НЕЛЮБОВЬ

«Почти рай» (по мотивам пьесы Х. Бергера «О чем кричала иволга». Ремикс).
Театр «Особняк». Постановка Юлии Паниной

В основе спектакля «Почти рай» — пьеса австрийского драматурга Херберта Бергера «О чем кричала иволга». Это история о супругах (Франц-Карл и Эрна), которые, сидя в своем саду, слышат вдали крик «ж…па!» и, решив, что дразнится их вконец обнаглевший сосед Энцингер, начинают действовать. Сначала подпиливают давно мешавшие ветки соседского дерева, затем пишут донос о неразрешенной постройке на его участке. Сосед, в свою очередь, тоже доносит — супругам грозит крупный штраф, не за горами суд… В финале пьесы, возмущенный поведением ближнего, Франц-Карл берет в руки ружье.

У Бергера действующих лиц — двое. Ни соседей, ни еще кого бы то ни было нам не показывают, а о событиях мы узнаем только из разговоров супругов. Надо полагать, что говорят нам, как это часто бывает в экспрессионистских пьесах, вовсе не о конфликте с другим, которого даже не видно, а о внутреннем конфликте уже давно готового к кризису человека.

Юлия Панина, позаимствовав у австрийской пьесы только часть сюжета (война с соседями вроде и начинается, но до суда дело не доходит), поставила очередной камерный спектакль «про двоих» (до — «Кроткая» и «Елена и Штурман»).

На сцене только Мужчина и Женщина. Имен у них нет, да это и не нужно — перед нами универсальные образы. Она (Наталья Эсхи) — хрупко-миниатюрная, Он (Кирилл Утешев) — бородатый и большой. Одетые в одинаковые, стерильно-белые, похожие на бесформенные скафандры комбинезоны герои довольно странно общаются друг с другом. Странно, потому что разговаривают они не на живом, а словно механическом языке, как давно и надолго запрограммированные машины. Разговаривают какими-то кусочками диалогов, незаконченными предложениями.

К. Утешев (Он), Н. Эсхи (Она). Фото Т. Волошиной

Сущность этой «механики» считываешь довольно быстро: пытаясь на основе пьесы рассказать о вечном конфликте двоих, Ю. Панина «накачивает» холодный антилюбовный текст Бергера отрывками из других произведений. По сути, перед нами возникает некая новая история, составленная из словесных элементов чужих текстов. Перво-наперво со сцены цитируют пышное начало рассказа Рэя Брэдбери «Роковая игра» о страстной любви («В общем, на их долю выпала Любовь. Напечатайте это слово большими буквами. Подчеркните. Выделите особым шрифтом. Добавьте восклицательные знаки. Устройте фейерверк. Разгоните облака. Впрысните адреналин. Подъем в три ночи. Сон в полдень»). Потом будет еще и «Песнь Песней», и речь Сьюзилы из «Острова» Олдоса Хаксли, и слова восхищения матерью из пьесы Артура Миллера «Смерть коммивояжера». Получается не реалистичная «линейная» история с ясной фабулой, а абсурдный «ремикс» (именно такой подзаголовок заявлен в программке), приправленный танцами, сменой ритма. Спектакльметафора, многопланово развернутый образ отношений двух людей.

Пространственно-временные границы в спектакле стерты. Пространство обозначено только двумя шинами и бампером с фарами на задней стене — намек на аварию, звуки которой несколько раз разрывают ход спектакля. Точно обозначенного времени действия тоже нет. Герои существуют в очищенной от любых внешних помех пустоте. На этом беспредметном фоне еще более заметно, что взаимопонимание между ними нарушено с самого начала. Они существуют в разных плоскостях. Он твердит один и тот же анекдот про Штирлица и в каждый удобный момент вставляет услышанное от соседей и теперь повторяемое с оглядкой на нее слово «ж…па». Она старается не замечать его кривляний, напевает легкую мелодию, танцует и повторяет вечное женское «Ну я прошу тебя, давай без этих грубостей…». Затем он отмывает руки от грязи (или крови?), сидя перед медным тазом с водой (реплика из спектакля Паниной «Елена и Штурман»?), а она читает строки Суламифи из «Песни Песней». Видно, что все это — псевдоидиллия. И когда посреди этого привычного не быта, а бытия прозвучат ее растерянно-скомканные слова: «что-то случилось» — на зрителя полетят резкие звуки автострады, телефонный звонок и свет от фар в глаза. Вроде бы все шло неплохо, но что-то случилось. Все эти «события», согласно жанру, будут повторяться снова и снова…

Иногда кажется, что еще чуть-чуть — и герои достигнут взаимопонимания. Но вдруг красный свет гаснет, двое размыкают объятия, и с криком «Вот это женщина! Таких больше не делают!» он швыряет ее о стену. И снова вымученные попытки сближения, супружеский стриптиз (с ее стороны — почти по принуждению), объятья, перерастающие в сцену насилия.

Получается, что от возникших когда-то как вспышка отношений, от восторженного «на их долю выпала Любовь» героям осталась только злоба. Одними и теми же словами о невидимых нами, бесплотных Энцингерах они готовы говорить долго, желчно, постоянно. Эти многократные повторы одного и того же стирают значения слов, опустошают разговоры. Остается только форма отношений, которая заполняется (опять же формально, надуманно) скукой, трепом о соседях, анекдотами, пением, а на самом деле — ненавистью. «Мне нравится твоя ненависть», — фраза, несколько раз брошенная в спектакле, доказывает, что чувство ненависти — то единственное истинное, что осталось у этих двоих.

Но если в пьесе автор доводит историю до логичного экспрессивного конца, до психологического гротеска: главный герой, переполненный ненавистью, стреляет в сторону соседей, и его стрельба «перерастает в сплошной грохот бойни», — то в финале спектакля Паниной все наоборот. Напряжение спадает, герои вновь надевают белые комбинезоны и, взявшись за руки, бегут навстречу светящим в глаза фарам. И вроде бы все должно повториться — слова о любви, танцы, объятия, насилие, побои. Узаконенное годами движение по очередному кругу супружеского ада. Но только музыка на этот раз почему-то — жизнеутверждающая. Будто режиссер, задав столько вопросов и не найдя ответов, на полпути решила: пусть у этих двоих все-таки все будет хорошо, ведь жизнь продолжается, несмотря на такие вот дрянные отношения.

Июль 2010 г.