«Белая история». Петербургское Театральное Товарищество «Комик-Трест» на сцене «С-Танция» ДК им. 1-й Пятилетки.
Режиссер Вадим Фиссон, художники Т. Тараканова, Н. Слободяник, М. Лукка, А. Мохов, Т. Морозова

Гамлет, помнится, говорил: звезды так же мало заботятся о королях, как и о прощелыгах. Пожалуй, зритель, которому довелось посмотреть «Белую историю», не согласится с гамлетовским утверждением — в этом спектакле есть и звезды, и короли (вернее, королевы — две, большая и маленькая), и прощелыги, и все они трогательно и усердно заботятся друг о друге: прощелыги, воображающие себя рыцарями, — о своей королеве, королева — о своих рыцарях и о звездах, собирая их в корзиночку или рассаживая по небосклону… И звезды, в свою очередь, явно не остаются в долгу. Звезды явно благоволят к населению маленького королевства…

Гамлетовская философичность здесь тоже присутствует, только выраженная не с помощью обманчивых «слов» (повт. 3 раза), а с помощью всех других возможных средств, подвластных театру.

На сцене — заснеженный мирок, игрушечный зимний пейзажик, напоминающий своей милой сентиментальностью предрождественские витрины старой Европы: замок с башенками на горе, мельница с крутящимися крыльями, маленькие сугробы, покрытые блестками…

Что-то из детских воспоминаний, когда лежишь с ангиной и тебе читают книжку — музыка Андерсена, иллюстрации Дроссельмейера… Или наоборот? Точно не вспомнить… Вспоминать и некогда, потому что сейчас этот белый мирок вздрогнет и из сугроба на небеса выскочит луна — латунный звонкий подносик. Еще через мгновенье снег, покрывающий всю сцену, окажется атласным шлейфом невероятного платья главной героини, горушка в центре окажется самой главной героиней, замок с башенками — навершием ее скипетра, а холмики и прочие неровности ландшафта — двумя героями весьма внушительных размеров — это как же они здесь помещались?

С самого первого взгляда на сцену и с первых же звуков музыки, сопровождающей спектакль, возникает ощущение, что это — сон из детства, где перепутались страшилки гофманских сказок с высокой температурой, но где царит детская уверенность, что Новый год и подарки обязательно, точно будут, — и это ощущение не покидает уже до конца спектакля… Именно поэтому люди, побывавшие однажды на представлении театра «Комик-Трест», становятся страстными их поклонниками и фанатами, приходят смотреть спектакли по многу раз, пишут письма, дарят смешные подарки. Современный театр ведь редко оправдывает предчувствие праздника, скорее наоборот… А тут праздник будет точно, сто пудов.

Сцены из спектакля. Фото В. Потапова

И. Сладкевич в сцене из спектакля. Фото В. Потапова

Н. Фиссон в сцене из спектакля. Фото В. Потапова

Н. Кычев в сцене из спектакля. Фото В. Потапова

Сцена из спектакля. Фото В. Потапова

…В белом-белом поле… с белым-белым снегом… в белом-белом замке жила белоснежная снежная королева… Ой! Но позвольте! Какая-то она оплывшая, шибко смахивает на подтаявшую снежную бабу, периодически теряет свою бесценную стать, прихлебывая украдкой из позолоченной изящной фляжки, украшающей пышную грудь. Королева страдает от оглушительного топота исполнительных часовых, убежденных в том, что качество службы находится в прямой зависимости от громкости производимых сапогами звуков. Королева пытается добиться тишины, а ведь борьба со своими подчиненными всегда отнимает столько сил… Но вот наконец желанная тишина наступила. Королева достает из складок своего необъятного костюма маленькую музыкальную шкатулочку… Из такой шкатулочки полагается звучать нежным звукам Вивальди… Но из шкатулочки с пугающей внезапностью — и вопреки нашим ожиданиям — раздаются бодрые ноты «Интернационала».

«Вопреки ожиданиям» — это прием, который используют актеры в своих реакциях, это прием, на который опирается режиссура как на постановочный принцип построения действия. Разрушение стереотипа, уход от «нормального», привычного, ожидаемого хода событий — это не только творческий и сценический метод, это — способ мышления, миропонимание, неназойливая, но достаточно внятная философия, отличающая все спектакли этого театра.

