Ламбушка — лесное озерцо, что, словно зеркальце, отражает окружающую красу. Петрозаводский фестиваль (люди говорят) бывал и ярче того, что случился с 11 по 18 сентября 2005 года. Но четырнадцать отражений, что вошли в поле зрения «Ламбушки», дают правдивое представление о том, что стоит сегодня за понятием «камерный спектакль».

Неприхотливая идея о выгодах малоформатной и малобюджетной постановки нигде не выходила на первый план. Кажется, компактнее некуда: кировские кукольники привезли «Сказочку про козявочку» Г. Шумиловой, умещающуюся в чемодане. Двое артистов, работая без ширм, оживили не только своих кукол, они и взрослую фестивальную аудиторию чрезвычайно воодушевили. Это было театральное рукоделье; на цветистой и жужжащей лужайке как-то неожиданно драматично столкнулись два смысла одной и той же мажорной фразы — «И все вокруг мое!».

«Детский» фланг фестиваля был представлен тремя спектаклями. Нам показали «Как бог Уку землю эстов создавал» (пьеса П. Римского, постановка Юрия Михалева). Отношения Создателя с людьми, людей с Небом (вот вам и камерный масштаб: Бог и первые люди!) — эта тема решена актерами с юмором грубоватым и прелестным, отсылающим к «Сотворению мира» Ж. Эффеля.

Третий детский спектакль — «Русалочка», поставленная Русланом Кудашовым в Петрозаводском кукольном театре. Сюжет андерсеновской сказки трагичен, и спектакль не затушевывает трагедийную эмоцию. Парабола от беззаботной маленькой резвуньи к трагической жертвенной героине вычерчена сосредоточенно и строго. (Может быть, не хватило рельефности танцу Русалочки — кульминации спектакля.) Единая игровая стихия, где море, корабль, сами персонажи сплетены общими пластическими мотивами, — взывает к воображению, вовлекает в мир сказки и, в конечном счете, приучает видеть и сострадать. Артисты увлеченно работают в новой для них авторской эстетике.

Можно было бы спорить о логичности участия детских спектаклей во «взрослом» фестивале, но очевидно, что многие задачи и проблемы камерного формата в театре совпадают. Артистическая индивидуальность, личностное начало выходят в камерном спектакле на первый план. Один из сильнейших импульсов к «маломерным» постановкам — утоление актерского голода. Мобильная и пластичная форма камерного спектакля словно создана для этой цели. Парадокс в том, что формат коварен и одной актерской инициативы оказывается вопиюще мало. Именно крупный план артистической личности в спектакле предполагает емкость, существенность художественного высказывания, предъявляет высокие требования к сценическому целому.

Э. Олби и С. Мрожек не случайно встретились в афише «Ламбушки»: экзистенциальная драма, пьесы абсурда привычно оперируют компактными формами сценического зрелища. «Что случилось в зоопарке» Олби — спектакль Ирины Зубжицкой, талантливой выпускницы мастерской Геннадия Тростянецкого (кстати, в петрозаводском Финском театре она год назад интересно поставила «Сахалинскую жену»).

Классическая пьеса ХХ века азартно разыграна молодыми актерами из Нижнего Новгорода Олегом Шапковым и Львом Харламовым. Сценически безотказно работает контраст актерской фактуры: флегматику Питеру противостоит экспансивный Джерри. И все! Артисты дополняют друг друга и таким образом парадоксально образуют нежелательный перпендикуляр к Олби: максималистскому отчаянию не нашлось места, на сцене царит неистощимая витальность, вполне, впрочем, обаявшая зал. Режиссерская активность явлена в настойчивом использовании видеокадров, в энциклопедических сносках к мудреным, на взгляд театра, местам пьесы. Таковы: Шарль Бодлер, Централ-парк, Зигмунд Фрейд и т. д. Спектакль, что называется, сочетает приятное с полезным, переполненный зал горячо благодарит артистов — но прорыва к ощущению хрупкой, надорванной экзистенции, что движет драмой, не случилось.

Примерно тот же эффект произвели «Вдовы» С. Мрожека в московском Содружестве актеров, режиссеров и драматургов (см. фото): занятный сюжет, азарт молодых актеров, сценический юмор хорошего вкуса. Но не сущностный трагикомизм, рождающийся в стыке житейской пошлости — и экзистенциального мотива (одна из трех вдов-любовниц — сама Смерть). Опять-таки дело в режиссуре (Андрей Крючков): умопомрачительная осевая симметрия пьесы и спектакля должна бы «стрелять», сталкивать сущности, а не ограничиваться юмором положений.

