С настороженностью отношусь к нынешней модной молодой режиссуре. К ее экспериментам с отечественной классикой. И дело, разумеется, не в эксперименте как таковом. В конце концов, Товстоногов тоже экспериментировал, извлекая из давних и, казалось, досконально знакомых текстов беспощадные и мучительные сегодняшние смыслы. Только для этого ему не требовалось кроить тексты и надевать на героев джинсы. Впрочем, если надо по делу, то почему не перекроить, не надеть. Однако не вызывает симпатии, если режиссер, увлекшись какой-то своей маленькой идеей, пытается выразить ее через текст, содержащий идеи куда более крупные и значительные. Да нет, и маленькие идеи имеют право на сценическое существование. И можно, конечно, из стареющей сексуально озабоченной российской барыни сделать пародию на популярную эстрадную певицу, только тень Островского при этом тревожить — зачем?
Зато я очень хорошо понимаю, зачем Сергей Женовач потревожил тень Достоевского. На его спектакле «Мальчики» по «Братьям Карамазовым» я был потрясен художественной силою, с какой утверждалась мысль о том, что достоинство и милосердие способны не затеряться в безднах унижения и пробиться сквозь, казалось, непроходимые душевные заросли. Отнести Женовача к нынешнему режиссерскому призыву никак нельзя, однако театр «Студия театрального искусства», который он создает со своими учениками, студентами, самый что ни на есть молодой, и это обстоятельство рождает надежду, что в будущем Достоевский, Островский ли окажутся на нашей сцене не только для того, чтобы выводить пародии на эстрадных певиц.
«Горе от ума» Грибоедова в постановке Владимира Рецептера — выпускной спектакль его актерского курса Санкт-Петербургской государственной академии театрального искусства при Государственном Пушкинском театральном центре. Рецептер вместе с Сергеем Юрским играл Чацкого в великом спектакле Георгия Товстоногова. Его студенческий спектакль не подавлен этим величием, но режиссер-педагог, похоже, неизменно помнит, откуда он родом. Помнит, что был тот Чацкий и то «Горе от ума» было. Последнее обстоятельство и отличает его от интерпретаторов, отважно начинающих с чистого листа. И на фоне всеобщего распространения отваги подобного свойства отсутствие ее вызывает несомненное уважение.
При этом молодые актеры освоили текст Грибоедова в той мере, что он стал для них свой. Без нахальства, но и без всякой робости — решительно. Видимо, примеривались, ведомые Рецептером, педагогами, — долго примеривались, пока не почувствовали: текст впору, ни в чем не изменяя классику, можно без робости говорить о себе.
Склонен думать, что курс сложился дружный — на основе верности общим художественным и жизненным принципам. Это из спектакля видно. Полагаю, так было задумано — и уж, во всяком случае, так получилось, что дом Фамусова, с его обитателями, постояльцами, гостями, — это одна семья. Где, как во всякой семье, есть свои скелеты в шкафу, свои любимцы, которыми гордятся, и свои неудачники, которых стараются на люди не выводить. Но — семья, дом, традиции которого сложились не вдруг и оттого основательны и прочны. И не следует, наверное, их обличать и ломать, не попытавшись понять, проникнуть в суть, а уж поняв и проникнув, решать, что тебе годится, а что не годится. И даже если не годится, опять-таки крепко подумать, что получится из обличения, ломки, и, стало быть, стоит ли обличать и ломать, даже имея в видах намерения наилучшие. Хорошо известно, чем они оборачиваются.
Софья и Лиза на душевном пределе, свойственном юности, заняты своим, девичьим. Фамусов в постоянных хлопотах и деятельности: дом надо держать, обычаи блюсти, с людьми ладить, а тут еще дочь подросла, и выяснилось — со своими завихрениями и фокусами. Скалозуб служит в армии и, похоже, неплохо служит, что и требуется от военного. А то, что хочет в генералы, — какой полковник этого не хочет? А то, что книги предлагает сохранять так, для больших оказий, — много ли вы видели полковников с иным отношением к книгам? Это Россия, наша Россия — куда от нее денешься? Мало изменившаяся за последние два века, хотя сколько было катаклизмов и сколько попыток все перевернуть вверх дном. Это хорошо понимает Молчалин и по-приятельски пытается довести свое понимание до ума Чацкого, а Чацкий…
Я не называю здесь имена исполнителей, потому что спектакль все же студенческий, ребята только начинают, и выделять кого-то было бы, наверное, неправильно. Замечу только, что работают они осмысленно, понимая друг друга и то, как из понимания этого возникает общее движение спектакля. И что профессии они обучены добротно.
А Чацкий с болезненной остротой реагирует на все на эти — в чинах мы небольших, собрать все книги бы да сжечь, что будет говорить княгиня Марья Алексевна. Ведь в самом деле — диковато для здравомыслящего человека. Как с этим жить? Но ведь живут же — и люди вполне здравомыслящие. Хотя душевный раздрай ох как возможен, и, случается, трудно, очень трудно ладить с собой. А попытки ломок завершаются тем, что все, после переворотов и кувырков, укладывается, как было, только еще непререкаемее и жестче.
Насмотревшись всякого на фамусовском вечере, Чацкий под конец нос к носу сталкивается с Репетиловым. Замечательный здесь Репетилов, менее всего близкий к карикатуре, напротив, в своих прогрессивных банальностях доходящий до истовости, едва ли не до трагизма. Душу рвет человек на ваших глазах, а выходит все-таки и смешно и плоско. И Чацкий вдруг с горьким, мгновенно озарившим недоумением понимает: да ведь это же я! И зеркало почти что не кривое, просто еще надо малость дозреть…
И недоумение это, и неуверенность остаются, сквозят в заключительном пламенном монологе, пригашая его пламенность. Карету мне! Карету! И не решается рвануться вон. Куда? Куда-нибудь? Как Репетилов?
В Белгородском Академическом драматическом театре имени Щепкина «Горе от ума» поставил Борис Морозов, темпераментный и умный получился спектакль. В финале его Чацкий решительно покидает дом Фамусова — покидает, проиграв вчистую, ибо не знал и не понимал тех людей, к которым обращался со своими благородными проповедями, и по этой причине был ими решительно отторгнут. Чацкого из спектакля Рецептера мы оставляем в нерешительности.
Порвать с домом-семьей и откуда-то издалека горько сетовать на его несовершенства? Остаться и обернуться своим домашним Репетиловым, ну, может, малость попригляднее того, настоящего, — какой же приличный дом без ручного либерала? Или что-то иное тоже возможно?
Театр оставляет Грибоедова на распутье.
Россия остается какой была.
Вопросы остаются открытыми.
Чтобы продолжить поиск ответов, курсу Владимира Рецептера справедливо было бы стать театром: исканиями подобного рода на нынешней сцене озабочены не столь уж многие.
Театр-студия «Пушкинская школа»? Хорошее название.
Октябрь 2005 г.
Комментарии (0)