Художественный язык, на котором и без слов понимают друг друга создатели «Комик-треста» и их зрители, трудно поддается определению — такой плюрализм жанров — возможно всё и в любых амплитудах: гротеск и наив, балет и рэп, мелодрама и фарс, физика и лирика, буффонада и пантомима, абсурд и глубокий смысл, интеллектуальные цитаты из западного кино и простота балагана, ревю и эстрада, трюки, цирк, куклы, люди, львы, орлы и куропатки — словом, все…

И все это вышеперечисленное многообразие органично и без видимых «швов» периодически — и вовремя! — соединяется с карнавальной смеховой культурой, не признающей рампы, дистанции между актером и зрителем, утверждающей ПРАЗДНИК как форму жизни, а в русской традиции (где уже немцу смерть) — это скоморошество, шутовство, игровая свобода календарных обычаев и всенародной гулянки. Только у театра «Комик-Трест» этот принцип обогащается еще опытом и атрибутикой хеппенинга, а также постоянной готовностью к импровизации и розыгрышу, то есть определенной настройкой мозгов творить, а не только интерпретировать — сегодня они это называют черной клоунадой, и уж в этом жанре у них равных нет.

Это они, гении синтетизма, маргиналы-профессионалы, управляют стихиями тотального всепроникающего театра-жизни: рыжая блистательная красавица с трагическими глазами, высший тип женщины — клоунесса — Наталья Фиссон и два ее компаньона, верных рыцаря, каждый со своей устоявшейся ролью в трио, и каждый — неповторимая индивидуальность на площадке. Игорь Сладкевич, умный, хитрый, легкий, эксцентричный Арлекин, его хобби — быстро делать пакости. Николай Кычёв, длинный, лиричный, добрейший и нелепейший Пьеро, виртуозный танцовщик, его хобби — не делать пакостей, и лучше медленно. Это они с волшебной скоростью меняют свои облики и дружат со всеми музами без исключения… Это их охранники не пускают на их же собственное представление, потому что они переоделись «простым народом», это они предлагают в канун Рождества купить лысую ободранную елку, украшенную старыми обертками от конфет, — и выстраивается очередь желающих, это они сопровождают официальные презентации высокохудожественными «скандалами», запоминающимися на всю жизнь.

«Белая история» — спектакль, где три актера населяют маленькое раблезианское королевство огромным количеством персонажей и где, как и у Рабле, нет места канону. Зато, как и у Рабле, бессмертная душа и мудрая философия таятся в анекдоте, в парадоксе — старая испитая королева должна опохмелиться, рука ее тянется к бокалу с вином, но страшный голос с небес грозно предупреждает: «Не пей вина, Гертруда! Вино отравлено!» Мучительная, нечеловеческая борьба отражается на физиономии синюшной Королевы. Но искушение оказывается сильнее страха смерти. Э! — с русской бесшабашностью решает Королева, хлопает вожделенный кубок и — как это часто случается с пьяницами — побеждает в поединке с небесами! Остается даже очень жива, даже ловит свой положенный кайф. А параллельно еще и молодеет — превращается в свою собственную наследницу, хорошенькую рыженькую принцесску, наивную, но перспективную и быстро обучаемую по части управления государством. Стоит ей только лишь чуть-чуть примерить корону, как уже приветственные крики толпы не дадут покоя. И у этой рыженькой пластика все время меняется — вот она изображает хорошую девочку: поза как на средневековом парадном портрете, головка откинута, ручки изящно сложены, но темперамент не позволяет так высидеть долго, и она вертится — сущая обезьяна, секунда, миг — вспоминает, что на нее смотрят, — и она опять образец благопристойности, еще секунда — и она опять «вываливается» из «парадного портрета», чтобы нырнуть в натянутое верными слугами «море», обдав зрителей настоящими брызгами. Или церемонно приветствовать заморского гостя на рыцарском турнире и потом беспомощно удивляться — куда это он исчез, неужели его так напугала пукающая огнем лошадь?