К этим двум спектаклям примыкает казанская постановка на двоих актеров «Сотня за услугу» японского автора Бэцуяку Минору. Горечь пропитывает диалог двух людей, встретившихся на скамейке в парке. Дама уже накинула веревку на шею, но приключившуюся встречу прерывать не хочется. Опять — хорошие актеры, но сценическое общение как-то быстро начинает катиться по накатанным рельсам бытовой пьесы, и веревка на шее актрисы — назойливый и неуместный аксессуар.

Зато другой дуэт, в спектакле «246» нашего «Особняка», поразил выразительностью и стильностью безмолвного существования на сцене (Наталья Эсхи и Дмитрий Поднозов). Отдельность и связанность двух людей — основной мотив и драматическое поле спектакля. Режим реального времени, которое, как в жизни, то ускоряет, то замедляет свой бег, делает ритуал вечернего сосуществования персонажей пронзительно узнаваемым — и дает его пластическую, музыкально прочувствованную формулу.

Удача «Особняка» не удивительна: вот театр, сознательно посвятивший себя работе с малым сценическим пространством, для них компактный формат спектакля в первую очередь особая философия творчества.

Другая яркая, на мой взгляд, версия подобного театра — «Дядюшкин сон» вологодского Камерного драматического театра (режиссер Яков Рубин). Умышленность, программная парадоксальность вологодской композиции была принята моими коллегами в штыки — но ведь насквозь «умышленна» и сама повесть Достоевского. В спектакле оставлено четверо персонажей (Москалева, Зинаида, Князь К. и Мозгляков) и пятая фигура без речей, скрытая маской. Сон? Смерть? Само лицо театра? Остропроблемный узел действия, связывающий всех и все, — переплетение и сшибка доводов страсти и расчета. Резкий, «цепляющий» юмор спектакля, его современный нерв, лаконичная и выразительная пластика действия, рельефность крупных планов — все говорит о сознательном творческом освоении «камерной» ниши театрального искусства.

Характерный вариант «камерных» отношений артиста и образа предложили нижегородцы — творческая молодежь театра «Комедiя» под руководством Владимира Кулагина (основа спектакля — пьеса Р. Ибрагимбекова «Прикосновение»). Тема войны возникает как проблема — проблема выживания личности в условиях тотального ожесточения. Дело не только в безусловной актуальности этого мотива сегодня. Основной дуэт актеров увлек очевидной личностной «вложенностью» в драматическую тему спектакля. Сущностный спор велся «здесь и сейчас», эмоционально втягивал в свое поле.

Тот же режиссер показал еще и «Плач скрипки» — композицию по Шолом-Алейхему и стихам Марка Шагала в исполнении Владимира Маркотенко. Импровизированные бесхитростно-рукодельные распевы Ивана Скуратова, весьма уместные в предыдущем спектакле, сопровождали и моноспектакль, не добавляя действию музыкальности. Ни лирике, ни скрипичной пластичности не было места в этой композиции. Монолог артиста был неожиданно отяжелен и однокрасочен, вопреки изначальной установке на внутреннюю подвижность, всеотзывчивость героя, чей лапсердак расписан шагаловскими мотивами.

И, наконец, о трех спектаклях хозяев — петрозаводчан. «Творческие мастерские» — интересный коллектив с ярким репертуаром. «Стеклянный зверинец» — спектакль на четверых, но постановщик Влад Фурманов использует видеокадры, символизирующие некую «американскую мечту», вырывая действие из камерных параметров. Весь спектакль, можно сказать, пышет здоровьем. Легкие обмороки Лауры только оттеняют душевное здоровье ее матери, брата и предмета обожания. Ее сцена с Джимом — проповедь нормы, и не более того, что воспринимается как объективная суть спектакля.

«Гупешка» Сигарева поставлена в «Домашнем театре Баулиных» (актеров тех же «Творческих мастерских») как некая фантазия на тему «коварство и любовь». Спектакль очевидно построен не по лекалу драматурга — здесь это история поруганной женственности в вопиюще мелодраматических обстоятельствах. Видно, что идея «домашнего театра» чревата такого рода перекосами, если артисты готовы обойтись без полноценной режиссуры.

«Квартет» Р. Харвуда в Русском театре драмы и вовсе не вписался, на мой взгляд, в «Ламбушку»: количество занятых актеров еще не довод. Стихия щедрого комикования явно предполагает не камерное пространство, рассчитанное все-таки на большую собранность художественной мысли и эмоции.

Лучшие спектакли «Ламбушки» это подтверждают — с замечательным разнообразием аргументов.