Известие о его ранней смерти отозвалось сердечной болью во всех, знавших Сашу. Но если честно, за него ведь сердце болело всегда, всю жизнь. Потому что всю жизнь он себя сжигал дотла, будто внутри была запрятан какой-то страшный механизм самоуничтожения.
Он был из легендарного кацмановско-додинского призыва «Братьев и сестер», Мишка Пряслин. Они с Леной Поповой играли любовь так, что мне казалось: когда они встречались на сцене — краснели… А когда сценические братья и сестры предавали его — краснели мы, сидевшие в зале. В финале спектакля «кацманята» пели, глядя в зал: «Ищем мы соль, ищем мы боль этой земли…». Похоже, Саше ничего специально искать было не надо. И боль, и соль «этой земли» существовали в нем. Существовал и мучительный дар, от рождения, органический, а не подсмотренный, найденный, выработанный профессиональными наблюдениями…
У него были все данные, чтобы стать звездой. Легендарным артистом. На своем знаменитом курсе он был первый парень на деревне. Но сразу после института «откололся» от братьев и сестер и всегда жил в театре отдельно, как бы на обочине. Его однокурсники Лена Попова и Валера Кухарешин тоже после института пошли своей дорогой, но у них всегда был один театр, один дом, который их грел и защищал, как мог. Саша был человек без театра, без своего режиссера, сам по себе. Хотя многие замечательные режиссеры ценили его и работали с ним.
Он все равно стал звездой — с первой студенческой работы и навсегда оставался большим артистом, в какие бы обстоятельства его ни забрасывала судьба. С которой он не церемонился. Зато она хранила его дар, трагедийный темперамент, сценическую и человеческую глубину и значительность.
Когда он попадал на свои роли и своих авторов — он играл их гениально. Абрамов, Вампилов, Достоевский, Гоголь — это были его авторы, в «Утиной охоте» и «Игроке» Ефима Падве он играл вровень со своим мощным даром.
Но даже если ему выпадали не «свои» роли — как в «На бойком месте» А. Островского или «Маленькой девочке» Н. Берберовой в театре Ленсовета, — все равно проницательный критик замечал, что «внутри спектакля существование Чабана становится метатеатром», но только ему там было тесно и нелепо, конечно, «как если бы Зилов надолго был вставлен в „Марицу“».
Ну какой он, к черту, Павлин Ипполитович Миловидов, отставной кавалерист? Ему там начистили перья, приодели в белый костюм, завили кудри, подкрутили усы, даже нарумянили — но сквозь эту «миловидову» маску просвечивали усталые больные глаза. Хотя и кавалериста этого он играл страстно, смешно, ярко. Но — на технике, там его уникальный дар был не нужен…
У писателя Владимира Маканина есть замечательная повесть «Отставший». Ее главный герой Лешамаленький все время отстает от артели золотоискателей. Но артель не может без него, потому что в его руках есть Божий дар. Когда он приникает к земле, руками он может «услышать» месторождение золота. Конкуренты ему эти руки отбивали, чтоб перестал «слышать», пока не забили его до смерти, а он все бродил одинокий по земле со своими «золотыми» перебитыми руками. Когда я читаю Маканина, я думаю, что это написано про Сашу Чабана. У которого был дар слышать боль своей земли. И уметь про это сыграть. Он, никогда не имевший никаких золотых статуэток, был, без сомнения, одним из самых золотых артистов нашего театра. И нашего времени. Я так пишу не потому, что велит жанр некролога. Я так чувствовала всегда. Только теперь вот с ужасом думаю — может быть, ему нужно было, чтобы про это говорили и писали?
Вообще, поразительно, но названия многих маканинских повестей и романов — как будто про него, Сашу Чабана. «Андеграунд, или Герой нашего времени», «Гражданин убегающий», «Антилидер».
Теперь он навсегда ОТСТАЛ и УБЕЖАЛ.
Царствие небесное тебе, Саша. С твоей смертью может примирить только одно. Надежда, что теперь ты отмучился и, даст Бог, тебе стало легче.
В истории театра Александр Чабан остался двумя ролями. Мишка Пряслин и Зилов. Мишка, ставший Зиловым. Сюжет для очень большого рассказа о «судьбе человеческой, судьбе народной». Когда пришла весть о том, что Чабан умер один в квартире и никто долго не спохватывался, привычный к его «уходам» (к этому моменту он уже не работал в театре), — сразу вспомнился финал «Утиной охоты» Ефима Падве: Зилов один в квартире, заставленной пустыми бутылками…
Несколько лет назад «Петербургский театральный журнал» собрал бывших «кацманят». Есть фотография: два Мишки Пряслиных, Семак и Чабан. Один — триумфально объехавший с этой ролью мир, другой — Мишка Первый, но которого мир не видел. Как Чабан глядел на Семака! Не пересказать. Театральные люди поймут.
Однажды он сыграл вариацию Зилова в спектакле «Тот этот свет» в театре Сатиры. Вся его жизнь и была «тот этот свет»: то тот, то этот, то тьма, то свет. Он ходил-бродил по театрам, больной наследственным недугом и драматическим даром. Как трагична жизнь: несколько дней пролежал в закрытой квартире умерший Аркадий Иосифович Кацман, много месяцев прошло, пока нашли и опознали Ефима Михайловича Падве. Теперь вот Александр Чабан…
Комментарии (0)