«Белая история» необычна для театра еще и тем, что актеры с начала и до конца спектакля играют в масках своих персонажей, в масках — в буквальном смысле, на их лицах полумаски. Это решение скрыть физиономическую игру актеров мне кажется несколько жестоким — я признаюсь в любви ко всем актерам этого театра и обожаю их лица, их мимику, их гримасничанье, их индивидуальные и неповторимые черты. Но, надо признать, эти толстенькие носы и щечки решительно подтягивают зрелище к единой пластической теме, и в силу этого набор сцен и эпизодов, который не связан единой смысловой линией, приобретает стилистическую и образную целостность. Что — чрезвычайная редкость в представлениях подобного рода, где концертное механическое соединение отдельных номеров обычно и не пытается представиться «спектаклем».

В «Белой истории» эта традиционная «винегретность» скрадена, преодолена, чему, я полагаю, немало способствовали и художники — их в этом спектакле пятеро и все известные и интересные. Не знаю, как они делили между собой сферы влияния, но их количество радует, а результат их совместных усилий радует глаз. Остроумно и любовно придуманы и исполнены костюмы (художник-технолог Т. Морозова) — а костюмы и реквизит здесь должны быть такими, чтобы с ними можно было «идти в разведку», нужна гарантия, что не подведут в момент работы, в момент трюка. Пространство не «утяжелено» излишними деталями, смотрится легким и послушным, и в этой среде остроумной и смешной предстает «война оранжевого и белого». Музыка (Dead can dance), стилизованная под средневековые песнопения, иногда перебиваемая жизнерадостными криками Рики Мартина, тоже успешно работает на идею «раблезианского мира».

Универсализм и тренированность этих актеров вне обсуждений — они с легкостью справляются с любой сценической задачей, они проникают и одновременно существуют в нескольких сферах театрального образного пространства, но главное все же в том, что они творят свою реальность, свой жанр: сквозь трагикомическую остроту, игрушечную агрессию, сквозь иронию «культурных ассоциаций» — отчетливо видны трогательные, грустные и настоящие их лица, лица наших современников, НАШИХ КЛОУНОВ.

В целом театр «Комик-Трест» производит впечатление такое — удивительно удавшаяся история. Светлая история. Состоявшиеся люди, звезды, не теряющие головы от своих успехов, а от их команды, когда они все вместе, — исходит ощущение очень насыщенной и благополучной художественной творческой жизни. Много гастролей, много прессы, много работы, фестивали, награды, народная любовь и даже обожание.

Поэтому, вероятно, вопросы, которые их мучают, и темы, которые их волнуют, — это вообще-то скорее «наши» вопросы. Это мы должны размышлять и думать. Просто эти клоуны действительно всё чувствуют острее и на несколько лет раньше остальных. И действительно, тема, которую поднимает сегодня Вадим Фиссон, художественный руководитель Петербургского Театрального Товарищества «Комик-Трест», мне кажется очень существенной для нашей — не только культуры — для нашей жизни. «Разговариваем о России, потом болеем несколько дней», — такой горестной фразой Вячеслав Полунин закончил интервью, данное нашему журналу в мае 1999 года (ПТЖ № 22), где затрагивались некоторые из «больных» вопросов.

Мария Смирнова-Несвицкая. Вадим, ощущение от театра такое, что вот у вас все в порядке.

Вадим Фиссон. Так а у нас действительно все в порядке. Но при этом смотри, что происходит: когда люди узнают о том, что мы летом отказались от двухгодичного контракта в Германии, они крутят пальцем у виска — «ненормальные». Но почему это так? Чем вызвана такая реакция? Вот скажи, почему желание работать и жить здесь вызывает недоумение? Что за неистребимая провинциальность? Поэтому, как ни смешно, но мой пафос направлен скорее на ситуацию в городе, на Петербург. Который, на мой взгляд, переживает очень серьезный момент. Вот ощущение — он стоит на перепутье, город. Накануне своего трехсотлетия. Есть мертвые города, которые живут прошлым. Эксплуатацией прошлого. Вечно эксплуатируют свою историю. Рим. Афины. А есть другие — те, у которых наряду с долголетней историей есть будущее. Города, где постоянно рождается что-то новое. Города, которые творят свое будущее. Скажем, Париж. Нью-Йорк.

А в Петербурге сейчас ситуация очень странная, согласись. В какую сторону качнемся? Понятно, никто не предлагает разрушить Эрмитаж и на его руинах построить Пушкинскую,10.

