятишек пытаются заглянуть за открывающийся театральный занавес. Там — волшебство. Там — другой мир, который все мы полюбили с детства. А вот полюбят ли этот мир нынешние дети, будет зависеть о тех, кто скрывается за этим занавесом.

Декабрь 2008 г.