Расхожее мнение: режиссер — мужская профессия. Спорить с ним — бессмысленное дело, а поговорить об исключениях — задача по силам. На первой лаборатории показали свои эскизы «Прекрасное Далёко» и «Где-то и около» Ксения Митрофанова и Екатерина Максимова. И в том и в другом случае эскизы, предъявленные режиссерами, вызывали много вопросов, но имели потенциал для дальнейшего развития, а посему были рекомендованы к доработке.
Ксения Митрофанова, забрав свой эскиз из лаборатории (на что имела полное право), организовала театральное товарищество «ТЧК» и, сильно изменив актерский состав, стиль, хронометраж, выпустила спектакль «Прекрасное Далёко».
Екатерина Максимова, также отчасти изменив распределение ролей, сценографическое решение, приведя к единому знаменателю способ существования актеров, представила на суд организаторов и участников лаборатории спектакль «Где-то и около», а вслед за ним, в рамках «ON.Театра»-2010 («товстоноговская программа»), показала эскиз по пьесе А. Володина «Блондинка», который, в сущности, оказался полноценным спектаклем и получил первую премию от жюри лаборатории.
Эскиз Митрофановой «Прекрасное Далёко» на лаборатории-2009 был похож на очень медленное, с провисающим темпоритмом, хрестоматийное чтение, странное для современной пьесы. Придуманная драматургом Д. Приваловым история о загробной (не такой уж веселой, но все-таки) жизни ангелов-людей наполнялась мертвящими паузами, лишающими эту очень прозрачную драматургическую конструкцию всякой легкости. Образ Саныча (Владислав Комаров), бывалого ангела, разочаровавшегося в этой жизни после жизни, получался ложно многозначительным, тетя Таня и девка Маруся оказывались лишь дежурно-комичными персонажами. И все же некоторые находки эскиза говорили о том, что ему есть куда развиваться.
Новое «Далёко» играется в маленькой черной комнате музея Достоевского без декораций и реквизита. Актеры пекут воображаемые пироги, бренчат на невидимых гитарах, на спинах их старых фуфаек все такие же две прорези, из которых должны бы торчать крылья, но мы их не видим. Режиссер развертывает перед нами сумрачный мир, по сравнению с которым наша жизнь — это, конечно, «свобода» (так утверждают герои пьесы). Здесь не плачут, не любят, здесь нет ни мужчин, ни женщин, нет табачку и других приятных мелочей земного существования. К. Митрофанова проводит главного героя и нас через принятие законов этого странного рая, а как только мы смиряемся с правилами игры, сама же первая их нарушает, режиссерски отстраняясь от пьесы.
По сюжету ангел Тоха (Валерий Степанов), вырастив
семена «дури лютой», раскуривает их со товарищи.
И в момент, когда «укуренные» герои засыпают,
проектор транслирует на стену психоделические
картинки в стиле хиппи-искусства
Т. Морозова (тетя Таня), Г. Алимпиев (Серега), Т. Григорян (Маруся). «Прекрасное Далёко». Театральное товарищество «ТЧК». Фото В. Башиловой
В. Степанов (Тоха), Г. Алимпиев (Серега), В. Антипов (Вася). Фото В. Башиловой
Очередная Ева соблазнила очередного Адама, они вкусили запретный плод и были изгнаны из рая. Только плод этот и правда сладок, а рай вовсе не так плохо покидать, как нам всегда казалось. Но, в общем, и в раю тоже жить можно (как ни абсурдно такое заявление), и плакать можно, и любить, и мужчины там есть, и женщины, а ангелы даже иногда матерятся и «дурь лютую» курят иногда… Так режиссер несколько иронично, отсылая нас к хиппи-эстетике, утверждает, что жизнь прекрасна, и жить можно, и летать тоже.
Кроме последовательного, внятного прочтения пьесы, спектакль прирос одной очень серьезной актерской работой. Фактически центральной стала роль тети Тани в исполнении Татьяны Морозовой. Декларируемая ее героиней любовь к Ленину у актрисы превращается в непроговоренную, но сыгранную человеческую историю. Каждый раз при упоминании слова «любовь» на лице ее появляется болезненное, тягостное выражение, и она готова говорить и о любви к пирогам, и о любви ко всему человечеству, только не о том, другом, больном и затаенном. Героиня Морозовой яростней всех утверждает неписаные законы этого рая: «ангелы не плачут», «ангелы не любят», — а сама удивленно и торопливо вытирает вдруг мокрые щеки. Татьяна Морозова и Леонид Таранов (Саныч) играют какое-то неуклюжее чувство друг к другу, которое герои подавляют в себе со старательностью школьников, у нее оно выливается в маниакально приготовляемые бесплотные пироги, у него — в шали и платки, привозимые из каких-то дальних далей.
Крен спектакля в сторону этих героев не случаен. Внимание режиссера в спектакле направлено не на молодых — Васю и Марусю, от начала до конца не желающих верить в вымороженный, бессмысленный рай и, поддаваясь интуиции и инстинктам, его покидающих, а на Саныча и тетю Таню — измученных, чудаковатых богоборцев, разучившихся радоваться, добровольно превративших себя в живых мертвецов. Последним, самым важным аккордом спектакля становится финальная композиция, в которой оставшиеся горе-ангелы сидят друг напротив друга и улыбаются, а на столе перед ними красуется вдруг материализовавшийся пирог.
