С. Шепард. «Истинный Запад». БДТ им. Г. А. Товстоногова (Малая сцена).
Режиссер Владимир Каминский*

* Пьеса С. Шепарда «Настоящий Запад» обрела в России новое название — «Истинный Запад». Маленькая стилистическая правка имеет серьезную причину. В основе которой — вполне неосознанное стремление «приподнять» пьесу американца до «истинных» мировоззренческих высот. Но в фундаменте Шепарда заложена стоимость. «Настоящий Запад» это как настоящая кожа и настоящий мужчина. То, что можно потрогать руками. И ощутив аромат, обрести истину. (прим. ред.)

Сэм Шепард — светловолосый, голубоглазый американец, разумеется, с ослепительно-белыми зубами. Вот он сидит передо мной в своей машине и улыбается с глянцевитой страницы журнала «Америка». Конечно же, на нем голубые джинсы и высокие сапоги. Шляпа? Ее я что-то не припомню, наверное, она осталась на заднем сидении. Он настоящий современный ковбой. И дело не в коровах, а в кожаных рыжих сапогах, в шляпе, в улыбке, в вытатуированном полумесяце, загадочно мерцающем на его руке, в том, что он муж Джессики Ланж, в том, что он живет вдали от людей и суеты. Время от времени он нарушает свое одиночество, чтобы дерзко и мужественно бросить счастливым американцам прямо в смеющиеся рты правду об их американской жизни. О мифе, которого, по его словам, больше нет. Шепард — литературный ковбой, внезапно появляющийся (приезжающий с ранчо), чтобы восстановить справедливость, навести порядок в американских умах, открыть соотечественникам глаза. И американцы Шепарда обожают: он их герой, миф, он есть их современная драматургия. Не какой-нибудь англичанин, проживающий в Штатах, а плоть от плоти, кровиночка. Человек-миф, женатый на женщине-легенде, кричащий о том, что мифов больше нет.

В. Еремин (Ли), А. Романцов (Остин).
Фото Б. Стукалова

У американцев, насколько они нам известны, все же есть кое-какие проблемы. Вот, к примеру, у всех народов были Средние века, потом Возрождение, а у них? Голливуд, Хемингуэй, Фолкнер, Олби, О’Нил, Шепард. Для огромной страны не густо. И они, должно быть, переживают (по крайней мере, нам так кажется). Со времен О’Нила (или раньше?) они ищут корни своей культуры, истории, национальной традиции. Они чтят героев, снимают о них фильмы, создают мифы. И вдруг открывается ранчо (если это возможно), появляется обаятельный мужчина и объявляет, что стопроцентный американец, американская семья, американский образ жизни, а главное, ковбой, человек прерий — все это, как изволит выражаться актер-переводчик Александр Романцов, «бычачий пердеж». Америка — на западе, в прериях, песках, кактусах, в земле мустангов: что и что принято называть «настоящим западом». Но, как говорит Остин, герой пьесы «Настоящий Запад»: «Нет больше никакого запада, он иссяк». «Ай-ай, — сочувствует российский зритель,— горе-то какое!» Если ничего этого нет, то что же есть в настоящей Америке?

По Шепарду — грязи изрядно. Родители не узнают детей, дети не помнят родителей. И в результате атомного дождичка, размывшего землю, из нее показываются кости убитого ребенка («Погребенное дитя»), а безумная голливудская любовь приводит к кровосмешению («Любовь зла»), и семей нет, холодильники пусты («Где-то в Америке»), и, наконец, ковбой оказывается родным братом стопроцентного истеблишмента, и они завидуют друг другу, и один другого способен убить («Настоящий Запад»). И ковбой лезет в сценарное дело, а истеблишмент — в чужие квартиры, и они запросто меняются местами, и не могут друг без друга, и гонят, и не пускают, и кружат, кружат, и застывают в финале, готовые к смертельной схватке. Миф против мифа, герои разных кинофильмов. И ясно, что никто не умрет, так как важнее человеческой жизни для Шепарда — Америка. И у американского зрителя рвется наружу душа, а российский в отчаянии: «Ну, я-то что же? Мне-то что делать? Пойду, ладно, схожу в театр».

И идет на Малую сцену БДТ, и скучает в темноте, не может отличить сверчка от койота, зато узнает белую мебель этакой американской фазенды (художник В. Фирер). Кто его знает, как выглядит этот пригород Лос-Анджелеса. А за окнами белоснежной, до мелочей выстроенной квартиры чернеет космическая пустота. Но после диетических скудноязыких жителей мексиканских ранчо и бразильских фазенд, обитатели американской могут резануть ухо крепким нерусским недопереведенным словцом. Странными словосочетаниями заменил переводчик лихие идиомы. Между русским и американским застряли и братья, Остин Александра Романцова и Ли Владимира Еремина. Для типичного американца Остин Романцова слишком нервозен, тонок, психически неустойчив (в зале его тут же прозвали «психованным»). А как же иначе, ведь он художник, творит искусство для «фабрики грез». Но трагического разлада между его художественной натурой и (если верить шепардову слову ковбоя) грубым ремеслом сценариста — нет. Остин Романцова в самом деле подточен изнуряющим творчеством, с его ресниц вот-вот готовы закапать слезы, а голос — сорваться на дискант. Его хрупкое тело сотрясает наврастения — профессиональное заболевание творческих душ. Его природная утонченность, естественно, содрогается от прикосновения животной силы — Ли. Ли Еремина мы в начале будто узнали, по шляпе, в основном. Но пробегающая нервная дрожь несколько отдаляла его от человека, который «все свое носит с собой», спит одним глазом, ночует в пустыне и может подружиться разве что с бойцовой собакой. Выразительная поза (ноги на столе) — американского гражданства братьям не обеспечила. А лишившись его, они как-то осиротели. Из картины в картину перетекает их удивительное родство-противостояние, каждый новый виток которого отбит воем сверчков-койотов.

И все же у нас нет основания считать сценариста — творцом, сценарий — художественным произведением, а жителя пустыни — грубым чурбаном. Мы слишком мало про это знаем. Почему история ненаписанных сценариев и испорченных отношений обобщает понятие «настоящего запада», разве только там «угнетается творчество», неубедительно приписанное Остину? Знакомый межкультурный конфликт не приладился к крепко написанной пьесе.

Кажется, что Шепард писал свою пьесу за монтажным столом, разрезая и склеивая вестерн и телесериал, а в конце подклеил еще кусочек третьего фильма про типичную среднюю американку, светскую даму, но плохую мать. Гнилой корень. Ма Шепарда — эхо европейского абсурда, с характерными газетными фразами, стандартными жестами, а в спектакле она появляется вполне по-бытовому, удивляя зрителя странностями поведения. Но возникает она в финале, окруженная сиянием своей знаменитой исполнительницы Зинаиды Шарко, и утомленный зритель пропускает это причудливое явление. Сказывается приближающееся окончание спектакля. Российские лавры реалиста тоже не приглянулись американской знаменитости.

В Американских Штатах подгнили корни, это общество маргиналов, без традиций, прошлого и преемственности, американцы перестали слышать голос предков. Эту тему Шепард формулирует по-ковбойски жестко, без перепевов и оттенков. В прошлом джазовый музыкант, он ведет соло без свойственных джазу импровизаций. А чтобы импровизировать вместе, Шепарду и БДТ нужна внутренняя, интуитивная близость, иначе нарушается гармония звуков.