У. Шекспир. «Отелло» (в обработке Ф. Зайголу и Г. Зенкеля). Театр «Münchner Kammerspiele».
Режиссер Люк Персефаль, художник Катрин Брак

Спектакль «Отелло» Люка Персефаля поведал нам о великой мировой катастрофе. Черно-белая магия этого спектакля вела нас за собой. Нет, не о конце любви это, но о конце мира. Это апокалипсис. Все вместе — констатация падения нашей кометы-планетки на галактическое дно. Мы туда проваливаемся. Может быть, ни на каком другом языке кроме ненормативной лексики, широко используемой здесь, нельзя так ясно сказать, что свет потушен.

Все вместе оставляет ощущение какого-то магического мерцания. Какого-то позвякивания. Интересно, что звякает? Скрепы? Все лопается?

Герои спектакля, ископаемые двадцать первого века, уже ничего не знают о любви, меняется химический состав мира, и скоро они должны будут сбросить черные пиджаки, обратиться в других животных. И постепенно снова от простейших пройти путь до венца творения. И вот, может быть, тогда… А может быть, и нет.

Много найдется ревнителей и защитников прав Вильяма нашего Шекспира. Но версии трагедии всетаки возможны любые. Если это искусство. А это оно. От вольтовой дуги этого спектакля сыплются искры. Там есть животный, месмерический магнетизм. Это — потушенное Солнце, зажженный красный свет.

Сцена из спектакля.
Фото А. Польманна

Ю. Йенч (Дездемона), Т. Тиме (Отелло).
Фото А. Польманна

Им, этим героям, шекспировский текст как-то не «по губам». Они не должны произносить возвышенное. Но это не мат, как, например, в спектакле К. Серебренникова про полароидные снимки. Он там плоский, хотя все время стараются, чтобы мы не забыли, как все это иронично.

Здесь, в «Отелло», мат звучит как-то глубоко и безнадежно. Бездну здесь живописуют лексические бездны. Можно было бы, наверное, написать лингвистическое исследование «Лексика в спектакле Люка Персефаля „Отелло“». Ибо каждое слово — как пожатие каменной десницы. (Проваливаются.) Проваливаемся.

Из всех пьес Шекспира «Отелло» наименее романтическая, что ли. Мало лирических монологов, размышлений о смысле бытия, много действия, и действия очень быстрого.

Яго убеждает Отелло в виновности Дездемоны молниеносно. Ведь только что… — а уже без всяких уговоров он верит. Здесь это вышло особенно современно. Скрепили договорчик (между одним и другим, другим и третьим) — и поехали. Только сцена осталась заваленной битыми бутылками из-под замечательного немецкого пива.

Черное, тусклое марево, в котором дымится тусклый свет. Венеция «не сквозит» нигде. Как будто сильно накурено, как в кабаке. В центре два рояля. Черный положен на белый. Это — объятие черного и белого — Отелло и Дездемоны. За роялем пианист (Йенс Томас), непрекращающиеся потоки джазовых импровизаций.

На всех венецианских мужиках — черные пиджаки. Они на своем Кипре пьют пивко ящиками и обсуждают, кто, как и с кем. Все, как уже сказано, с помощью ненормативной лексики. Что интересно — после спектакля ничего не припомнить из этих изысканных пассажей, хотя они вроде бы просты — каждый знает. Потому что это — органический язык для действа в одном из отсеков чистилища. Только Отелло (Томас Тиме) и Дездемона (Юлия Йонч) говорят на человеческом.

Это не развлекаловка для новых русских, где все круто и солено, и не сериал, где по-свойски похабным полушепотом посылают друг друга на…, чтобы обыватель не скучал.

Это — не эстетическая, как могло кому-то показаться, катастрофа, а последний спектакль на грани абсурда. Преисподняя, где последние двуногие теряют человеческий облик.

Может быть, этот спектакль — материал для ученых биологов, могущий помочь им установить момент перерождения Homo Sapiens, зафиксировать, что это за промежуточная стадия. А может быть, эти герои — продукт тихих тайных опытов по спариванию обезьяны с человеком?

Думаю, здесь поставлена главная философская биологическая и экзистенциальная проблема человечества — угасание вида. (Хочется произнести кощунственное — может, и слава Богу.)

Кажется, что Отелло убил последнего человека на земле — Дездемону. Дальнейшее же, как известно из другого произведения Вильяма Шекспира, — молчанье.

Не случайно в этой постановке убраны всякие Дожи, Лодовико, Грациано. Одним словом, фортинбрасы — разборщики и установщики справедливости, всякий арбитраж.

Разборок не будет. Никто не придет. Точнее, разборка уже состоялась между Родриго, Яго и Кассио. Все гады, выродившаяся порода. Эта похабщина не потерпит около себя ничего человеческого. Черные дыры поглощают. Эта черная дыра поглотит белизну Отелло и белизну Дездемоны.

Беленькая (светлая-светлая), потому что невинная умница и очарование, Дездемона «примагничена» к Отелло. Они дышат одним дыханием, совершают одни и те же движения. Отелло, поверивший Яго, выдает их интимный мир, любовные секреты. Грязь заливает все.

Ни солнца, ни раскаяния, ни надежды. Вот финал. Наверное, мы (а потом уже не мы) должны это пережить. Сколько это будет длиться? Сто? Тысячу лет? Но не может быть, чтобы вечно.

«Сеньор, ради дьявола, вспомните Бога». Яго.

Октябрь 2005 г.