Но называем себя культурной столицей? Значит, здесь должны быть представлены все возможные виды искусства. В полной мере. Если говорить о театре, то все виды театра, которые существуют в мире, не говоря уж о Европе. Нельзя считать себя культурной столицей и пропагандировать только один вид театра. Классическая опера, классический балет, традиционный репертуарный драматический театр. Время-то прошло, когда одна точка зрения была единственно правильной. Идеологически правильной. А по инерции процессы некоего городского «курирования культуры» развиваются так, как они были запрограммированы еще при советской власти. А город-то сам по себе все равно революционный. И Рок-клуб здесь начинался, «Газа-Невская» волна, и Слава Полунин, и театр «До», Антон Адасинский, «Шарманка», Койфман с Камерным театром, Театр Нового Фронта, это все родилось здесь. Где они? Город изгнал, выдавил из своей культурной среды. Из них никто не хотел уезжать насовсем. Исчезать из Питера. Город их выпихнул, потому что городу это не нужно. Это даже не политика, не заговор группки зловредных критиков и чиновников, от мнения которых зависит судьба того или иного театра… Это не метафизика, на которую мы в Питере очень любим все сваливать. Да нет, метафизика тут ни при чем. Метафизика — это все мы. Это наше духовное пространство и наши культурные запросы, наши потребности. И, к сожалению, частью этой метафизики является и сложившееся общественное мышление. Несколько закосневшее. Ориентированное на то, что уже проверено, на то, с чем не будет хлопот, на традиционные, устоявшиеся формы. Или коммерческие.

Но если мы, повторюсь, культурная столица, значит, надо это пересматривать. Надо думать о том, чтобы зритель имел как минимум право на выбор. И чтобы общество было как-то толерантно. Конечно, очень мило, но и страшновато, когда зритель спрашивает: а почему в спектакле не говорят? Или одна женщина встала и сказала: меня обманули, это не театр, это пантомима. Когда я говорю о том, что городом нетрадиционный театр не поддерживается, я не имею в виду, что надо взять и всем раздать помещения и бюджет, это как раз очень порочная практика. Опыт как раз показывает, что театры, получившие статус муниципальных, либо с самого начала не шибко отличаются от традиционного, либо почему-то через несколько лет существования утрачивают свою первоначальную концепцию и становятся такими маленькими БДТ. Только труба пониже и дым пожиже. А с точки зрения концепции, похода в другую, неизведанную сторону — ничего подобного, такие театры поддержки не получают. Не нужно, наверное, давать сразу помещение, бюджет, как, скажем, в Голландии, где есть такая программа поддержки искусств: если человек объявил себя художником, музей обязан у него купить картину, какую бы мазню он ни навалял. Или в Швеции, в Дании существуют культурные центры, отслеживающие обстановку по всей стране: если два человека выражают намерение заняться театром, они вагонами получают помощь в виде оборудования, костюмов, осветительных приборов и т. д. Разумеется, никогда у нас такого не будет.

Но какие-то наши формы поддержки надо изобретать? Близкие к цивилизованным? Опять же, я говорю не про себя, мы за эти десять лет в итоге заняли свою нишу в городе, да и не только в городе, у нас есть свой зритель, нам хорошо, но я знаю как минимум нескольких людей, коллективов, остро нуждающихся в поддержке хотя бы среды. Дальше премьерного спектакля, сделанного на свои средства, дело не сдвинется. Потому что нет этой самой среды. Питательного бульона.

М. С-Н. А это не чрезмерное требование? На мой взгляд, питательной среды сейчас вообще нигде нет. Люди приезжают из того же самого Парижу и говорят здесь: ой, как у вас интересно, у вас такая насыщенная творческая жизнь, а у нас там такое серое существование! Ты с таким взглядом не сталкивался?

В. Ф. Нет, не сталкивался. Мне кажется, это иллюзия. Наш великорусский культурный шовинизм. Это «Россия — родина слонов». Поглаживание себя по животу, похлопывание себя по всяким выпуклым местам и разговоры на тему: у нас же Достоевский. И у нас душа. Великая и могучая. Это как раз то, о чем я пытался сказать в начале. Нельзя жить прошлым. Сколько можно ехать верхом на Достоевском? Да, у нас есть традиции: великий русский балет и великий русский драматический театр.

