С настороженностью отношусь к нынешней модной молодой режиссуре. К ее экспериментам с отечественной классикой. И дело, разумеется, не в эксперименте как таковом. В конце концов, Товстоногов тоже экспериментировал, извлекая из давних и, казалось, досконально знакомых текстов беспощадные и мучительные сегодняшние смыслы. Только для этого ему не требовалось кроить тексты и надевать на героев джинсы. Впрочем, если надо по делу, то почему не перекроить, не надеть. Однако не вызывает симпатии, если режиссер, увлекшись какой-то своей маленькой идеей, пытается выразить ее через текст, содержащий идеи куда более крупные и значительные. Да нет, и маленькие идеи имеют право на сценическое существование. И можно, конечно, из стареющей сексуально озабоченной российской барыни сделать пародию на популярную эстрадную певицу, только тень Островского при этом тревожить — зачем?

Зато я очень хорошо понимаю, зачем Сергей Женовач потревожил тень Достоевского. На его спектакле «Мальчики» по «Братьям Карамазовым» я был потрясен художественной силою, с какой утверждалась мысль о том, что достоинство и милосердие способны не затеряться в безднах унижения и пробиться сквозь, казалось, непроходимые душевные заросли. Отнести Женовача к нынешнему режиссерскому призыву никак нельзя, однако театр «Студия театрального искусства», который он создает со своими учениками, студентами, самый что ни на есть молодой, и это обстоятельство рождает надежду, что в будущем Достоевский, Островский ли окажутся на нашей сцене не только для того, чтобы выводить пародии на эстрадных певиц.

Н. Кирьянов (Чацкий), А. Магницкий (Молчалин).
Фото из архива Пушкинского центра

«Горе от ума» Грибоедова в постановке Владимира Рецептера — выпускной спектакль его актерского курса Санкт-Петербургской государственной академии театрального искусства при Государственном Пушкинском театральном центре. Рецептер вместе с Сергеем Юрским играл Чацкого в великом спектакле Георгия Товстоногова. Его студенческий спектакль не подавлен этим величием, но режиссер-педагог, похоже, неизменно помнит, откуда он родом. Помнит, что был тот Чацкий и то «Горе от ума» было. Последнее обстоятельство и отличает его от интерпретаторов, отважно начинающих с чистого листа. И на фоне всеобщего распространения отваги подобного свойства отсутствие ее вызывает несомненное уважение.

При этом молодые актеры освоили текст Грибоедова в той мере, что он стал для них свой. Без нахальства, но и без всякой робости — решительно. Видимо, примеривались, ведомые Рецептером, педагогами, — долго примеривались, пока не почувствовали: текст впору, ни в чем не изменяя классику, можно без робости говорить о себе.

Склонен думать, что курс сложился дружный — на основе верности общим художественным и жизненным принципам. Это из спектакля видно. Полагаю, так было задумано — и уж, во всяком случае, так получилось, что дом Фамусова, с его обитателями, постояльцами, гостями, — это одна семья. Где, как во всякой семье, есть свои скелеты в шкафу, свои любимцы, которыми гордятся, и свои неудачники, которых стараются на люди не выводить. Но — семья, дом, традиции которого сложились не вдруг и оттого основательны и прочны. И не следует, наверное, их обличать и ломать, не попытавшись понять, проникнуть в суть, а уж поняв и проникнув, решать, что тебе годится, а что не годится. И даже если не годится, опять-таки крепко подумать, что получится из обличения, ломки, и, стало быть, стоит ли обличать и ломать, даже имея в видах намерения наилучшие. Хорошо известно, чем они оборачиваются.

Н. Кирьянов (Чацкий), Н. Пищерикова (Софья).
Фото из архива Пушкинского центра

Софья и Лиза на душевном пределе, свойственном юности, заняты своим, девичьим. Фамусов в постоянных хлопотах и деятельности: дом надо держать, обычаи блюсти, с людьми ладить, а тут еще дочь подросла, и выяснилось — со своими завихрениями и фокусами. Скалозуб служит в армии и, похоже, неплохо служит, что и требуется от военного. А то, что хочет в генералы, — какой полковник этого не хочет? А то, что книги предлагает сохранять так, для больших оказий, — много ли вы видели полковников с иным отношением к книгам? Это Россия, наша Россия — куда от нее денешься? Мало изменившаяся за последние два века, хотя сколько было катаклизмов и сколько попыток все перевернуть вверх дном. Это хорошо понимает Молчалин и по-приятельски пытается довести свое понимание до ума Чацкого, а Чацкий…

Я не называю здесь имена исполнителей, потому что спектакль все же студенческий, ребята только начинают, и выделять кого-то было бы, наверное, неправильно. Замечу только, что работают они осмысленно, понимая друг друга и то, как из понимания этого возникает общее движение спектакля. И что профессии они обучены добротно.

А Чацкий с болезненной остротой реагирует на все на эти — в чинах мы небольших, собрать все книги бы да сжечь, что будет говорить княгиня Марья Алексевна. Ведь в самом деле — диковато для здравомыслящего человека. Как с этим жить? Но ведь живут же — и люди вполне здравомыслящие. Хотя душевный раздрай ох как возможен, и, случается, трудно, очень трудно ладить с собой. А попытки ломок завершаются тем, что все, после переворотов и кувырков, укладывается, как было, только еще непререкаемее и жестче.

Насмотревшись всякого на фамусовском вечере, Чацкий под конец нос к носу сталкивается с Репетиловым. Замечательный здесь Репетилов, менее всего близкий к карикатуре, напротив, в своих прогрессивных банальностях доходящий до истовости, едва ли не до трагизма. Душу рвет человек на ваших глазах, а выходит все-таки и смешно и плоско. И Чацкий вдруг с горьким, мгновенно озарившим недоумением понимает: да ведь это же я! И зеркало почти что не кривое, просто еще надо малость дозреть…

И недоумение это, и неуверенность остаются, сквозят в заключительном пламенном монологе, пригашая его пламенность. Карету мне! Карету! И не решается рвануться вон. Куда? Куда-нибудь? Как Репетилов?

В Белгородском Академическом драматическом театре имени Щепкина «Горе от ума» поставил Борис Морозов, темпераментный и умный получился спектакль. В финале его Чацкий решительно покидает дом Фамусова — покидает, проиграв вчистую, ибо не знал и не понимал тех людей, к которым обращался со своими благородными проповедями, и по этой причине был ими решительно отторгнут. Чацкого из спектакля Рецептера мы оставляем в нерешительности.

Порвать с домом-семьей и откуда-то издалека горько сетовать на его несовершенства? Остаться и обернуться своим домашним Репетиловым, ну, может, малость попригляднее того, настоящего, — какой же приличный дом без ручного либерала? Или что-то иное тоже возможно?

Театр оставляет Грибоедова на распутье.

Россия остается какой была.

Вопросы остаются открытыми.

Чтобы продолжить поиск ответов, курсу Владимира Рецептера справедливо было бы стать театром: исканиями подобного рода на нынешней сцене озабочены не столь уж многие.

Театр-студия «Пушкинская школа»? Хорошее название.

Октябрь 2005 г.