У. Шекспир. «Король Лир». Эстонский театр драмы.
Режиссер-постановщик и автор музыкального оформления Прийт Педаяс, сценограф Пилле Янес, художник по свету Айри Эрас

Зрелище вступает в свои права где-то к концу первого действия (второй акт шекспировской трагедии). Мостки, по которым ходили персонажи спектакля, поднимаются — как подъемный мост средневекового замка. Захлопывается дверь. Регана и ее муж, герцог Корнуолл, запираются, оставив Лира под открытым небом. Второе действие начнется завораживающей картиной: под громыхание грозы, в сплошной стене дождя, льющейся сверху и подсвеченной цветными прожекторами, по щиколотку в воде бредут двое. Они пытаются перекричать бурю, но гром заглушает голоса…

Все второе действие происходит на воде. Свет, играющий в каплях распыленного потока, создает своеобразный водяной занавес, завораживающе красивый и зловеще таинственный. «Король Лир» Эстонского театра драмы — это прежде всего эффектное зрелище, грандиозный боевик; величественная простота Шекспира, который, конечно же, писал кассовые пьесы, в спектакле не отягощена философией. Хотя философия, безусловно, здесь присутствует, но к ней надо пробираться сквозь захватывающую интригу и технические эффекты.

Эффект номер один — роль Лира исполняет женщина, Grand Old Lady Эстонского театра драмы Ита Эвер.

Женщина в роли Гамлета — такое бывало. Аста Нильсен сыграла Принца Датского даже в кино. Сценаристы придумали лихой сюжетный ход: Гертруда родила дочь во время войны; в случае гибели короля династия теряла бы права на престол, пришлось пойти на подлог: девочку объявили мальчиком. Ну и так далее… Но чтобы актриса сыграла Лира… Случалось ли подобное, не знаю.

Лучшим Лиром за всю историю послевоенных постановок этой трагедии в СССР был Юри Ярвет в фильме Григория Козинцева. Любой эстонский актер, взявшийся за эту роль, вступил бы в негласное состязание с великим мастером. Правда, в 1990 году Лира сыграл Рейн Мальмстен в «Угала», а в 1994-м — Лембит Ээльмяэ в «Ванемуйне», но эти спектакли особого резонанса не имели. А тут — первая сцена страны!

КОНЧАЕТСЯ ПРАВДА ТОТАЛИТАРИЗМА. НАЧИНАЕТСЯ ЛОЖЬ ДЕМОКРАТИИ

Для Педаяса Шекспир — прежде всего государственник. Автор хроник и трагедий о власти и о людях, совершающих хождение во власть.

«Король Лир» сегодня — самая злободневная политическая драма Шекспира. По крайней мере, на территории бывшей шестой части света.

Это для «Гамлета» за 400 лет мы напридумывали столько умных и отягощающих трактовок, что в наши дни Эльмо Нюганен, ставя «Гамлета», прежде всего очистил его от этих наслоений, пробиваясь к простому и внятному сюжету. А «Лир» — зеркало эпохи. Зеркало последних 15-ти лет нашего существования.

Два действия спектакля Педаяса (соответственно I — II и III, IV и V акты Шекспира) решены в разной стилистике. Все эффекты сосредоточены во втором действии, и, если бы у нас в театральной публике имелись снобы, подобные тем меломанам, которые являются в «Ла Скала» к любимой арии, они приезжали бы на «Короля Лира» после антракта.

Первое действие аскетично и, до поры, медлительно. Дворцовый ритуал торжественно тягомотен; одетые в одинаковые белые длиннополые камзолы придворные подчеркнуто однообразны. Начало нарочито растянуто: Кент (Айн Лутсепп), Глостер (Андрус Ваарик) и Эдмунд (Хендрик Тоомпере-младший) появляются на сцене поодиночке, сюжет завязывается не спеша. Опасаешься: неужели тебя угостят прохладной и вялой постановкой классики?

Опасения напрасны. Но убеждаешься в этом не сразу!

Поначалу занимаешь себя размышлениями: а чем же все-таки объясняется выбор исполнительницы заглавной роли? Нет, Ита Эвер с самого начала играет прекрасно: в ее Лире есть категоричность деспота, не только не терпящего, но и не слышащего возражений, есть юмор человека, привыкшего смотреть на окружающих свысока и не слишком-то многого от них ожидать… Но кого она играет? Короля или королеву? Обращаются к ней сэр, а не леди, но в данной системе координат это не так уж важно!

