Самый пик редакционных дискуссий и обсуждения текстов («Если уж невмоготу не печатать такое, то надо либо давать противовес, либо в таких случаях приличные издательства пишут, что за содержание статьи ответственности редакция не несет!!!» — «Хочется возражать в каждом абзаце. Прямо до смешного!» — «От этого текста она должна бы возопить и вырвать прядь волос!») пришелся на Международный День толерантности. 16 ноября 1995 года государства — члены ЮНЕСКО приняли Декларацию принципов терпимости и Программу действий, включившую в себя «ряд мероприятий, ориентированных как на учебные заведения, так и на широкую общественность (резолюция 51/95 от 12 декабря)». Об этом утром 16 ноября 2005 года сообщило радио, и на душе у меня полегчало: я решила, что работа по этому номеру, включившая бурные обсуждения, может быть «мероприятием», приуроченным к 10-летию Декларации… При этом, конечно, хочется в каждом номере писать крупно:
МНЕНИЕ РЕДАКЦИИ МОЖЕТ
НЕ СОВПАДАТЬ С МНЕНИЕМ АВТОРА.
МНЕНИЯ ЧЛЕНОВ РЕДАКЦИИ МОГУТ
НЕ СОВПАДАТЬ МЕЖДУ СОБОЙ.
МНЕНИЕ ГЛАВНОГО РЕДАКТОРА
ВООБЩЕ НЕ ИМЕЕТ ЗНАЧЕНИЯ!
Накал профессиональных страстей, противоречивший Празднику толерантности, но свидетельствовавший о том, что мы скорее живы, чем наоборот, конечно, спровоцировала тема номера — «Театр и жизнь». Уже давно смущал герметичный «театральный нарциссизм» многих спектаклей, увлечение театра самим собой, и хотелось двинуться в сторону взаимоотношений искусства и действительности… И мы двинулись, попросив наших авторов настроить профессиональную оптику в этом направлении. Ведь не секрет, что театральный процесс мы можем видеть по-разному. Скажем, Татьяна Москвина, как правило, рассматривает спектакль во взаимоотношениях с действительностью, Ольгу Скорочкину тоже интересуют «театр и жизнь» — в их лирическом соединении, а Николаю Песочинскому это не свойственно: он соотносит спектакль с историей развития сценического языка, для него «действительностью» и даже жизнью является история театральных идей. У каждого свой контекст, своя система координат, и каждый по-своему прав, и каждый «право имеет».
На тему «Театр и жизнь» все откликнулись, надо сказать, искренне и горячо. Не договорившись при этом, что имеется в виду под «жизнью» — действительность или «живой театр». Поэтому наш первый блок, который, может быть, в силу общей «недоговоренности» и кажется мне очень интересным, уводит тему в разные стороны, призывая (буквально призывая!) читателей и коллег включиться в обсуждение. Широка тема, обузить не получилось, и остается только посвятить этот раздел журнала Празднику толерантности, призвав к ней читателей и коллег.
Естественно, самые горячие реакции вызовет статья Т. Москвиной. Включайтесь в обсуждение, дорогие читатели и коллеги, ведь надо же наконец разобраться, что такое сценическое «жизнеподобие», а что — «русский психологический театр» и каковы границы режиссерской свободы. Последнюю тему Москвина уже поднимала в № 37, я отвечала ей, скажу и теперь несколько слов.
Никак не отменяя режиссуру и режиссерский театр (как можно отменить дождь, снег, революцию?), я тоже часто устаю от режиссерского произвола, вижу в нем много шарлатанства, прикрытого платьем голого короля, и, честно признаться, люблю, как Кугель описывает свои впечатления от критика Ярцева, который вдруг «стал поклонником Мейерхольда, открывшего серию своих чудачеств и кривляний в театре Комиссаржевской. Ярцев был одним из самых рьяных апостолов, а то и послушников новой театральной церкви. Он зажигал свечи, непременно в тресвечниках-канделябрах, когда Мейерхольд вещал свои откровения собравшимся. В углах стояли цветы… много цветов. Когда не было орхидей, Мейерхольд морщился и жаловался на отсутствие благодати. В. Ф. Комиссаржевская, которая, как я уже имел случай заметить, отличалась восторженностью, но отнюдь не проницательностью, — бледнела и торопливым шепотом отдавала приказания. На цыпочках тихо шмыгали студистки-послушницы, и Мейерхольд, наконец, получал свыше дар речи. Как подобная наивная комедия не отвратила Ярцева сразу, я не знаю».
