Я. Глэмбский. «Курс лечения». Театр на Васильевском.
Инсценировка и постановка Анджея Бубеня, сценография Елены Дмитраковой

Размышляя об этом спектакле, невольно ловишь себя на том, что история, рассказанная со сцены, интересует тебя меньше всего. Трудно сказать, что именно продиктовало режиссеру такой странный выбор: сюжет до обидного предсказуем, ситуации — банальнее некуда (нехитрая мысль об относительности понятия психической «нормы» иллюстрируется нехитрыми же декларациями вроде «В каждом есть собственное безумие, и обнаружить его — лишь дело времени!», «Болезнь не выбирает!», «Переведите его в палату номер тринадцать!» — спасибо, что хоть не в шестую…), диалоги примитивны («Вы нервничаете! Почему вы нервничаете?», «А кто нормален?» и т. д.).

Большая, сложная тема, не однажды осмысленная в мировой культуре, затрагивается как-то вскользь, приблизительно — так рассуждают о «психушке» обыватели, которые, к их счастью, никогда не сталкивались с этой проблемой в реальности. Роман Яцека Глэмбского не издан на русском языке — поэтому, не имея возможности познакомиться с первоисточником, пытаешься списать недостатки материала на перевод, качество инсценировки… Но все-таки, когда со сцены нам всерьез разъясняют, что психиатры сами частенько бывают нездоровы и, случается, санитары унижают и бьют пациентов (о, открытие!), — возникает недоумение. И фабула, которая могла бы, наверное, послужить основой глубокой, неоднозначной пьесы (тем более что случай, описанный Глэмбским, имел место в действительности), воспринимается скорее как водевильная. Молодой врач, разочаровавшись в личной жизни, решился на опасный эксперимент: симулировал шизофрению, чтобы изучить «дурку» изнутри, — и, волею обстоятельств, остался в больнице навсегда, сойдя с ума уже по-настоящему… Каким же талантом нужно обладать, чтобы написать об этом если не достоверно, то хотя бы увлекательно, вызвав в читателе (зрителе) пресловутое чувство «сострадания и страха»! Не случилось. Не помогла и искусственно вмонтированная в конструкцию пьесы отсылка к «Гамлету»: одна из пациенток, дама преклонного возраста, назойливо цитирует монолог Офелии — зачем? Сходство ситуаций (ой, похоже! Принц-то тоже притворялся сумасшедшим!) не добавляет тексту ни смысла, ни объема.

А. Феськов (Анджей Майер).
Фото К. Синявского

Тем не менее режиссер взялся за «Курс лечения» и, надо сказать, сделал все, чтобы превратить анекдот в драму. Усилия воистину героические: придумана эффектная сценография — металлические двухъярусные конструкции-ширмы со стеклянными вставками напоминают захлопнувшуюся за главным героем клетку, каталка и инвалидные кресла на колесиках жутковато гремят, а чернеющий за пределами «клетки» задник намекает на мрак безумия, царящий в душе больного (смерти, поджидающей здорового?..); сочинен оригинальный саундтрек (виолончель, труба, ударные, фортепиано, вокал!), наконец, приглашены замечательные актеры, «тяжелая артиллерия» труппы (Сергей Лысов, Юрий Ицков, Надежда Живодерова, Дмитрий Воробьев, Елена Рахленко, Татьяна Малягина, Артем Цыпин…). Но вот парадокс: те средства выразительности, которые предпочел А. Бубень в работе над собственной инсценировкой, не скрывают недостатков материала, а лишь подчеркивают их. Театрализация, обнажение приема, гиперболы и элементы гротеска — «ключи», как известно, не универсальные; прямые обращения в зал не всегда означают контакт с публикой, а запоминающиеся детали (символ беспомощности пациента — человечки из овощей и спичек в руках профессора, то бережно собирающего фигурки, то безжалостно отрывающего им головы; модель кораблика — как знак недостижимости свободы) не гарантируют цельности образной системы спектакля.