И. Эвер (Лир). Фото Х. Роспу

В какой-то миг кажется, что Эвер играет Елизавету Тюдор в последние годы ее власти, когда характер великой королевы стал совершенно невыносимым. Шекспир, конечно, не мог знать, что через 50 лет после смерти Королевы-девственницы ее наследники доведут страну до разрухи и гражданской войны (столь же разрушительной, как война, описанная в «Лире»!), но ведь поэтам вообще присущ пророческий дар.

Персонаж пьесы Алексея Арбузова «Ночная исповедь», немецкий офицер, произносит под занавес роскошную реплику: «Кончается правда фашизма, начинается ложь демократии!» Правда тоталитаризма — это, конечно же, гротескная метафора. Природа тоталитаризма абсолютно условна (оттого тоталитарные системы так любят театральный ритуал и театральную бутафорию — театр ведь тоже условное искусство!); тот, кто у власти, устанавливает, что именно приказано считать правдой. Жить просто: не надо ломать голову над вопросом, что есть правда и что есть ложь (так ведь можно остаться без головы!); от тебя требуется соблюдать условность — и все будет хорошо! Поэтому не важно, мужчина или женщина Лир, сэр или леди; в этой системе координат Лир — мужчина, сэр, а если у вас возникают сомнения на этот счет, отбросьте сомнения!

Отречение Лира от власти — ритуал. Дочери должны объясниться королю в любви согласно заранее разработанному им ритуалу. Лиру плевать, искренни они или нет, — ему необходимо соблюдение формы. Театральной условности.

ТРИ СЕСТРЫ, или НАЧАЛО ПЕРЕСТРОЙКИ

Прийт Педаяс обогащает подтекст этого ритуала красноречивыми деталями. Гонерилья (Юлле Кальюсте), прежде чем начать монолог, бросает красноречивые взгляды на нервно прохаживающуюся по авансцене Корделию (Харриет Тоомпере). Регана (Лайне Мяги), привстав на цыпочки, смотрит, какая часть государства выделена старшей сестре. Очевидно, дележ Регану не устраивает; прежде, чем подойти к столу, за которым происходит раздел страны, она закатывает легкую истерику — и мужу приходится успокаивать раскапризничавшуюся принцессу.

Но важнее другое. Судя по интонациям старших сестер, им этот ритуал тоже кажется унизительным. Просто, в отличие от Корделии, они терпеливо ждут своего часа — когда Лир отдаст власть и можно будет начать править государством по-своему. Монолог Корделии — вопиющее нарушение традиций, шило, вылезшее из мешка и больно кольнувшее всех, кто вокруг. Бестактность — вроде той самой памятной речи Ельцина на октябрьском (1987) Пленуме ЦК КПСС, с которой вся заваруха и началась!

Роль Корделии практически исчерпывается в первом акте. Конечно, героиня Харриет Тоомпере будет появляться на сцене и потом, но уже — только для развития сюжета. Старшим сестрам в спектакле отдано больше пространства. Причем Педаяс считает, что они не так уж и не правы, отказывая Лиру в свите из сотни рыцарей. Одна-единственная сценка в которой Шут (Яан Ууспыльд) в раздражающе красном наряде, размахивая дубиной, бесчинствует в замке Реганы, дает понять, сколько беспокойства причиняет эта орава.

Поначалу медлительный, распадающийся на отдельные эпизоды первый акт педаясовской постановки начинает набирать упругий ритм и логическую цельность с разборки между Кентом и Освальдом. К этому времени отдаленные раскаты грома будут раздаваться все настойчивее, а когда дочери со своими мужьями затворятся от Лира и мостки будут подняты, герои спектакля останутся во власти стихий. И начнется то, ради чего поставлен «Король Лир».

ВОДА И СВЕТ

Раньше персонажи спектакля были отделены от разгула стихий, от того, чтобы стать их игрушкой, непрочными шаткими мостками. Порою то один, то другой все равно оступался и брел по воде, но все же какая-то твердая почва под ногами ощущалась. Теперь, когда тоталитарный, основанный на условности и ритуале миропорядок рухнул, человек оказался во власти грозы и ветра.

У Питера Брука и Григория Козинцева стихиями, господствующими в «Короле Лире», были холод, мрак и огонь. У Прийта Педаяса — вода и свет.

В этой первобытной среде разворачивается эффектная и стремительная интрига.

Текст во втором действии очень сильно сокращен; цветистые монологи в переводе Пеэтера Волконского и Ханнеса Виллемсона звучат сжато и современно. Оттого, что исчезли некоторые моменты, разъясняющие ситуацию, ничего не меняется: развитие сюжета определяется точными и яркими характерами.

