«…балетомания, овладевшая петербуржцами, вероятно, и служит причиной тех странных явлений, которые происходят у касс Мариинского театра в дни продажи билетов… Публика собирается у заветного окошечка задолго до открытия кассы… Касса открывается, из окошечка кассы выдвигается бледная рука кассирши и выставляет красноречивый аншлаг „Билеты все проданы“. В первый день, в первый час и даже в первую минуту открытия кассы билеты, не будучи продаваемы, — проданы!.. Некоторые, из наиболее опытных и догадливых, обращаются немедленно к гг. барышникам, которые весьма на виду и свободно разгуливают у подъезда.

— Есть билеты?

— Пожалте. Кресло или ложу?

— А у вас что есть?

— Все-с…»

Так описывал некоторые признаки «болезни» на почве любви к искусству известный балетный критик, литератор, с 1911 по 1916 годы — редактор журнала «Нива» В. Я. Светлов. Балетоманы. Так, примерно с 40-х годов XIX столетия, стали называться любители балета, сначала Большого театра (стоявшего на месте нынешней Консерватории), а позже, с 1860 года, Мариинского. Это были офицеры, дежурившие у подъезда Театральной школы, представители «золотой молодежи», богатые сановники, бравшие танцовщиц на содержание, бедные студенты. Волочиться за «театральной» или иметь с ней связь было в моде. Всем известно, что из-за А. И. Истоминой погиб на дуэли В. В. Шереметев и был ранен А. С. Грибоедов. Всем известны классические строки из «Евгения Онегина» о ней.

С начала XIX века образовалось даже «Общество танцоров поневоле». Его членам вменялось в обязанности присутствовать на спектаклях, в которых танцевала их примадонна, а при звуках из «Волшебной флейты» — где бы то ни было — исполнить любое танцевальное па. Обо всех любовных перипетиях «откровенно объяснять Обществу». Там получали они особые фамилии, которые начинались на «К» и заканчивались на «-ков»: Кокликов, Кизиков, Кобельков.

«Театр через телефоноскоп».
Карикатура из фонда Театрального музея

Ежедневно собирались они в квартире напротив Театральной школы и наблюдали в телескоп за воспитанницами. Фанатизм любителей сохранил для нас немало анекдотов, связанных с похождениями балетоманов. Известны случаи, когда кто-нибудь из обожателей переодетым проникал за кулисы и в училище. Или, например, после бенефиса С. Ф. Кшесинской в 1904 году «усердные поклонники выпрягли лошадей из кареты балерины и собственноручно доставили ее на Английский проспект, несмотря на сопротивление полиции».

Был и другой круг балетоманов. Тех, которые не только обожали, не только пили шампанское из туфельки балерины, не только знали закулисные тайны и подробности личной жизни, терминологию балета и музыку текущего репертуара, но были истинными друзьями и аналитиками их творчества. Они присутствовали на выпускных спектаклях Театрального училища и полюбившихся актрис никогда уже не теряли из виду. Но они не пропускали и происшествий на сцене: вдруг в середине действия упал занавес, вдруг с одним из лебедей сделались «неимоверные корчи», или «Г- жа Карсавина хорошо, хотя и не совсем жизненно танцевала в вакханалии. В этом танце г. Андриянов уронил г-жу Карсавину и упал сам».

Отзывы о балете были крайне эмоциональны. «При появлении г-жи Павловой 2-й в Панадеросе сноп пламени вылетает на сцену, согревает и зажигает зрительный зал. И первым сгорел я. Сгорел и обратился в пепел! Мир праху моему!…» (об Анне Павловой).

«О г-же Егоровой я остаюсь при прежнем мнении: для меня это танцовщица что называется „никакая“, ибо она посылает в театральной карете на спектакль одни лишь ноги, а сама остается дома и преспокойно кофий распивает». Заканчивались подобные рецензии сообщениями о подношениях. Например, после «Баядерки» в честь 10-летия сценической деятельности А. Павловой балерина получила «крупный солитер (в 27 каратов), вставленный в золотой обруч для головы и преподнесенный на подушке из белых роз и нарциссов, кулон с аквамарином и бриллиантами, вазы, бювар с адресом, исполненный Л. С. Бакстом, и „целую оранжерею цветов“. Один из почитателей подарил ковер из медведя „своей охоты“».

Отзывы В. Я. Светлова о В. А. Трефиловой, имевшей известность и успех у публики, а также звание балерины (наряду с М. Кшесинской, О. Преображенской, Е. Гельцер и А. Павловой), казались местью за что-то.

«Все было в ее игре и танцах чисто, отдельно и точно исполнено и вместе с тем томительно скучно…»

«Г-жа Трефилова была, по обыкновению, корректно-бесцветна…»

«В ней нет ничего царственного (о Трефиловой — Царь-Девице в балете „Конек-Горбунок“ — Е. Б.), ничего горячего, ничего блестящего. Это миловидная фарфоровая куколка, как та танцовщица из… Андерсена, которая умела стоять на одной ножке и воображала, что представление провалится, если она не будет „стоять на одной ножке“. Г-жа Трефилова умеет еще делать отчетливо круги и всю хореографическую технику с приблизительной точностью механического аппарата».

«Г-жа Трефилова все время враждовала с музыкой,… миловидная головка ее враждовала с прической, каковая все время разъезжалась».

«Ее танцы — хореографическая бухгалтерия, похвальная с точки зрения умеренности и аккуратности и безразличная с точки зрения порыва и вдохновения».

«Танцы Трефиловой не музыкальны…, этим неприятным недостатком балерина страдает давно и отделаться от него не может, оттого что недостаток органический».

Неизвестно, за что мстил ей — так некрасиво и не по-мужски — критик. Однако в течение нескольких лет интонации рецензий не менялись. А затем отзывы неожиданно смягчаются, обнаруживаются ранее не замеченные достоинства в танце Трефиловой. Кто кому помог — решать исследователям судьбы балерины. Только вскоре Светлов женился на Трефиловой и уехал с ней в Париж, где открытая ими балетная студия получила европейскую известность…