Е. Гришковец. «ОдноврЕмЕнно». Красноярский драматический театр им. А. Пушкина.
Режиссер Алексей Крикливый

Казалось, «миссия невыполнима»: только самому Гришковцу удается с неизменным успехом воплощать на сцене возвращенную им к жизни концепцию исключительной ценности личного, частного опыта человека. Постсоветской эпохи, добавим. Раньше писали книги «Ленин и дети», теперь впору выпустить серию «Гришковец и детство», «Гришковец и срочная служба», «Гришковец и первая любовь». Что-нибудь в этом духе. Это Гришковец придумал единственно возможную форму выражения нехитрой, но чрезвычайно востребованной идеи, это с его психофизикой и способом существования законно связывают тип такой драматургии и театра. Поэтому-то любая попытка замены субъекта-автора другим человеком-актером представляется рискованной. И точно: в спектакле А. Крикливого, недавнего выпускника ГИТИСа (курс Хейфеца), сомнительна фигура рассказчика, автора «монодрамы»: мы же знаем, что не он автор. По крайней мере, этой монодрамы. Другой — пожалуйста, собственного сочинения. А так — все равно что в популярных ныне западных телешоу, построенных на публичном подглядывании за частной жизнью добровольных жертв-участников, взять и заставить кого-то играть чью-то роль. Неинтересно. Вакансия занята — Гришковцом, вовремя попавшим своим принципиальным негероизмом в яблочко. Срабатывает момент узнавания: как ни странно, но псевдодокументальные потоки сознания, зафиксированные Гришковцом, отпечатываются в памяти надолго. Правда, вместе со свойственной Гришковцу актерской манерой.

Очевидным оказалось и другое: свободный, «антихудожественный» текст у актеров трудно поддается той свободе изложения, которая есть у автора. Понятно же: это его текст. Зато во вставных новеллах, где сладкая парочка «русских путешественников» (артисты Я. Алленов и А. Истратьков) этюдным методом пробовала шаблонные ситуации и характеры, диалог с текстом и зрителем состоялся.

Контакт основан на радости узнавания. Их — в этом тексте, нас — в них, представляющих этот текст. Ну а текст слизан с нас, потому до боли знакома каждая ситуация. Скажем: двое, давно не виделись, одному хреново, другой пытается сочувствовать, первый предлагает выпить, второй «тормозит».

Начинается канитель: ты знаешь, сегодня никак, может, завтра, да пошел ты, да сам ты, нет, вот друг, да… и так дальше. Выпьют, понятно. Столь же общая, сколь и конкретная, «своя» история. Ее присвоили, с большим знанием дела сыграли. Вот она, сила сближения и одновременно — момент остранения. Потому зал и гогочет.

Наконец, фантазия № 3 — «Зима» — блестящий пример адекватности способа актерского существования интонации, заложенной в тексте. Излюбленный авторский прием — взять «из жизни» одну из обычных моделей поведения и поместить ее в непривычный контекст. То есть: один из горемычных солдатиков (артист Е. Сафронов) исполняет целый этюд на тему «как хочется курить», узнавание — стопроцентное, между тем, курить ему хочется в совершенно «некурибельной» ситуации, на закладке боеприпасов в глухом зимнем лесу. Кроме того, «зима» самая что ни на есть ненастоящая, бутафорская, несмотря на белые маскхалаты, Снегурочку, елки, а чувство холода они отыгрывают «по-настоящему» — до третьего пота. Взяты знаковые ситуации, набор клише, а играют с ними как вздумается, не считаясь с нормальной логикой. Поэтому структура представления выстроена тоже вольно: начальная ситуация, некое странное положение, в котором оказались герои (лес, зима, дурацкое спецзадание), используется как предлог для проявления «негатива» — воспоминаний, детских и всяких, щекотливых, по обыкновению. Отрабатываются прошлые стыд, неловкость, благо зал дышит в такт актерам, с радостью узнавая себя в нескладных старшеклассниках.

Оказывается, не только Гришковец может играть «гришковцов». Новый наив упал на благодатную почву: клоны такого бесхитростного, предельно «честного» искусства могут множиться бесконечно. Но вот странно: какой театр, такая и реакция на него. Одномоментная. Пока «гришковец» вызывает в себе чувство сиюминутной жизни на сцене, такое простое и понятное, ты, поддавшись очарованию «настоящего», сидишь, обуреваемый теми же (своими!) чувствами и переживаниями, одновременно с «гришковцом», — такие правила игры. Как только миссия выполнена — игра кончается.