«Театр Химер» (по пьесе Х.-С. Синистерры «Осада Ленинграда»). Театр на Литейном.
Режиссер-постановщик Михаил Бычков, художник Эмиль Капелюш

То, что Михаил Бычков выбрал для постановки пьесу Хосе Санчеса Синистерры, испанского драматурга, чье имя вряд ли что-либо скажет обычному зрителю, вполне объяснимо. Речь в ней идет о том, как жестоко время: казавшиеся незыблемыми идеалы могут рухнуть в одночасье, ценности, еще вчера считавшиеся вечными, сегодня уже «все изъедены, пористы, как губка», а люди, истово служившие «Театру Химер» (читай — прекрасным иллюзиям), не поспевая за изменчивым «сегодня», оказываются выброшены на свалку истории. «Крысы, жучок, протечки… — Время разрушает Театр Химер. — Не говоря уж о нас…» — вот суть конфликта, квинтэссенция этой яркой, причудливой, полуфантастической пьесы. Мелодраматическая ситуация — запутанные взаимоотношения жены и любовницы убитого много лет назад режиссера политического театра Нестора Капорозо — лишь сюжетная канва. За ней — горькое размышление о тех, кто оказался на обочине в эпоху ревущих бульдозеров, кредитов и толстяков из мэрии; кто изо всех сил цепляется за прошлое, символы которого слишком знакомы нашей стране: «Интернационал», «Капитал» Маркса, транспарант, который «надо держать двоим»… Блестящие, остроумные диалоги, смесь трагического и смешного, замечательные, «бенефисные» женские роли, пространство подтекста — все в наличии. Две пожилые актрисы, отринув былое соперничество ради спасения своего театра, мужественно, как жители блокадного Ленинграда, пытаются противостоять врагам — как внешним (чиновники, перебежчик Роберто, подыскавший теплое местечко в комитете по культуре), так и внутренним («И вот теперь эти жучки жрут пол…»). Они мечтают вновь заняться своим делом, выпустить премьеру… Но — некоторые вещи заведомо неосуществимы. Можно всю жизнь провести в холодном, заброшенном здании театра, потихоньку продавая сантехнику и ценные вещи, разбирая архив и подкалывая программки к рецензиям; можно читать патетический монолог Лауренсии из «Фуэнте Овехуна», безуспешно взывая к бумажным сердцам прагматиков и торговцев, — но время остановить нельзя…

Т. Ткач (Наталия), Е. Немзер (Присцила).
Фото Ю. Белинского

Спектакль М. Бычкова оказался проще и тенденциознее пьесы — но вряд ли это недостаток, скорее, намеренный ход. Жанр спектакля обозначен как «комедия», но, по сути, мы имеем дело с попыткой сценического памфлета — редкий гость в петербургском царстве мелодрам и антрепризной халтуры! Текст Синистерры (перевод Аллы Алпатовой) вдруг зазвучал так злободневно, как будто был создан вчера (заметим, что пьеса была написана в конце 80-х, на заре российской перестройки). Видимо, своим «Театром Химер» М. Бычков решил высказаться на тему «театр сегодня», продемонстрировать растерянность и страх российского театрального сообщества перед грядущей реформой: на месте репертуарных театров вот-вот могут вырасти торговые центры и мультиплексы («Торговый центр? — Даже не сам центр, а въезд и паркинг для этого центра. Как раз на этом месте они его и наметили!»). Таков пафос этого спектакля, лаконичного и броского, как лозунги 20х годов. Несколько в лоб, прямолинейно — но законы «политического театра» (беру в кавычки, так как ясно, что речь идет о стилизации) позволяют. Ведь герой пьесы, портрет которого недвусмысленно выставлен на всеобщее обозрение, тоже высказывался «на актуальные темы», ставя агитационные зрелища. А слова чиновника «Объявляю ваш театр ветхим и непригодным для людей!» — чем не девиз наступления на «храмы искусства»?