М. С-Н. Значит, на Западе существует среда, там художественные прорывы…

В. Ф. Там есть вещи, которые мне крайне интересны и о которых здесь даже не подозревают. Петербург совершенно изолирован от мирового театрального процесса. Общепринятые за рубежом вещи порой воспринимаются у нас как открытие или что-то невозможное. В этом наша питерская периферийность, звезды мирового уровня заезжают раз в пять-шесть лет, регулярно осчастливливают только второразрядные московские антрепризы.

М. С-Н. Например?

В. Ф. Ну, скажем «Stomp», нью-йоркское шоу перкуссионистов, 8 человек, которые делают такой синтез: это танец, это театр, это скетч, это музыка, и все это на основе ритма. На стыке жанров. Но в художественном плане это да, прорыв, безусловно. В другую энергетику. «Дю солей», в том качестве, в каком он начинался. К сожалению — и это факт — как только появляется нечто достойное, новая история, ее сразу же начинают коммерциализировать. Цирков «Дю солей» сейчас уже пять или шесть, да и «Стампов» штуки три существует. Но, безусловно, это было открытие, когда они начинали… Соединение оперы, цирка, театра…

М. С-Н. Ну хорошо, так, может быть, это явление, что в Питере возникают новые идеи, рождаются новые истории и потом они вынуждены уезжать, может быть, так и должно быть? Может быть, это нормальный ход? Город в состоянии родить, но прокормить не в состоянии…

В. Ф. Не думаю, что это нормальный ход. Если здесь родился «модерн-танец» и уехал туда, а здесь опять доступен только классический балет, то, как ни выспренно это прозвучит, а это обедняет общество…

М. С-Н. Будем на пальцах рассказывать детям, какие бывают Полунины…

В. Ф. Да, в результате можно поехать в Москву и посмотреть там выступление театра «Стамп», когда будут гастроли. Вместо того, чтобы сделать так, чтобы здесь оставались театр «До», театр «Шарманка», театр «Дерево», Театр Нового Фронта, Володя Койфман — все, кто уехал из Питера и кто имеет сейчас очень классную судьбу за границей. Им дают театры, дают возможность работать. Они выпихнуты, но в итоге теряют-то не они, а теряем мы, теряет город.

И именно город вместе с театральной общественностью, мне кажется, должен искать какую-то приемлемую структуру, форму взаимодействия. Ясно, что никогда у нас не будет таких обширных программ поддержки, как на Западе, но свое надо искать. Вот у них есть такое понятие, как культурные центры. Некая площадка, на которую могут прийти те или другие. Некая разновидность наших советских домов культуры, канувших в лету. Black box. Черная коробка, где есть разбирающийся трансформирующийся амфитеатр для зрителей и такая же модульная сцена. Фермы для света. Ничего лишнего. Такая дежурная площадка. Вот совсем недавно мы были в Таллинне — там четвертая такая сцена делается. Четвертая! У нас даже разговора о таком нет.

М. С-Н. У нас арендную плату повышают за помещения в историческом центре… Для учреждений культуры.

В. Ф. А помещения-то в городе есть. Не надо делать театр, дайте коробку, триста квадратных метров, всё! Мы вот пытаемся сделать что-то на С-Танции. Но нам не под силу, естественно, содержать такую площадку для всего города. Поэтому, мне кажется, город, который называет себя культурной столицей, не имеет такого места, где мог бы вариться этот самый питательный бульон, где могло бы зарождаться и выживать что-то новое, в итоге — очень много теряет сам город. И мы все. Или организация фестивалей. Это отдельная тема, серьезная. Или — смешно сказать — в «Золотом софите» отсутствует такая номинация, как «новация». Что это значит? Я не знаю, у кого должна болеть за это душа. Вообще, тревогу надо было бить уже давно, когда уехал Полунин. А это ни у кого не вызвало даже недоумения. Ну уехал и уехал. И правильно сделал. То есть такая ситуация всех устраивает. Я же говорю, на нас смотрели как на идиотов, когда «Комик-Трест» отказался от контракта с «Дю солей». Но мы хотим быть здесь. Жить здесь. Работать здесь. Это странно, правда?

Ноябрь 2001 г.