Какие имена приходят на ум при словах «молодые режиссеры»? 40-летние фоменковцы-васильевцы-додинцы… Мы все продолжаем оплакивать их лабораторно-подвальную судьбу, или осуждать рациональную западную холодноватость, или негодовать по поводу шоуменских растрат таланта… А им на смену незаметно выросли хорошие дети… Появились режиссеры, едва достигшие тридцати и даже вовсе не достигшие этого возраста.

Центр Мейерхольда открыл рабочий, повседневный театральный сезон в октябре мини-фестивалем молодых режиссеров Москвы. На сцене ЦМ были представлены постановки четырех очень разных режиссеров, старшему из которых — 30, младшему — 24. Владимир Епифанцев («Маяковский ray of darkness in the ominous kingdom of the light»), Василий Сенин («Фро» Андрея Платонова), Юрий Урнов («Раздетые» Жоан Казос) и Николай Рощин («Пчеловоды» по мотивам полотен Питера Брейгеля и Иеронима Босха) уже показывали свои спектакли на других площадках, но, собранные в одном месте и в одно время, в какой-то степени смогли представительствовать от своего режиссерского поколения.

Обращение ЦМ именно к теме молодой режиссуры понятно — Центр декларирует режиссерский акцент всей своей работы, собирается совместно с МХАТом запустить режиссерскую магистратуру. А проблема молодой режиссуры, конечно, одна из самых актуальных и болезненных проблем сегодняшней театральной ситуации и Москвы, и России.

Режиссер — в принципе штучная профессия, их никогда не было много. И им всегда было трудно пробиваться — старшие товарищи всегда плотно сидели на местах. В то же время ситуация для нынешних 20-30-летних выпускников режиссерских курсов и мастерских особенно неблагоприятна, не только потому, что худруки репертуарных театров, за редким исключением, не особенно-то их к себе зовут, — у молодых элементарно нет площадок для воплощения идей. Жесткость конкуренции усугубляется тем, что по стране бродит призрак многочисленного потерянного поколения 40-летних, недовоплотивших себя в режиссерской практике, живущих постановками по приглашениям то в Тамбове, то в Париже, наработавших себе имена, сформулировавших и отчасти на практике воплотивших даже какую-то свою эстетическую программу, но, как правило, не создавших своего театра.

Кто-то из 20-30-летних режиссеров смело едет в провинцию. Работы Алексея Крикливого в Красноярске, Сергея Бобровского и Юрия Урнова в Новосибирске, которые мне пришлось увидеть за последние два года, пусть не идеальны, но это полноценные опыты, позволившие режиссерам утвердиться в своем профессионализме и добиться законченного эстетического результата. Кто-то из молодых редко, но получает приглашение на постановку в столице, кто-то пытается создавать свои проекты, чаще всего антрепризные, к которым театральные профессионалы априори относятся скептически (хотя многие про них только слышали, но не видели). То, что ЦМ предоставил молодым свою площадку, — не только следование выбранной концепции, не только благородный концептуальный жест, но и шаг, имеющий быстрые практические результаты. Подобно тому, как фестивали дипломных спектаклей театральных вузов взяли на себя функции актерской биржи, площадка ЦМ помогла молодым режиссерам показать товар лицом. Кроме групп поддержки и молодых зрителей, в зале сидели театральные профессионалы. В результате режиссеры по полной программе получили отклики и обсуждения: и устные, и в прессе. А В. Сенин получил приглашения на постановки сразу в два театра. В. Епифанцев и Ю. Урнов продолжат работу в ЦМ уже в его проектах.

Что показал фестиваль?

Разность, даже разнонаправленность эстетических устремлений молодых режиссеров и умение работать с элементами разных театральных систем. Это не ученические пробы, а полноценные, пусть и несовершенные, режиссерские работы. Хотя молодость и неопытность (а порой самоуверенность и амбициозность — например, у В. Епифанцева) режиссеров очевидны, хотя элемент подражательности и стилистической зависимости от мастера в какой-то степени присутствует (например, в дипломном спектакле фоменковца В. Сенина «Фро»), но в каждой работе видна индивидуальность автора и незнакомая поколению 40-летних активная энергия молодости, действенный, активный талант, подтвержденный школой, стремление решить основополагающие жизненные вопросы и умение найти для этого не прямолинейные, а именно художественные способы.