Пространство сцены решено Э. Капелюшем в стилистике плаката. Образ тонущего театрального фрегата создан с помощью поперечной плоскости, как зеркало отражающей сидящих в зрительном зале, полупрозрачных ширм, на которые лепятся ярко-желтые буквы «No pasaran!» (это тоже элементы декорации), сундука, который то и дело накрывают алым полотнищем, да гримерных столиков, где высятся бюсты вождей. Минимум предметов; если и появляются новые — то лишь для «полноты картины»: революционные гвоздички, графин с водой, изображение идейного вдохновителя… Способ существования актрис, Елены Немзер (Присцила) и Татьяны Ткач (Наталия), — вне психологической разработки, это два чистых амплуа — «героиня» и «простушка». Красивейшие артистки труппы Театра на Литейном, они отважно уродуют себя нелепыми костюмами, являют нам чудеса характерного грима — ну кто, помня «Потерянных в звездах» и «Зинаиду Райх», узнает Е. Немзер в сухом, ящероподобном существе со шваброй? Обе играют жирно, сочно, весело, «рубят роли топором» — плакат не терпит акварели. Только так, заостряя, пластически определенно, слившись в крепкий дуэт, можно вписаться в режиссерскую конструкцию. За счет развернутых фронтальных мизансцен героини в какие-то моменты начинают казаться переводными картинками, выложенными на стекло, — цветные, конкретные — и вместе с тем абстрактные. Говорят, что спектакль не приходится на спектакль, что актрисы играют неровно, — не знаю. То, что видела я, осталось в памяти как гармоничная, ритмически выверенная и гомерически смешная миниатюра — главным образом, благодаря им. И тот зритель, кто слыхом не слыхивал ни про какие реформы, кого не волнует ни судьба театра, ни коммерциализация исполнительских искусств, из зала не уйдет — опять же из-за них. Останется из удовольствия посмотреть, как хлопает глазками героиня Татьяны Ткач, начавшая впадать в маразм в условиях, приближенных к тюремным, или как хмурит тонкие брови Присцила— Немзер, похожая на гнутую железку; хотя бы просто из интереса — чем же все закончится для этих «прикольных» бабушек…

Т. Ткач (Наталия), Е. Немзер (Присцила).
Фото Ю. Белинского

Проблема спектакля не связана с актерским исполнением. Каков же идеологический посыл «полотна», которое было нам представлено? Вот тут-то и начинаются трудности. Плакат не допускает разночтений, а решение М. Бычкова четко, рационально, но однозначным его, тем не менее, не назовешь. Будь спектакль до конца выдержан в манере «боевого листка», все было бы понятнее. Но когда в этот стенгазетный мир вдруг вплывает чувственное соло на трубе (Николай Говор) и тут же следует ядовитая сцена, где юмор перерастает в недобрую иронию, начинаешь путаться. Конечно, Бычков — реалист, он творит в веке XXI-м, когда патетика, не разбавленная иронией, уже невозможна, эра постмодернизма и нонклассики не прошла даром. И на ситуацию, когда русский репертуарный театр стал напоминать стареющую, обтрепавшуюся, обалдевшую от перемен примадонну, он смотрит трезво. Но как же совместить эту «трезвость» с позицией героинь-идеалисток, которым режиссер явно симпатизирует? Утратил ли он сам те иллюзии, которые прославляет текст пьесы, взятой им к постановке? Или нам хотят сказать, что театральная реформа нужна — но жаль «уходящей натуры»? Зачем же, если жаль, иронизировать?

«Русский театр с начала 90-х страдал необычайной формой изоляционизма. Он замкнулся, как в скорлупе, в своих традициях, оградил себя от неудержимо и стремительно меняющейся реальности. Он даже не пытался эстетически освоить ее. Мы, мол, тут сами по себе, все в белом, а реальность вонючая сама по себе. Между тем взаимодействие с действительностью во все времена — от античных до застойных — было залогом не здоровья даже, а жизнеспособности театра»*. Ничего не напоминает?

* Давыдова М. На последнем издыхании // Давыдова М. Конец театральной эпохи. М., 2005. С. 39.

Возможно, спектакль и об этом тоже.

Ноябрь 2005 г.