Как-то я верю этому описанию, потому что много сталкивалась ровно с таким же. То вспомнится Анатолий Васильев, то — помельче: типа — Борис Юхананов, Андрей Жолдак-Тобилевич ХХХVIII-Заньковецкий… Не верю! Читая нынешнюю критику, которая радуется режиссерским «чудачествам и кривляниям», точно чувствуешь себя Кугелем (в еще большей степени чувствует себя им, судя по тексту, Татьяна Москвина). И это нисколько не стыдно в начале ХХI века, как кажется некоторым. Просто история совершает очередной виток, и если Кугель протестовал против шарлатанских посягательств на искусство в эпоху модернизма (пытался отменить тот самый дождь, снег, революцию), то мы живем в эпоху отмирания постмодернизма. Как искусство коллективное, тяжеловесное, архаическое, театр всегда немного отстает от других искусств, Мельпомена с Талией не поспевают за другими музами, и если в архитектуре и музыке уже наступили неоклассицизм и неоромантизм, то театр все еще никак не расстанется с постмодернистскими затеями. А очередной круг, как хотите, — «пришел, прикатил», и хочется покоя, внятности, простоты, а не концептов и симулякров. Это желание посещает многих, и, естественно, оно никак не отменяет режиссуры, более того, взывает к ней, требуя развития самого тонкого ее проявления — психологического театра, а его днем с огнем не отыщешь. Жизнеподобный как раз есть, им, как будто похожим на жизнь, с мнимыми переживаниями и тяжелой имитацией чувств, полнятся российские сцены, а вот психологический… ау! (Хотя все путаются, что это такое, и режиссерское обсуждение этой дефиниции в рубрике «В эмпиреях» № 35 ничего не прояснило и показало абсолютную разность смыслов, которые в это понятие вкладывают профессионалы.) В общем, приглашаем к разговору!
Как отличать театральное «псевдо» от подлинного театра, живой театр от неживого (будь он условным, игровым или «театром жизненных соответствий») — вот профессиональный вопрос, который никогда не был решен и решен быть, видимо, не может, нет инструментария… Нетрудно только отличить конъюнктуру, тем более что в наше болтливое время она озвучена. Так, еще недавно Кирилл Серебренников не мог жить и дышать без Новой драматургии, а въехав на ее слабом хребте в МХТ, быстро открестился от прежних привязанностей и, став приверженцем «психологического» театра, преподает систему Станиславского в Америке и получает премии имени К. С., не имея при этом базового режиссерского образования… Его, правда, не имел и купеческий сын Алексеев, но тот на свои кровные создавал «систему», а не кормился уже созданной купеческой системой московских ценностей.
Наверное, не случайно именно в этом номере мы представляем и «Студию театрального искусства» Сергея Женовача, со спектаклями которого прямо связано ощущение сценической подлинности и где отсутствует какая бы то ни было конъюнктура. Здесь не скажешь, что «правда — хорошо, а счастье — лучше», поскольку счастьем становится именно правда сценической жизни вне зависимости от того типа театра, который Женовач избирает, чтобы открыть определенного автора. Да и в студенческих спектаклях Студии всегда чувствуется подлинная «поэзии педагогики».
В этом номере наше театрально-критическое пространство (спасибо нескольким фестивалям) раскинулось довольно широко, включив в себя множество российских и европейских театров, и в связи с этим в конце 2005 года редакция должна выразить признательность Комитету по печати Санкт-Петербурга, поскольку «все флаги в гости к нам» смогли быть только при поддержке гранта, позволившего нам в № 40, 41, 42 выйти за пределы Петербурга.
А еще, читатели и коллеги, редакция поздравляет вас с Новым годом и Рождеством. Как сложится наша судьба в 2006 году, сказать пока не берусь. Очевидно, что выйдут № 1 и 2 (дальнейшая финансовая судьба опять не определена). Мы давно не делали «актерских» номеров, вот уже скоро девять лет «новой волне» питерской режиссуры (ее «девятому валу» мы посвятим раздел одного из номеров), хотим поговорить о проблеме «новой буржуазности» нашего театра… Словом, о «театре и жизни» и о театре живом… Дай Бог, чтобы он был. А поскольку он встречается редко, со следующего номера в «ПТЖ» будет выходить газета «Русский театральный инвалид». Главным редактором назначен старик М. Пугель.
Чуть позже этого номера выйдет книга «О Володине. Первые воспоминания. Книга вторая», есть и другие книжные планы.
«ПТЖ» заканчивает четырнадцатый от начала и тринадцатый с выхода «нулевки» год своей жизни благодарностью ко всем, кто нас читает. То есть — 2000 благодарностей!
Декабрь 2005 г.
Комментарии (0)