Фестиваль показал, что московские молодые режиссеры вовсе не тяготеют к ниспровержению старых форм, стремятся создавать не авангардный, а современный театр. Эпатажен только Епифанцев (кстати, он не только режиссер, но и исполнитель главной роли, в общем, автор). Он создает в своем «Маяковском» (оцените выбор героя и текста — «Облако в штанах» плюс «Хорошо») визульно-музыкальный хаос отрицания. Оглушающее живое звучание аутентичных восточных инструментов, горловое пение в сочетании с тяжелым металлом, красно-синие пятна света, выхватывающие из мрака черепа и кости, бритые шаманские головы, обнаженный мускулистый торс героя, рычащего свой монолог Богу-противнику на низких нечеловеческих частотах… Герой стремится в этом хаосе, имеющем, кстати, и четкие социальные приметы (молотом по настоящей наковальне, да с искрами по всей сцене!..), сотворить свой космос — например, очеловечить одну из кукольных женских фигур, живущих на заднем плане своей поверхностно-похотливой «не-жизнью», и наделить ее конгениальной ему способностью любви. (Очень эффектна сцена буквального оживления куколки, положенной на хирургический стол, Маяковским-Франкенштейном.) При оглушительности фона и монотонности использованных приемов Епифанцев добивается порой очень сильного эмоционального воздействия на зрителя — буквально холод бежит по позвоночнику, когда текст «Облака» логически точно и без паузы переходит в текст поэмы «Хорошо» и мы мгновенно понимаем невозможность в такой художественной системе (и в таком социуме) осуществления любви к женщине, если она помещена в один ряд с любовью к фабрикам, заводам и моей милиции. Такая любовь должна обернуться и оборачивается насилием над любимой женщиной, своим созданием, а значит, над собой. Тема высказывания Епифанцева абсолютно понятна, а выбранные средства производят впечатление адекватных материалу.

Противоположный по эстетике спектаклю В. Епифанцева — спектакль В. Сенина «Фро». Актерски живой, уютный, ансамблевый он, как ни странно, говорит о том же — об изначальной и социально закрепленной разнонаправленности мужского и женского начал, о трагическом несовпадении людей в любви, о разрушающей любовь, навязанной людям модели социальных ролей, об иллюзорности созидательной романтики, о неотделимости плотского от духовного. Высказывание Сенина сюжетно и мизансценически многопланово, режиссер придумывает точные, эффектные и работающие на обобщение метафоры (например, таз с водой для умывания и манипуляции с ним — образ плотской любви). Молодые актеры, вчерашние студенты, работают замечательно. Правда, интонация спектакля имеет отношение больше к Фоменко, чем к Платонову…

Прекрасно работает с актерами и Ю. Урнов… И снова — любовь, невстреча, социальное и человеческое… И снова сочетание психологического и условного, использование метафор, игра с крупными и дальними планами, скорее кинематографическая, чем театральная, использование экрана на заднем плане, фиксирующего моменты жизни героя, по-разному проживающего себя в любви к разным женщинам.

Пришедшие на смену утомленным и рассерженным на жизнь сорокалетним, молодые более смелы и решительны. Они вполне культурны, образованны, но не повязаны какой-то одной формальной страстью — ни приверженностью к одной системе, ни стремлением бороться с ней до последней крови. А стало быть, они свободны в отношении выбора театральных средств именно как средств. Похоже, страсти, которые их волнуют, — в первую очередь не театральные, а жизненные. Хотя жизнь и театр убеждают их в том, что наше время не для сильных страстей, да и сами их постановки утверждают невозможность воплощения человека в любви, творчестве, социуме. Но, похоже, новые режиссеры готовы поспорить со своими собственными художественными выводами. А значит, нравятся нам их работы, их индивидуальности или нет, но начинается новое движение театра — возможно, к жизни, и уж во всяком случае более энергичное и оптимистичное, чем раньше.