И. Сухорецкая (Дуня), Е. Матвеев (Гусар). «Станционный смотритель». РАТИ. Фото В. Вахрушева
Фестиваль студенческих спектаклей с воинственным названием БТР (Будущее театральной России) — история давняя. Родился на Иртыше в 2000-м, рос на Волге, умер, не достигнув совершеннолетия, воскрес весной 2009-го усилиями той же самой команды, что когда-то инициировала его появление на свет: Ольги Никифоровой (арт-директор), Бориса Мездрича (директор Волковского театра), при активном участии ЯГТИ (Ярославского театрального института). Этот фестиваль-смотр — один из симптомов театральной жизни, которая в Ярославле не замирала никогда, но теперь бурлит с повышенной активностью. Самое важное в БТР то, что он задумывался людьми общительными. И для общения. Для тех, кому «других посмотреть» ничуть не менее важно, чем «себя показать». Этой весной в Ярославле себя показывали 23 театральных вуза из 16 городов России. Программа БТР-2010 складывалась стихийно. Более месяца с середины февраля до конца марта Волковский театр был закрыт пожарными, что поставило под угрозу проведение фестиваля. Свою лепту в программу внесла вулканическая активность, отменившая мастер-классы Олега Жуковского, застрявшего где-то в Центральной Европе. Удивило и то, что наш СПбГАТИ делегировал на фестиваль не дипломников Григория Козлова, а невыразительный курс Сергея Черкасского. Репертуар столичных вузов оказался консервативным. ГИТИС привез «Станционного смотрителя», ВГИК — «Льва Гурыча Синичкина», отменившаяся «Щука» обещала «Село Степанчиково». Зато в афишах провинциалов Павел Санаев, Александр Архипов и Ярослава Пулинович заметно потеснили классиков. Девять лет назад, в интервью «ПТЖ», посвященном омскому БТР, покойный ректор ЯГТИ Вячеслав Сергеевич Шалимов сформулировал проблему тогдашних «дипломов» — отсутствие на современной сцене такого героя, через которого молодой актер мог бы высказаться от первого лица. Сегодняшние учебные работы пытаются ее решать. Об изменчивости окружающей действительности, о необходимости острой художественной реакции на нее говорил со сцены Волковского и ректор Школы-студии МХАТа Анатолий Смелянский, открывавший БТР. Говорил и о нечувствительности к реалиям, герметизме актерской профессии, поражающей даже не тех, кто действительно географически изолирован от культурных новаций, но тех, кто живет и учится в центре Москвы. Правда, актеров-провинциалов в этом смысле было не в чем упрекнуть. Именно они заполняли залы на показах коллег.
С. Агаева (Наталья Петровна), А. Чернобровина (Верочка). «Месяц в деревне». Саратовская консерватория. Фото Е. Вахрушевой
Москвичи, как обычно, выделялись своей техничностью, особым блеском. Открывшая фестиваль Школа-студия МХАТа показала концертную композицию «Черный квадрат: от простого к сложному», составленную из избранных актерских этюдов.
Каждый этюд: от «зверюшек», через которых прошли все первокурсники, до пародий на «звезд» — оказался виртуозным номером, выполненным со зрелым мастерством профессионалов, раскованным, точным, лаконичным. Человечный «Таракан» с повадками разведчика был ничем не хуже «Бритни Спирс». А игрушечный «Пожарный» — «Эллы Фицджеральд». В традиционный расклад типажей актерской абитуры (жеманный гей, женщина-бюст) попали и персонажи новейшего времени, вроде аутичного системного администратора. А были еще и влюбленные марионетки, лупцующие друг друга на сцене и робко тянущиеся друг к другу со своих гвоздиков — за кулисами. И гибкие струны рояля — сыгранные каждая в своей характерности и взаимоотношениях с соседкой. И целый оркестр с «Пещерой горного короля» Грига, на котором зал просто «умер» от смеха, глядя на сверхчеловеческие мышечные усилия «тромбонистов» и юркую пластику «флейтисток».
Совсем другой — «Станционный смотритель» курса Олега Кудряшова (РАТИ), разыгранный тремя актерами с помощью двух ковриков, одной флейты и горсти муки. Изящная, почти бессловесная зарисовка сделана молодым режиссером Кириллом Вытоптовым неуловимо-импрессионистично, на игре с воображаемыми предметами и озвучена речитативом маленького хора — тех же самых «кудряшей». Главным в трио стал не Самсон Вырин (Александр Горелов), а Дуня (Инна Сухорецкая), полудевушка-полуребенок, с милым, неброским лицом и неловкой грацией жеребенка (героиня перебирает ногами в смешных полусапожках — как молодая нетерпеливая лошадка). За нее в спектакле говорит флейта — из нее Дуня выдувает своему отцу нежно-трогательное «Спи, спиии». Возникновение любви Дуни и Гусара (Евгений Матвеев) показано тонко, стежок за стежком. Каждый мнимо бытовой жест преображен актерами в поэтическую «формулу любви». Вот Дуня латает шинель постояльца, пытается перекусить зубами суровую нитку (в этот момент чувствуешь — какая она неподатливая), Гусар приходит на помощь — и они перекусывают ее щека к щеке. Вот Дуня пугливо замирает, когда он приподнимает ее, маленькую, вместе со своей шинелью, чтобы повесить на гвоздь, до которого она не может дотянуться. И если страдания брошенного отца показаны вскользь, то потерянность Дуни, балансирующей на границе двух миров, распятой между двумя мужчинами, — явлена воочию.
