Товстоноговская часть лаборатории была предназначена для прошлогодних «лаборантов»: на лаборатории- 2009 предполагалась идентификация со временем и материалом этого времени (современная пьеса) — теперь, будьте добры, интерпретируйте пьесы, которые ставил Товстоногов, включайтесь в поток исторического времени, обозначая свои связи с традицией. А поскольку классик прожил в искусстве долгую жизнь, тут открывался простор: ведь «Лиса и виноград» 1950-х и «Чулимск» 1970-х — это «два театра», это разные драматургические языки, поэтики, это разные эпохи.
Каждый эскиз по старой «товстоноговской» пьесе, как казалось, должен вступить в диалог со временем. Стал ли каждый эскиз неким высказыванием?
«Да пошли вы на … со своим Товстоноговым и Шукшиным тоже!» Это был, как кажется, внутренний монолог Дениса Шибаева, представившего, по сути, капустник про то, что никаких связей у его поколения с этой социальной шукшинской туфтой нет и быть не может. Не слишком остроумный, но грубый и внятный сценический текст просил не беспокоить режиссера Шибаева необходимостью читать и ставить «Энергичных людей». При этом Шукшина ему никто не навязывал — это был собственный выбор, мог и «Ревизора» взять.
«Товстоногов, говорите? Про Эзопа? Да нет нынче никаких Эзопов». Такой внутренний монолог, кажется, произносил Андрей Корионов. Прельстившись «Лисой и виноградом», режиссер сочинил лихую шутку с «сиртаки», но с совершенно не проясненным Эзопом. Понятно, что вечный пафос Корионова — это снятие пафоса со всего и вся, но когда Эзоп — равнодушный бомж, доедающий с тарелок хозяев вкусную еду, а потом возвращающийся в дом Ксанфа и танцующий с хозяевами «сиртаки», — послания не считываю. То есть хочу верить, что режиссер размышлял о конце эпохи диссидентства, о возведении у нас в стране единого «дома Ксанфа», где все питаются вареным языком (самым великим, что есть у человечества, — по мнению Эзопа из пьесы). Зачем тогда этому Эзопу вольная? И, если уж быть точным, наши бывшие Эзопы предпочитают «сиртаки» у премьерминистра и олигархов, вольную не прося. И это другая пьеса…
«Знать ничего не знаю ни про Володина, ни про Товстоногова. И знать не хочу». Примерно такой внутренний текст я услышала на «Пяти вечерах» Андрея Трусова, решившего скроить из Володина претенциозную символистскую историю про Тамару Петербургскую (наблюдение О. Лоевского) — босую блаженную или про прекрасную даму, в финале стоящую на верху башни в ожидании оруженосца (наблюдение молодых критиков)? Многозначительность, буквально «обкурившая» молодой зал, принята многими за новый подход (а его ждешь, устали от забытовления Володина).
«Тарелкин» Марии Нецветаевой был довольно грязно склеен из отработанных театром элементов, буквально зашлакован штампами. А вот «Блондинка» Володина Екатерины Максимовой получилась точной и тонкой современной работой, внутренний монолог которой не был линейным, тут было желание дать формулу «блондинок» — матери (той, которая неслась когда-то в 70-е у Володина, и звали ее Ириной) и нынешней Ирины, летящей с еще большим ускорением в сторону любви — от обыденности.
Когда разменяли четвертый десяток спектаклей и из зоны современной драматургии вошли в полосу товстоноговской классики — на обсуждениях послыщались вздохи облегчения: какой текст! Какая пьеса! Как звучит! Из зоны — в озон… Но в «озоновом слое» режиссерам нашим не легче, хотя реакции зала на СЛОВА, на текст «Пяти вечеров» были поразительны. Жив курилка! Но я осталась с теми, у кого, по остроумному замечанию молодого режиссера и азартного «обсуждальщика» Ивана Осипова, не было очков 3D и потому он не увидит в эскизе ровно ничего…
Комментарии (0)