Это место светское: Дворцовая набережная. Великокняжеский дворец. От Невского — по каналу Грибоедова, мимо флигеля Бенуа, Михайловского сада, мимо Спаса на крови (действует, но все еще в лесах), дальше, дальше. В стороне — дом Лансере, Конюшенная площадь (Пушкиным веет, здесь отпевали его, неподалеку — квартира на Мойке). За горбатым мостиком узкий переулок с разбегу врезается в набережную. Петропавловка дрожит на неспокойных свинцовых водах. Поверните налево — увидите выступ дворцового подъезда. Массивная дверь, беритесь за ту ручку, что ярче блестит медью.

Три ступени наверх, снова дверь. За нею — ветвь беломраморной парадной лестницы. Плавный разбег ее пологих ступеней обрывается в бельэтаже, отражаясь в проемах венецианских зеркал. Мрачный «средневековый» зал, готическая библиотека, зимний сад, контраст светлого и темного. Из окна гостиной, на противоположной стороне внутреннего итальянского дворика, виден странный каменный крест на крыше.

Сюда. По лестнице, на верхний этаж, в зал бывшей лютеранской часовни с дубовыми кессонами и полуциркульными окнами-бойницами. С крыши сюда наведывается неприветливый кот — сущий дикарь, он будет молча бросаться на окна и падать вниз, пока не устанет и уткнется носом в угол. Стены занавешены, в углу — рояль. Здесь теперь — театр.

Н. Шостак (Ирина), В. Шевченко (Соленый). Фото В. Дюжаева

А. Дубовицкий (Вершинин), Е. Смирнова (Маша). Фото С. Поповского

М. Рубина (Наташа), А. Уланов (Андрей Прозоров). Фото В. Дюжаева

Е. Ефимович (Ольга), М. Рубина (Наташа). Фото В. Дюжаева

И. Ефимов-младший (Тузенбах), И. Ефимов-старший (Чебутыкин), Н. Шостак (Ирина), В. Шевченко (Соленый). Фото В. Дюжаева

Классический театр Милы Мартыновой нашел прибежище в Доме ученых. Дают «Три сестры».

Нас — приглашенных в дом Прозоровых на именины — всего 34 человека. Наши — два ряда стульев поодаль от стены. Мы растворены в этом доме.

Здесь на нас не посмотрят и не увидят, но сети раскинуты, и мы неизбежно втянемся в чужую жизнь. Вокруг нас живут люди, пьют чай и ссорятся, любят и умирают. Вокруг. Кто-то будет шептаться за нашей спиной; крадучись, промелькнет на свидание Наташа, перекинутся странными птичьими «позывными» Маша и Вершинин.

Визг от радости — страшный: как! Вы из Москвы? Каждая из сестер — со своим темпераментом, ритмом жизни. Размеренность благочестивой Ольги (28 лет! Но какой старой она видится себе!). Щенячья радость всеобщей любимицы Ирины и надломленность с напускной милой грубостью Маши. Дорогой рояль, ключ от которого потерян.

Господин Чехов, почему именно «Три сестры», а не просто — «Сестры»? К чему эта конкретика? (Три грации… три источника…)

Молодой человек в кроссовках по-ученически старательно выводит на скрипке знакомую мелодию, и появляется Маша. Присаживаясь к роялю, она рассеянно-рефлекторно заканчивает музыкальную фразу. То ли ставит жирную точку в конце собственной жизни, то ли хочет пробудить воспоминания минувших дней, пережить вновь былое. Маша, отчего Вы в черном?

Я успела полюбить Вашу нелепую походку, Вас, упрямо смотрящую в пол, то насупленную, то странно улыбающуюся собственным мыслям; Ваши сжатые кулачки опущенных напряженных рук; Ваш блуждающий взгляд прозрачно-голубых глаз.

Вы тоже в этом доме гостья — одинокая и потерянная. Я-то вижу, что любовь Ваша к заурядному унылому Вершинину — как тоска по Москве, по молодости уходящей, по неосуществимому, мираж. Вот и Чебутыкину собственная жизнь словно примерещилась. Вечно читает газету, перепутал все жизненные реалии, этот философ давно не видит окружающий мир живым. Ерунда. Иллюзия. «Тара-рабумбия»…

Милые, ненужные, интеллигентные: на такое пространство вас по сегодняшним меркам чрезмерно: Ирина, Тузенбах, Ольга, Маша, Вершинин, Андрей, даже Кулыгин. А Наташу-то не перебороть. Как инфекцию, занесла она в дом Прозоровых новые отношения. Находиться с ней вместе невыносимо. Потому что на дворе эта «инфлюэнца» свирепствует давно, и они знали это, и ждали ее, как неизбежность, как пожар. Несколько лет назад мы назвали бы Наташу мещанкой. Сегодня это уже не проходит. Изменился контекст, и впору пофилософствовать, как сказал бы Вершинин, на тему силы и слабости, выживаемости, материальной и духовной стойкости.

