Ж.-Б. Мольер. «Мнимый больной». Малый театр.
Режиссер Сергей Женовач, художник Александр Боровский

Мы привыкли к выражениям «театр в театре» и «театр-дом». Уже в третий раз Сергей Женовач и Александр Боровский, создавая свой театр в Малом театре, построили дом в «доме Островского». То есть получается театр «в квадрате» и дом «в квадрате». В квадрате сцены.

Уже был дом Фамусова, дом-двор помещицы Барабошевой, теперь дом «мнимого больного» из комедии Мольера. Это настоящий дубовый зал в доме Аргана. Перед спектаклем случайно я попала в этот дом «с черного входа», из-за кулис, и, скользя по гладкому деревянному полу (в доме непременно должен быть пол!), могла потрогать рукой высокие деревянные панели, ставни, стулья с высокими спинками, которые потом будут вносить-выносить напудренные музыканты, присесть за длинный стол, заваленный настоящими вещами… Здесь уютно, здесь чувствуешь себя человеком, здесь можно просто жить. Самочувствие внутри декорации похоже на ощущение во время спектаклей Женовача: чувствуешь себя человеком и можно жить.

Свет в этот дубовый зал приходит тогда, когда открывают окна: одно по центру, другое — сбоку. Когда закрывают — сцена темнеет. Кажется, все просто, но боковой свет подчеркивает контур — и наряженные в роскошные костюмы герои становятся фигурами на живописном полотне. Окно сзади дает контражур, общий свет приносит мягкость, но все — как будто естественно и просто.

С творчеством Женовача вообще связан для меня очень важный вопрос о сценической простоте. В словаре Даля написано: «Простота сердца, прямота, искренность, откровенность… простая вещь, простое дело, обиходное, не мудрое и не мудреное… Ходить, держать себя просто, прямо и без вычур…». Вот цитатами из Даля можно было бы и ограничить разговор о стиле Женовача: именно — без вычур, а еще, пожалуй, полезно вспомнить про простые вещества, «которые почитаются основными, не разлагаемыми».

Что за прелесть этот словарь! Спектакли Женовача — точно «основные, не разлагаемые»: правда, счастье, горе… Ну как разложить правду? Правда — она и в Африке правда. А счастье? Счастье — оно счастье и есть. Все просто. Кажется, для Женовача и сами названия — «Горе от ума», «Правда — хорошо, а счастье лучше», «Мнимый больной» (эти спектакли Малый театр показал на нынешних гастролях в Петербурге) — говорящие. Если от ума — горе, то что же это за ум? Счастье в жизни — гораздо лучше и слаще правды. А если больной — мнимый, то что в нем настоящее?

«Новая естественность русского театра», о которой А. Карась писала применительно к современной драме, существует как раз не там, а в спектаклях Женовача по классике. Он относится к пьесам — как к потоку жизни, заставляет актеров присвоить роскошные тексты — и они звучат изумительно, он задает пространству классики естественные вопросы, и Грибоедов-Островский-Мольер отвечают ему. Легко.

Да, да, в комедии Грибоедова горе, оказывается, в том, что острословны все, по сути все — «чацкие». Александру Андреевичу не угнаться за паркетным потоком остроумия, обсуждения и осуждения всех, а старуха Хлестова (ее играет Элина Быстрицкая) по хлесткости языка даст Чацкому сто очков вперед! А умна! Москвич Влас Дорошевич когда-то говорил, что Россия — «страна, где все друг друга презирают». В «Горе от ума» Женовача Москва так привыкла злословить и презирать, что Чацкий (Глеб Подгородинский), поглощенный на самом деле только любовью, несвободный, зажатый, лишь пытается приладиться к этой знакомой ему с детства жизни… Он знает, что «языки страшнее пистолетов», волнуется, задыхается — и палит сам, первый, чтобы угнаться. Он умен и искренен, дураков вокруг него нет, а выходит — всем горе…

Да, да, в «Правде — хорошо…» все решает случай: встретила купчиха Барабошева (Евгения Глушенко) зазнобу своих молодых лет, вояку Силу Грознова (Василий Бочкарев) — и поплыла внутренней улыбкой, и потекла, и готова всем все простить и разрешить брак внучки Поликсены… И ничего мне в этот момент от театра не нужно: только нянька Фелицата (Людмила Полякова) сядет рассказать что-то… и уже кажется, что Отечество живо и дым его сладок и приятен…

Да, да, Арган, герой «Мнимого больного» (не самая лучшая комедия очень трудного драматурга Мольера) болен «мнимо», потому что он болен лицедейством, игрой, театром. И какую роль он может на досуге придумать себе? Роль больного…

В начале спектакля, ночью, при свете камина, возле свечи Арган разговаривает с воображаемым аптекарем, сортируя рецепты, — и это уже театр одного актера. Перевоплощение между тем удается ему не вполне: каждый раз он несется в туалет так ретиво, что забывает палку — неотъемлемую часть образа больного, — и служанка Туанетта, как хороший помреж, напоминает ему вслед, что, мол, забыли, хозяин, а он швыряет в нее подушки — живее всех живых, потому что когда болит живот — какое тут перевоплощение?..