Постепенно на первый план выдвигается побочный сын Глостера Эдмунд. Хендрик Тоомпере-мл. великолепно пользуется возможностями, которые предоставляет актеру эта роль, одна из наиболее выигрышных в шекспировской драматургии (стратфордскому барду всегда замечательно удавались образы энергичных авантюристов, не отягощенных совестью). В смутное время ублюдкам всегда везет: они великолепно ориентируются в ситуации и лишены комплексов! Отец Эдмунда, несчастный Глостер, у Андруса Ваарика изображен человеком, который, когда правда тоталитаризма канула в прошлое, растерялся: кругом столько мелких правд и правденок, каждая кричит, что она — единственно верная, и каждая на поверку оборачивается ложью. Трагедия Глостера в том, что он остался в кругу представлений прошлого, которые перестали работать, — и он ослеп духовно прежде, чем был ослеплен физически.

Сцена, в которой Корнуолл (Александр Ээльмаа) вырывает Глостеру глаза, очень выразительна и на удивление изящна. Регана, с окровавленным ножом в руках, словно танцует — в воде — медленный вальс; в характере средней дочери Лира здесь раскрывается эротический садизм (возникший, очевидно, на почве сексуальной неудовлетворенности — недаром же она так бесстыдно тянется к супермену Эдмунду).

Законный добродетельный сын Глостера Эдгар, тот самый, кому в финале выпадает свершить благородную месть, обычно проигрывает по сравнению с обаятельным негодяем братом. К счастью, на этот раз такого не случилось. Наивный и чистый Эдгар Тийта Сукка — один из немногих нормальных людей в ненормальном мире. (В спектакле Педаяса второй такой — Кент в исполнении Айна Лутсеппа, простодушный великан, верный своему королю, несмотря ни на что!)

КОРОНА И МЕЧ

Считается, что Лир у Шекспира прозревает. Перестает быть королем, зато становится человеком. (К сожалению, слишком поздно, когда сделанного уже не исправишь!)

Здесь — сложнее. Ита Эвер играет не прозрение, не раскаяние, а путь Лира к глубокому (и пессимистическому) стоицизму; выкрик: «Люди, вы из камня!» — финальная точка этого пути. Совершенно потрясающе играет актриса сцену воображаемого суда над дочерьми: обращая взгляд в зал, она встречается глазами с каждым из зрителей, и каждому в тот миг кажется, что этот полный боли, недоумения и печальной иронии взор адресован именно ему.

У Шекспира к тому моменту, когда сцена завалена трупами, всегда появляется новый справедливый властитель — гарант восстановления исторической справедливости (Генри Ричмонд, Фортинбрас, Малькольм и пр.). Идея сильной государственной власти торжествует. Сегодня нам трудно принять такой финал. Именно поэтому образ нового правителя, герцога Олбэни (Сулев Теппарт), в спектакле, мягко говоря, неоднозначен.

И. Эвер (Лир), Я. Ууспыльд (Шут). Фото Х. Роспу

Муж Гонерильи поначалу кажется безвольным подкаблучником; Олбэни выходит к жене, только что кокетничавшей с Эдмундом, мертвецки пьяный, в расстегнутом мундире, под которым — не заправленная в брюки нижняя рубаха. Он терпеливо сносит оскорбления — но, видно, именно тут в его душе происходит перелом. Незаметный государственный чиновник обдумывает свое вхождение во власть.

Ближе к финалу Олбэни уже забирает в свои руки нить интриги. Когда умирающий Эдмунд вспоминает о своем приказе убить Лира и Корделию и просит отменить приказание — для этого нужно передать исполнителю меч Эдмунда, — все по приказу Олбэни начинают искать уроненный в воду меч. Ищут долго, шумно — и, разумеется, не находят. Герцог не приказал найти, он приказал искать. А решение Олбэни оставить Лиру — уже безумному, уже умирающему — королевские почести пожизненно кажется нам, знакомым с нынешними хитросплетениями политики, откровенным цинизмом. Вроде пожизненных гарантий экс-президенту и его семье. Вообще образ герцога Олбэни, терпеливо дожидавшегося, пока соперники уберут друг друга, и завладевшего короной, чрезвычайно современен. Вам так не кажется?

Такой финал требует иной судьбы для самого честного и прямодушного героя трагедии — Кента. Я совершенно убежден, что вслед за своей последней репликой: «Не смею, герцог, сборами тянуть. Меня зовет король, мне надо в путь!» — Кент должен покончить самоубийством. Разгул стихий закончен, буря смирилась. Одним — править в униженном ложью и войной государстве; другим — уйти туда, где лучи света играют в сплошной стене воды.

Сентябрь 2001 г.