Сцены из спектакля «Сильва». ЯГТИ. Фото В. Вахрушева
Разумеется, сложно составить портрет курса по одному спектаклю. Да и не всякий вуз, театральное училище — уже Школа. Проблема отсутствия авторской педагогики, сильного личностного начала, которое зачастую служит залогом того, что из курса вырастет Театр, ощущалась достаточно остро. Тем более необъяснимыми представлялись мотивы педагогов, избравших для демонстрации актерских достижений, к примеру, «Рядовых» Дударева (Самарская академия культуры и искусств) или Брехта («Что тот солдат, что этот» Воронежской государственной академии искусств), к которому нельзя подходить, не имея режиссерского ключа. И ощутимо устаревший, бездейственный риторизм Дударева, и схематизм Брехта противопоказаны неокрепшему актерскому аппарату. Признаки пускай не школы, но выраженной педагогической манеры обнаружил спекаткль «Время и семья Конвей» Нижегородского театрального училища им. Е. А. Евстигнеева. Образам героев были приданы «британские» солидность, лоск и вес. Отголоски сильной речевой школы были слышны на самых отдаленных ярусах Волковского. А вот способность актеров присваивать обстоятельства или создавать точный, выразительный рисунок роли, благодаря которому драматические положения пьесы не выглядели бы «общими местами», — осталась невыявленной.
«Месяц в деревне» Саратовской консерватории им. Собинова — достаточно традиционная постановка, как говорится, «в тургеневском духе». Наиболее зрелой в этом спектакле оказалась работа Светланы Агаевой в роли Натальи Петровны. Ее вызывающе-красивая героиня, в отличие от окружающих, наделена еще и мощным темпераментом, которому не найти выхода в блеклом и засушливом мире: художник Юрий Наместников превратил усадьбу Ислаевых в парк с высохшими кронами, с которых свисают безжизненные серые канаты. Именно темперамент заставляет ее беспощадно ревновать безынициативного Беляева (М. Локтионов) к наивной Верочке (А. Чернобровина). Наталья Петровна, ослепленная желанием и ревностью, беспощадно рвет связи с окружающими, и только в финале, поняв, что сама себя лишила надежды на взаимность с любимым мужчиной, она заливается горючими слезами — но поздно, ничего уже не вернуть.
Сцены из спектакля «Сильва». ЯГТИ. Фото В. Вахрушева
Владивостокский спектакль Дальневосточной государственной академии искусств «Я тебя люблю» по пьесе Алексея Слаповского «Пьеса № 27» стал самым ярким примером того, как и к чему не нужно готовить будущих актеров. Помнится, недавно в интернете разгорелся скандал, когда один известный сатирик сказал, что все женщины Владивостока внешним видом напоминают ему проституток. Обиженные горожанки подали на него в суд. Но если бы судьи посмотрели эту работу, то они точно оказались бы на стороне сатирика: весь спектакль было ощущение, что перед нами не пьеса о среднестатистических семейных парах, переживающих кризис, а зарисовки из жизни работников секс-шопов. В итоге спектакль вызвал исключительно чувство жалости к актерам, которых зачем-то научили играть любовь как пошлость.
Опасения внушал выбор Анны Швецовой (режиссерский курс Уфимской академии искусств им. З. Исмагилова), инсценировавшей надрывноисповедальный текст Санаева «Похороните меня за плинтусом». Ясно, что присвоение такого материала молодыми актерами едва ли возможно и вряд ли полезно. Уфимский курс выбрал единственно верный для себя путь к тексту — через иронию и отстранение и показал не домашний ад, а обычную бытовую текучку, в которой скандалы и ссоры так же банальны и предсказуемы, как и следующие за ними примирения. Неорганичным показался травести-образ мальчика Саши в спущенных детских колготках, которые за весь спектакль никто так и не потрудился подтянуть. Зато убедила сильная Бабушка (Екатерина Мещанинова), почти фольклорная бранчливая старуха с запасом нерастраченной любви, уродскищедро изливаемой на невольника-внука.