Постепенно собирается труппа домашнего театра, где все играют роли. Жена Белина (Евгения Глушенко) — притворная добродетель, укутывающая Аргана пледом (и он старательно изображает немощного больного, это его репетиционный час!). Возлюбленный дочери Анжелики кавалер Клеант (Глеб Подгородинский) — верткий «учитель пения», ни минуты не пребывающий в покое и лишенный всякого романтического флера. Служанка Туанетта (Людмила Титова) из помрежа на глазах вырастает в неплохого режиссера… Даже хорошенькая младшая дочка Луизон (Варя Куценко) — чистый ангелок с пасхальных открыток — уже актриса, читающая перед умиляющимся отцом басню, стоя на стуле… Арган и Луизон играют друг с другом, возлюбленные — с отцом, музыканты — на своих инструментах, Туанетта — доктора, Арган играет роль умершего, Белина не справляется с ролью скорбящей жены и разоблачает себя, дочь Анжелика (Ольга Молочная) воплощает горе по отцу с дебютным азартом истинной актрисы, а все вместе они играют с залом, от которого не скрывают явной театральности происходящего.

В. Бочкарев (Арган).
Фото из архива театра

Василий Бочкарев (уже не Арган, Бочкарев!) играет большого ребенка, лукавого, но «простотой сердца» похожего на многих доверчивых пациентов, «умирающих не от болезней, а от лекарств». Как говорил Жванецкий? «Мы — люди, мы — лечимся». А как говорит Мольер? «Пользоваться медициной могут только люди могучего сложения, у которых есть силы переносить и болезни, и лекарства». Смешные аллюзии с нынешним фармакологическим бизнесом (каждый день радио и телевидение дарят нам новые методы исцеления: «Звоните прямо сейчас — и альгениум … глазорнил … имовин … вернут вам одновременно утраченное зрение, потенцию и работу сердечной мышцы!») — это, впрочем, побочные, скользящие мотивы спектакля, который кудрявится париками, звенит колокольчиками напомаженных слуг на ярусах (третий звонок!), а изысканной красотой декорации напоминает разве что знаменитого «Мизантропа» Ингмара Бергмана. Главное — грациозная игра, изящные роли, которые принимают на себя персонажи галантного века. Все без конца переодеваются, перевоплощаются, чтобы прийти к счастливому финалу. И когда брат Беральд (Александр Клюквин) предлагает Аргану переменить роль и играть доктора — это выход, нельзя же играть одну и ту же роль так долго! Арган, больной поневоле (других ролей не было!), становится лекарем по доброй театральной воле. Труппа домашнего театра наряжается в мантии и парики и разыгрывает экзамен «на доктора». За ответами мнимый больной, а теперь мнимый доктор наивно обращается в зал и раскланивается потом туда же, обязанный новой ролью зрителям… Ведь есть перед кем играть, и третьи звонки кудрявятся мольеровскими париками на ярусах!

Все мы — врачи самих себя, театр — наше главное лекарство, панацея от скуки, имовин и альгениум в одном флаконе, возвращающие зрение, потенцию и работу сердечной мышцы (мы — люди, мы лечимся…). Вкус к театру и вкус к жизни синонимичны для режиссера и его персонажей.

Идея Дома — одна из «основных, не разлагаемых» для русского театра. Для Женовача, выросшего в «Доме Фоменко», пришедшего в «Дом Островского», строящего новый «дом, в котором я живу» со своими учениками, она очевидно главная. Его театр не отражает жизнь как окружающую действительность, он воплощает жизнь как живую жизнь на сцене — сейчас и здесь. В доме, который построил он, Женовач. Оградив семьи своих героев от посягательств окружающего мира. Семья — в «Горе от ума», семья — у Островского, семья Аргана, дом-семья Турбиных, театр как семья. Все просто.

Сцена из спектакля.
Фото из архива театра

Сцена из спектакля.
Фото из архива театра

Мои коллеги часто сокрушаются, что наша критика не в состоянии описать новые языковые структуры в современном театре, не владеет анализом симулякров… А я не знаю, как объяснить юным театроведам, воспитанным на «концептах», не чувствующим вкус воды после выпитых литров пепси и, увы, скучающим на спектаклях Женовача, что эти спектакли замечательно организованы ритмически, только организация эта — «без вычур», по законам органического мира (мы же пьем воду, не ощущая ее формулы). Грибоедов, Островский, Мольер — трудные авторы, они оставили тексты, присвоение которых — особое искусство. Почти невозможно объяснить, что самое трудное в театре — «ходить, держать себя просто», что Женовач делает как будто «простое дело, обиходное, не мудрое и не мудреное», но что простота этого дела — труднообъяснимая категория «вкуса»… У него действительно нет дурновкусицы, он ощущает вкус ко всем элементам сценической жизни (потому так превосходны в их совместных работах декорации Александра Боровского), вообще — к изящному искусству драматического театра, дающего возможность соприкоснуться с жизнью человека и его души.

В спектаклях Сергея Женовача есть правда. Веришь, что печка у Фамусова горячая, а вечер в Замосковоречье теплый… Правда в театре — это хорошо. А счастье — лучше. Счастье от того, что «Горе от ума» не сыграли приключением из жизни советского пионерлагеря, в котором не любили правду, а «Мнимого больного» не оформили унитазами и горшками, которыми вообще-то часто пользуется Арган, так что были, согласно нынешней моде, все основания… Нынче в Москве так принято, это — горе — и не от большого ума. А тут, на бабье лето, нам действительно привалило театральное счастье. Счастье дивного актерского ансамбля, ясных режиссерских мыслей, человеческого понимания жизни как колебаний воздуха разных эпох и света людских домов: дома Фамусова, дома Барабошевой, дома Аргана. В каждом из них живут люди. Даже тогда, когда мы покинули зал. Такое ощущение. Ведь в «Правда — хорошо…» еще до начала действия раздается смех из-за занавеса. Значит, там идет жизнь…

Октябрь 2005 г.