О. Уайльд. «Флорентийская трагедия». Театральная компания «Антика».
Режиссер Михаил Елисеев

Когда смотришь этот спектакль, начинаешь понимать пафос идеологов движения «Новая драма». «Флорентийская трагедия» Елисеева — еще один козырь в руках тех, кто яростно выступает против «традиционного театра», понимая его как пыльную театральщину, сценическую рутину, архаичную вычурность текстов и манерность актерского исполнения.

Оскар Уайльд здесь ни при чем. Его сложная «костюмная» пьеса (кстати, незаконченная) — попытка возрождения поэтической драмы роковых страстей — была экспериментальной в условиях своего времени. Ее поэтика — это «царство тяжелой роскоши эпитетов, символы и знаки, патетика и серьезность» (А. Цемлинский). Богатство сценических возможностей «Флорентийской трагедии» огромно: фарсовая основа сюжета (жена — старый муж — молодой любовник) — лишь повод для горьких размышлений Уайльда о неразрывной связи любви и смерти (чисто декадентский ход: страдающая в скучном браке красавица Бианка проникается страстью к своему мужу-купцу лишь после того, как тот оказывается способен безжалостно заколоть обольстившего ее юного дожа). Безнадежно далеки от обыденности все эти «страсти-мордасти» — но в том и соль, здесь главное — невероятная эмоциональная напряженность: во время работы над пьесой ее автор был заключен в Редингскую тюрьму, и его писательская биография трагически оборвалась…

Если уж браться сегодня за такой материал — нужно четко себе представлять, какого рода высказывание ты хочешь представить на суд публики. Стилизацию ли, мелодраму, иронический скетч, салонную безделушку — или, напротив, кровавый «хоррор» с философской подоплекой? К сожалению, театральная компания «Антика» избрала наилегчайший путь — антрепризное «просто так» с претензией на визуальную пышность. При этом не забыто главное требование «разъездного» спектакля — мобильность сценографии (три ширмы, столик с фруктами, банкетка — вот, собственно, и все).

Единственное, что действительно интересно в этом спектакле, — изысканные костюмы Ирины Долговой. Струятся ткани, переливаются чудным шитьем платья… Актеры оказались в состоянии удачно их продемонстрировать — но и только. Бианка (Александра Самохина) и принц Гвидо Барди (Владимир Кошевой) больше похожи на парочку позолоченных манекенов, чем на влюбленных. Да, обнаженным торсом принца, его светлыми локонами, точеным профилем можно полюбоваться, но недолго. Никак не осмысленный и не обыгранный, текст Уайльда брошен на произвол судьбы — и становится невыносимо скучным. Зритель, желающий «приятно отдохнуть» (а большего «Антика» и не обещала), чувствует себя обманутым — где же интрига, где «роковая любовь»? Молодые актеры отчаянно мимируют, принимают картинные позы, но это нисколько не оживляет действия. Чтобы выдержать пышные и длинные уайльдовские монологи, остается лишь разглядывать дочь «той самой» Самохиной и поражаться ее внешнему сходству с матерью.

С появлением обманутого мужа (Сергей Барковский) все становится еще хуже. То, что поначалу с натяжкой можно было бы принять за намеренный ход (что-то вроде «картинок» по мотивам Уайльда — бессмысленных, правда, но ясных в своей декоративности), сразу превращается в пошлый анекдот (муж в командировке, а тут!..). История приобретает наивный ракурс — караул, адюльтер! Наклеенная борода — как символ «бороды» штампов, которыми обзавелся в последние годы этот актер. Из спектакля в спектакль — одни и те же интонации, жесты, взгляды, заигрывания с залом… Правда, «капустно-лирический» тон Молодежного театра на Фонтанке, привычно взятый Барковским, сделал свое дело — публика проснулась, послышались звонкие смешки (даром что «трагедия!»), зато остальные актеры окончательно растерялись. Героиня молча начала переходить с одного края сцены к другому, изображая на лице то подобие страдания, то отвращение; ее возлюбленный, высоко подняв голову, с застывшей самодовольной улыбкой декламировал уайльдовский стих. Особенно удивила сцена, когда Гвидо Барди и Бианка со странными ужимками начинают не то щекотать друг другу кисти рук, не то пытаться нащупать пульс — вероятно, такое у режиссера представление об эротике. Пусть так, тут уж, как говорится, на вкус и цвет…

Неудивительно, что поединок купца с дожем превратился в бытовую разборку, а убийство — в какую-то невразумительную возню. Остроумно, тем не менее, решена реплика Бианки «Убей его!». Героиня импульсивно выкрикивает ее с балкона, светя становящимся в позицию соперникам, и оба медленно поднимают голову, не понимая, к кому обращено требование. Этим, пожалуй, исчерпывается фантазия постановщика. Дальше — шпаги с защитными наконечниками, приглушенный свет… В результате несчастный дож, изящно подвернув руку, падает на бок и лежит «мертвый» в такой неудобной позе, что дрожащему от напряжения актеру искренне сочувствуешь. А муж с женой, как назло, не торопятся прикрыть «тело» тряпкой…

Надо было умудриться, взявшись за такую пьесу, обойти стороной абсолютно все предлагаемые ею вопросы. Однако в финале М. Елисеев решил-таки прочитать нравоучение. Лаконичная и этим замечательная концовка пьесы, обмен знаковыми репликами («Зачем ты не сказал, как ты могуч?» — «Зачем ты не сказала, как прекрасна?»), оказалась «дополнена» текстом из середины пьесы. Бианка отправляется за ткацкий станок, ставший ей теперь милее любовных утех. «Что ткать мне?..» — нежно и задумчиво спрашивает она мужа.

Да все равно. И то правда — работать пора…