Наташа мне понятна до дна. Завоевательница жизни с конкретностью и простотой желаний. Она впорхнула в дом Прозоровых взъерошенным воробьем-замухрышкой, с испуганными бегающими глазами, с наигранной растерянностью. «Грядущий хам» явился, чтобы убрать из освоенного пространства все лишнее и ненужное. Ее вздрагивающая, девически-семенящая походка очень быстро «восстановится», станет настоящим шагом хозяйки дома. На пожаре она покажет себя во всей красе: самоуверенно ухмыляясь, «элегантно» держа папиросу с длинным мундштуком, пройдет она за спиной взнервленных сестер (в исподнем, но на каблуках!). Лишнее и ненужное — это обессилевшая няня, это темный старый клен (зачем он так пугает по вечерам?). Словно кошка у огня, щурится Наташа, предвкушая теплый остаток долгих дней в усадьбе, деловито осматривая свои владения, планируя клумбы с цветочками, «чтобы запах был, запах…» Снисходительность к недотепам-сестрицам пока смешивается с генетическим страхом плебейки, но это скоро пройдет.

Милая Ирина, мне безумно жаль Вас, Ваши глаза постепенно гаснут, их глубина таит безысходность. Вырветесь ли Вы из дома Прозоровых? Что станется с Вами?

Мальчик вновь выйдет к нам в самом конце, взмахнет в тишине смычком, прикоснется к струнам, выпрямится, а звука не будет. Тишина. «Тарара-бумбия, сижу на тумбе я». А, может, и мне все это только кажется? А был ли мальчик?

Мне безумно жаль Вас, барон. Зачем идете Вы в рощу и глядите такими беспомощно-подслеповатыми глазами на Ирину? В этом доме Вы были уместны. Смешливы и миролюбивы, Вы были душой общества, хорошо играли на фортепиано и пели… Старинные фотографии на рояле, живая мебель и живой дом, в который пригласили гостей и которые теперь должны расходиться, отступить.

…Ночью по телефону разговариваю с Милой Мартыновой. Узнаю, что костюмы в этом спектакле тоже «живые». Платье Ирины — то самое, что было на Эмме Поповой — товстоноговской Ирине. То же — с костюмом Тузенбаха-Юрского. Остальные костюмы — коллекционные.

Что же главное в этом театре? — «Три сестры». Они открыли Классический театр. Именно в этом спектакле два года назад смогли объединиться первые студийцы Мартыновой 1974 года с ее учениками из Института культуры по режиссерскому отделению. Спектакль видели уже в Германии и Америке.

В названии театра — суть. Способ игры может быть разным. Классический репертуар обязателен. Здесь объединились люди, которых Мартынова «коллекционировала всю жизнь». Важно, что они близки не только творчески и духовно, но по-человечески надежны и не способны предать. Их мало чем испугаешь. Это дружеская связка, но не труппа. «Когда мне говорят, что труппу надо менять, я этого не понимаю: как можно поменять брата или сестру?»

Принципы этого театра просты: подлинность интерьера, реквизита (мебели и костюма), камерность исполнения, близость к зрителю, недопустимость компромисса в распределении ролей. Идеал Мартыновой — синтетический актер.

Синтетизм особенно ярко проявляется в трех Игорях. Игорь Дамба — актер-мим, драматический актер, педагог (разрабатывает методику энергетического тренинга). Он играет Кулыгина.

Второй — Игорь Ефимов-младший (Тузенбах) — драматический актер, режиссер (работает на бывшем «Ленфильме»), музыкально одарен в такой степени, что во время учебы в музыкальной школе ему прочили будущность Клиберна. Болезнь помешала…

Наконец, Игорь Фокин, руководитель кукольного театра «Деревянная лошадь» («У нас три театра под крышей Дома ученых: драматический, Театр пантомимы и кукольный») — художник, режиссер, актер, резчик по дереву, сам изготавливает кукол для своего театра, делает музыкальные инструменты и реставрирует их. Интересный художник-график. Программки к спектаклю — его работа.