Сцена из спектакля.
Фото К. Синявского

Намеренно отказавшись от психологической разработки персонажей (за одним-единственным исключением) и бытового жизнеподобия (крамольная мысль: а вдруг напрасно?..), А. Бубень последовательно и настойчиво пытается выстроить ряд игровых этюдов, кульминацией которых должен стать «феллиниевский» маскарад, привидевшийся главному герою под действием наркотика. Но то, что по замыслу должно выглядеть странно, абсурдно, пугающе, — напрочь лишено всякой ирреальности на сцене. Напротив, у зрителя возникает стойкое ощущение предсказуемости: заранее известно, где должен вспыхнуть свет, когда зазвучит лирическая мелодия, в какой момент актер рухнет как подкошенный, а в какой сделает многозначительную паузу. Режиссура здесь, безусловно, проявлена, порой даже агрессивно — но уже «разжеванную», проговоренную, тривиальную мысль дублирует на сцене, упаковывая в яркую обертку резких пластических форм, музыкальных акцентов, нелепых костюмов, пародийно нездоровых интонаций… и все через край, слишком. Если санитар — то в клеенчатом мясницком фартуке, если гардеробщик — то с вешалкой наперевес… Персонаж, названный «Врач с тиком» (Ю. Ицков), мало того, что от начала до конца карикатурен, похож на злобного гномика, неприятного игрушечного клоуна из сказки про Урфина Джюса, — так еще дурашливо вскрикивает: «Бр-л-л-м!» Это чтобы мы не забыли про тик? Или «гестаповские» вопли Молодого Врача в сером унисексе и черных очках (Елена Мартыненко), поддержанные чуть позже бодрым «Хайль, Гитлер!» одного из больных (Михаил Николаев), — неужто свежая аналогия «психиатрическая больница — концлагерь»? Кстати, Е. Мартыненко исполняет в спектакле сразу три роли: молодой мужеподобной стервы, кокетливой стервы-блондинки и стервы-аристократки в шляпе — бывшей жены героя. Мотивы постановщика ясны, параллели очевидны, но единственной по-настоящему убедительной сценой стал эпизод свидания. Хладнокровное предательство супруги сыграно актрисой точно, спокойно. Прямая спина, ледяной взгляд, резкое «Псих!» — и герой уничтожен. Но дальше — опять суета, истерика, «как выйти, если выйти никак?»…

Сцена из спектакля.
Фото К. Синявского

Жанр спектакля в программке не указан — и, наверное, не случайно. Зловещие улыбки на лицах врачей-маньяков — как будто из дурной мелодрамы; нянечки в сером, похожие на откормленных крыс, — из второсортной комедии, медсестра в костюмчике, будто взятом напрокат из секс-шопа, и ее идиотски хохочущая начальница, трясущая объемистым бюстом, — фарс… а маскарад, когда зритель должен осознать, что для героя все кончено, его галлюцинация, сон, бред — просто скучноватое, затянутое дефиле. Все уже давно ясно, зачем теперь-то нужен ди-джей в белом, лопочущий что-то невнятное в микрофон? Ах, да… В таком точно костюме молодой психиатр впервые пришел сюда, это же раздвоение личности… Но ведь герой уже встречался со своим «двойником» (Д. Воробьев), уже видел вариант собственной судьбы — чей же это внутренний голос, не умолкая, изливает «потоки сознания» с верхнего яруса? Нервная музыка, приплясывания, вдруг ставшее кричаще цветным черно-белое пространство — все есть, но не страшно ни капельки.

В этом, думается, еще одна проблема спектакля — вопиющее несоответствие того, что в течение двух часов происходит на сцене, тому, что и как играет Андрей Феськов. В искусственно созданной, надуманной ситуации, предложенной автором и режиссером, актер находит для себя драматический потенциал. Он существует в спектакле автономно, и это исполнение могло бы стать замечательной монодрамой, глубоко исповедальной, эмоционально заразительной и вместе с тем блестяще выстроенной. О чем его история? Здесь — тот самый страх, начинающийся с легкой тревоги и заканчивающийся ужасом; страх, который безуспешно старался «нагнать» режиссер с помощью дурновкусных аттракционов; страх, разлитый в самих стенах психиатрической лечебницы… А. Феськов играет подробно, почти натуралистично — беспощадно ведет своего героя по всем кругам больничного ада, и с каждым новым эпизодом меняются пластика, мимика, выражение глаз. Происходит внутренний надлом затравленного, самого себя обманувшего и покинутого всеми человека — и в итоге полная деградация, боль, смерть, «паук с интеллигентными глазками»… От первого появления Анджея — аккуратно причесанного, в белом отутюженном костюмчике, с доверчивой улыбкой подростка, старающегося казаться спокойным, уверенным в себе мужчиной… и до финала, когда от человека не осталось почти ничего, на полу распласталось беспомощное, полураздавленное существо, бессмысленно повторяющее одни и те же фразы, — какой длинный, мучительный путь был пройден! В такой интерпретации страх — не реакция на внешние обстоятельства, хотя текст провоцирует именно такую трактовку. Тема А. Феськова в «Курсе лечения» — катастрофическое ощущение зыбкости мира, где не на что опереться, не у кого просить помощи… что в лечебнице, что за ее пределами. «Надо выбираться отсюда!» — экзистенциальное, если не сказать — трагическое. Конечно, не от таблеток и ЛСД сходит с ума Анджей Майер. Он патологически одинок.

«Пусть надо мной смеются… лишь бы приходили».

Знакомое чувство.

Февраль 2009 г.