Единственный курс, который смог продемонстрировать все свои возможности, — это принимающая сторона, выпускники Александра Кузина. Для Кузина, давно уже вросшего в Ярославль, этот курс — не первый. Но особенный — легкий, артистичный, многогранный. Подтверждение тому — три непохожие друг на друга работы: «Ой, люли, лю-ли» (по одноактовкам Коляды), «Дембельский поезд» и «Сильва». Кузинцы были органичны и в «предлагаемых обстоятельствах» роли, и когда выражали свои эмоции посредством «кувырка через голову». Оставалось только пожалеть, что этот живой, слаженно работающий организм скоро перестанет существовать. Именно об этом, о театре, которого у этого курса не будет, — пусть маленьком, полуподвальном, но своем — были слова Сергея Азеева, открывающие «Ой, люли, лю-ли», не от Коляды, от себя и от мастера. Да и сам спектакль, сделанный по давним, перестроечной поры пьескам Коляды, оказался о чуде претворения сырой жизненной материи театром. И ювелирный дуэт двух характерных актрис — Асии Усмановой и Анны Кочетковой, с их накладными толщинками, убойным перманентом и бранью, которая льется как песня, — тоже небольшое волшебство.
Сцена из спектакля «Ой, лю-ли, лю-ли». ЯГТИ. Фото из архива ЯГТИ
На кальмановской «Сильве» сложно было поверить, что ее ставил тот самый «тяжеловес» психологизма, каким представлялся Кузин времен руководства ярославским ТЮЗом. Для Ярославля — это не обычная учебная работа, а аншлаговый спектакль, собирающий полные залы изголодавшихся по музыкальному театру. И дело не в том, что кузинцы как-то удивительно поют или двигаются, как в мюзиклах Уэббера. А в том, что «Сильва» сделана с легким дыханием, поперек махровых канонов оперетты, где каждое движение и нота жестко регламентированы. Молодые актеры сыграли не амплуа, а людей, смешных, нелепых, с судьбой и нереализованными надеждами. Причем музыкальная стихия от этого ничуть не пострадала. Кульбиты Бони (Иван Коряковский) были понастоящему виртуозны. Кордебалет отлично справился с канканом. А вот лирический дуэт — полувоздушная, ничем не напоминающая бывалую диву варьете Сильва (Мария Селезнева) и нервный интроверт Эдвин (Сергей Азеев) — это уже почти революция в амплуа.
«Дембельский поезд» стал одной из самых противоречивых и в то же время самых сильных постановок фестиваля. В спектакле о жизни и смерти современных солдат Кузин с помощью нескольких визуальных приемов неожиданным образом уравнял призывников, брошенных на чеченскую войну против воли и ради чужих целей, с героями Второй мировой. Лейтмотив спектакля — героический марш «Прощание славянки», а на экране за спинами находящихся в полевом госпитале героев то и дело появляются кадры военной хроники. Получился брехтовский сюжет на тему «что тот солдат, что этот». Но возникает вопрос: а правда ли равны между собой тот, кто погиб, например, в окопах Сталинграда, и тот, кому по ошибке выстрелил в живот обкурившийся «дед»? Но, как это и бывает в размышлениях о войне, глобальные вопросы к режиссеру не исключают персонального сочувствия к главным героям — сыгранным Дмитрием Слинкиным, Сергеем Азеевым и Дмитрием Тарховым точно и трагично. Лучше всех — Слинкин. Его герой наделен энергией энерджайзеровской батарейки: он носится по палате, совершая цирковые кульбиты, во все сует свой нос и просто не может сдерживать в себе любой порыв или желание. Тем страшнее финальное прозрение, его и зрителей: этот витальный парень, распираемый изнутри жизненными соками, уже мертв.
«По волнам жизни». Арктический институт искусства и культуры. Фото Е. Вахрушевой
И, наконец, самый неожиданный спектакль фестиваля. Спектакль-тойук Степаниды Борисовой «По волнам жизни» (Арктический институт искусств и культуры из Якутска) скрестил две, кажется, несовместимые вещи: незамысловатые бытовые зарисовки из современной жизни и традиционное горловое пение «тойук», которому, говорят, невозможно научить не якута. В очень узнаваемых жизненных сценах (например, муж не донес до дома зарплату, пропив ее по дороге, или две девушки в общежитии узнали, что встречаются с одним парнем) герои не произносят реплики, а выпевают их на тот манер, который европейским зрителем воспринимается как экзотическо-шаманский. Возникает любопытный феномен: при том что спектакль идет без перевода (зрителям выдают только либретто с кратким описанием сцен), все понятно, а тойук придает незамысловатой драматургии неожиданную глубину. Особенно сильно это чувствуется в последней сцене — истории пожилой женщины, пришедшей рассказать правду семье, удочерившей ее ребенка. Тут голос матери звучит с первобытной силой, доказывающей, что древний голос крови имеет право первенства перед нашей вроде бы цивилизованной речью.
Перед одним из студенческих показов Александр Кузин сказал вещь, в общем-то, справедливую: мол, все здесь говорят, «фестиваль театральных школ», а Школа-то у нас одна — известно какая. Но БТР показал, что 23 вуза из 16 городов, хоть и вышли из одной школы, однако говорят на разных языках. Одни из них — мертвые. Другие — живые, и с их помощью можно общаться.
Май 2010 г.
Комментарии (0)