Лабораторный эскиз Е. Максимовой «Где-то и около» по одноименной пьесе А. Яблонской разваливался, раздваивался в его жанрово-стилевой составляющей. Карикатурных персонажей Яблонской (старую деву Надю, писателя-неудачника Мишу, отца-одиночку Толю и некого абстрактного парня-луча, являющегося то Наде, то Мише) режиссер погрузила в бытовые, этюдным способом найденные «предлагаемые». Пьеса тогда казалась излишне сентиментальной, «переплаканной», а история Нади, ищущей свое счастье в газете для платных объявлений, в перерывах разговаривающей с материализовавшимся солнечным лучом, из обобщения превращалась в частный клинический случай.
Перерабатывая эскиз в спектакль, режиссер первым делом сменила прописку истории, перенеся действие из абстрактного провинциального городка в мифический Петербург. Художник Сергей Лавров сочинил спектаклю поэтическое пространство — легкую, не претенциозную, но точную метафору засасывающего, ирреального города. В темном помещении Малой сцены театра Ленсовета при помощи бумажного скотча и мела художник обозначил опрокинутую набок перспективу двора-колодца: окна, уходящие вглубь, и в самом конце крошечный кусочек неба, телевизионные антенны, две чайки. На стенах за окнами нарисованные мелом памятник Достоевскому (слева, это пространство Миши), телевизор, на экране которого идет бесконечный боевик (справа, квартира Толика), в центре основное место действия — обшарпанный офис газетенки брачных объявлений. Здесь работает непризнанный поэт Миша (Александр Марушев) — долговязый, лысый, неуклюжий; сюда же, как на работу (в поисках идеальной матери для своих детей), приходит «простой русский мужик» Толик (Алексей Фокин), мат из уст которого звучит органичнее народных напевов. И именно на них двоих как снег на голову, вместе с воображаемым Лучом и другими тараканами в голове, сваливается некая Надя, одинокая мечтательница, князь Мышкин в юбке: всех готова и пожалеть и полюбить.
Таким образом, встраиваясь в петербургский культурный контекст, спектакль обретает и стиль и жанр, а отсылка к Достоевскому, не слишком убедительная в пьесе, оказалась здесь завязкой. Нелепые, смешные герои спектакля — это три заплутавшие души, упавшие в фантасмагорический город-колодец, затонувшие в нем, пропитавшиеся «достоевщиной», сквозняком ползущей изо всех петербургских щелей. У каждого из них в прошлом своя драма: от Толика ушла жена, у Миши не сложилась карьера, на «жигуленке» разбился брат Нади (теперь он является иногда, представляясь лучом). Однако, в отличие от героев Достоевского, в персонажах этих при близком рассмотрении нет ничего исключительного.
Е. Максимова сочиняет петербургскую сказку, в которой никто не напишет гениальную поэму, не найдет идеальную жену и не родит ребеночка, как мечталось, в которой каждый останется наедине с собой, при своем (пусть даже свое — это только Луч в воображении) — и это самый счастливый конец. И напрасно Надя (Ирина Саликова) в отчаянии кричит своему воображаемому другу «У тебя жопы нет!», Луч в исполнении Владимира Крылова оказывается куда реальнее, лучше, чем этот мир-колодец вокруг…
Н. Бурмистрова (Ирина). «Блондинка». Лаборатория ON.Театр. Фото Т. Ивановой
В. Комаров (Лев), Н. Бурмистрова (Ирина). «Блондинка». Лаборатория ON.Театр. Фото Т. Ивановой
На товстоноговской лаборатории Е. Максимова показала эскиз по володинскому сценарию «Блондинка». Вместе с художником С. Лавровым и очень крепким актерским ансамблем режиссер сделала полноценный спектакль, именуемый эскизом лишь постольку, поскольку он был сделан для лабораторного показа и в кратчайшие сроки.
У «Блондинки» небольшая история постановок. Спектакль Г. Товстоногова с Алисой Фрейндлих в главной роли не стал такой легендой, как, например, «Пять вечеров» в том же БДТ или «С любимыми не расставайтесь» в ленинградском Ленкоме. В Москве была «Блондинка» К. Гинкаса — вот, кажется, и все. Перед режиссером стояла трудная задача — актуализировать историю, которая, на первый взгляд, уже давно канула в Лету.
В пьесе этой мы встречаемся с «володинским феноменом» — девушкой-блондинкой, без образования, без работы, без четкой цели, бегущей за счастьем. Посреди тусклой советской реальности она позволяет себе небывалые сумасбродства: пренебрегает любовью младшего научного сотрудника и снимает квартиру для человека, занимающегося сомнительными театральными тренингами с заводской молодежью, берет в долг деньги, улетает за ним в Киев, возвращается и снова улетает, устраивается работать на завод и тут же увольняется, не в силах вытерпеть однообразия, а главное, она не знает, «как жить благоразумно, ползком». Во время написания пьесы такая блондинка, как она сама выразилась, «портила пейзаж», теперь каждая вторая «блондинка» бежит по этой замкнутой траектории, стремительный бессмысленный бег стал привычен, даже вошел в норму, а вот скорости стали другими. Именно современного ускорения и добавляет режиссер володинской пьесе.
С. Лавров сооружает занавес и кулисы из старых обоев, намекая на то, что здесь играют не «ретро-спектакль», а лишь спектакль в ретро-одежде. Атрибуты советского быта, будь то обои, старая дверь, столик, радиоприемник, — это лишь условия игры. Одновременно эти вещи-островки вместе с героями, прикрепленными к ним (мать Ирины весь спектакль сидит за столом слева, неудачливый жених Миша — справа, а ее возлюбленный Лев почти все время проводит в горизонтали матраса на авансцене), представляют собой карту-маршрут главной героини, бегущей по кругу, от одного пункта назначения к другому, не в силах остановиться. В центре этой экспозиции на штанкете подвешен канат, с помощью которого героиня перелетает, стремясь к чему-то или от чего-то, однако лишь наворачивая круги.
В чем смысл или причина этого стремительного движения? Может быть, Ирина бежит в поисках того зыбкого чувства, определение которого должно было бы оказаться в БСЭ между «Любовичем» и «Любомировым»? Но даже всеведущая «большая советская» не рискнула разъяснить столь запутанный термин. Вот и героиня словно не в силах определиться ни с любовью, ни с другими важными понятиями, игнорируемыми энциклопедиями и тогда, и теперь.
Режиссер сокращает сценарий «Блондинки», отметая побочные линии, так же, как и героиня, мы задеваем их только по касательной: вот пролетела мимо Миши, мимо обожаемого Льва, мимо мамы — и опять на новый круг в поисках «необыкновенного»…
Ира (та самая Блондинка с большой буквы) в исполнении Натальи Бурмистровой принадлежит словно двум эпохам сразу. «Володинская» в самой своей сути, приносящая всю себя в жертву заурядному, слабохарактерному Льву, «рисующая красивый пейзаж, стоя на пустыре», она вместе с тем узнаваемая современная женщина — решительная, несколько расчетливая, грубоватая, не всегда чуткая к окружающим, живущая в стремительном ритме. Джинсы, кеды, рубашка, длинные светлые волосы, собранные в хвост, беспокойный взгляд — внутри нее работает какой-то моторчик, заставляющий постоянно перемещаться. Героине на протяжении всего спектакля вторит музыка, монотонно-стремительная, она вдруг обрывается, оставляя нас в тишине, в предчувствии конца, и через несколько секунд вновь продолжает свой бег.
Мать главной героини (Валентина Панина), почти не двигаясь с места (стоя у своего столика в левом углу или сидя за ним), играет такую же блондинку, только уже остановившуюся, успокоившуюся. Жестоко поступает Ира со своим постаревшим отражением.
Мать. А ведь можно жить и с людьми. И для людей. Ты не задумывалась?
Ира. Есть такие — уверяют себя, что живут для других. А самим на все наплевать.
Мать. На кого намекаешь?
Ира. Разумеется, мамочка, это ты о себе говорила, что надо жить для людей. Наверное, ради этого и переползаешь с должности на должность. А что, если это только самооправдание? А на самом деле — обыкновенное тщеславие?
Мать. Это я переползаю?..
Мать тихо глотает оскорбление. В ее грустных и мудрых глазах — знание: она знает, что не будет никакой свадьбы с Михаилом, что опять ее дочь кинется в бега, что снова вернется зализывать раны, и, зная все это, она все же пытается как-то помешать, предостеречь, но тщетно: небольшая передышка, пауза, тишина — и снова, раскачиваясь на канате, блондинка летает под потолком. Потому что, если остановишься, все станет просто и скучно, все вдруг получит свое простое определение. И окажется что Лев — заурядный человек, что жизнь Михаила разбита по ее вине, что Ирина причиняет боль самым близким ей людям, даже не замечая этого, что сама она просто бежит по кругу.
«Ну вот, Миша. Все лишнее рухнуло, и открылось огромное, хорошо унавоженное пространство. Ржавая проволока, битый кирпич…» — резюмирует героиня, остановив на краткий миг свой бег, но там, где Володин поставил точку, режиссер продолжает движение. Для современной блондинки — это всего лишь передышка, она уже не в силах остановиться, ведь если очень быстро бежать, то ржавая проволока, битый кирпич, серые лица людей вокруг превращаются в размытый цветной пейзаж.
Возвращаясь, как типичная блондинка, к началу высказывания, повторюсь, что бессмысленно спорить, ясно — режиссер профессия мужская, а все же среди питерской молодой режиссуры мужские качества (режиссерская воля, способность четко формулировать высказывания, свободно обращаться с материалом, работать с актерами, с художником, собирать хорошую творческую команду и доводить работу до конца) оказались присущи Ксении Митрофановой и Екатерине Максимовой. В качестве исключения, видимо.
Август 2010 г.
Комментарии (0)