«МИЛЕНЬКИЙ ТЫ МОЙ»

Отпустите меня, отпустите,
рвы, овраги, глухая вода,
ссоры, склоки, суды, мордобитья, —
отпустите меня навсегда.
Акробатки на слабом канате,
речки, заводи, их берега,
на декорационном закате
нитевидные облака,
мини-шубки, и юбки, и платья,
не пускайте меня, не пускайте,
на земле подержите пока!

Простите, простите, простите меня!
И я вас прощаю, и я вас прощаю.
Я зла не держу, это вам обещаю.
Но только вы тоже простите меня.
Забудьте, забудьте, забудьте меня!
И я вас забуду, и я вас забуду.
Я вам обещаю, вас помнить не буду,
но только вы тоже забудьте меня.
Как будто мы жители разных планет.
На вашей планете я не проживаю.
Я вас уважаю, я вас уважаю,
но я на другой проживаю. Привет!

Я побежден самим собой.
Устал. И небо угасает.
Пора уже, пора…
Постой
Вгляделся вдаль — а там светает.
Свой крест все тяжелей нести.
А память свод грехов листает.
Жизнь прожита, почти…
Почти
Вперед вгляжусь — а там светает.
Прошли и высохли дожди,
снег падает и снова тает.
Казалось, темень впереди.
Но вот вгляжусь — а там светает!

Сергей Юрский

Шея напрягалась, как у подростка,
впервые столкнувшегося с несправедливостью.
Голос звучал на высоких нотах,
ломкий и юный, почти как дискант.
А ведь он прожил восемь десятков лет…
и даже чуть больше…
И не научился быть спокойным,
быть степенным,
быть слепым.
Он написал для артистов
лучшие роли в ХХ веке.
В ХIХ такие хорошие роли сумел написать
только его тезка — Александр Островский.
Но то в ХIХ! А в ХХ — как Володин, никто не сумел!
Была путаница.
Он жизнь чувствовал как подарок, а его называли меланхоликом.
Он, может быть, единственный из всех
создал на сцене положительного героя и героиню,
а его обзывали очернителем.
Он весело пошучивал, а хмурые люди, привыкшие к лжи,
значительно покачивали головами.
Он говорил о жизни с распахнутой душой,
всерьез и навзрыд, а они криво улыбались, думая, что он выпивши.
Он пил не как они и не как мы.
Он думал не как они и не как мы.
Он жил не как они и не как мы…
Он любил НЕЗНАКОМЫХ ЛЮДЕЙ.
Он написал: «Не родственники, не начальники,
не подчиненные,
просто повстречались несколько человек
на одном и том же земном шаре».
Будем помнить его, будем его читать и играть.
Постараемся понять его, это еще впереди.
Поклонимся ему — незабываемому Александру Моисеевичу.
Свободному ЧЕЛОВЕКУ
эпохи социализма.

21 декабря 2001

Александр Белинский

Скоро сто лет, как Россия лишилась Антона Павловича Чехова. Не боясь преувеличения, утверждаю, что после Чехова не было в нашем Отечестве драматурга выше Александра Володина. Теперь и его нет.

«Фабричная девчонка», «Пять вечеров», «Моя старшая сестра», «Назначение» — пьесы, по которым будут изучать время. И сколько же горя они принесли такому доброму, легко ранимому автору. Он ушел от современности и начал писать пьесы-притчи. И «Дульсинея Тобосская», и «Петруччо», и «Дневники королевы Оливии» — эти сказки не менее современны, чем его пьесы о сегодняшней жизни.

Он прошел войну от звонка до звонка. Война жила в его душе всегда до последней минуты. Он знал нищету и много, много горя.

Нашей дружбе полвека. Он часто ругал меня за злоязычие, потому что сам был человеком уникальной доброты и бесконечной любви к людям. Многие платили ему тем же.

Никогда не забуду, когда, начиная снимать «Идеалистку», я позвонил Михалкову и предложил ему сниматься. Он сразу же отказался. Потом спросил: «А чей сценарий?» «Володина», — ответил я. «Я завтра же приеду», — сказал Никита. «Может быть, прислать тебе сценарий?» — спросил я. «Зачем? Это же Володин». И приехал. И снялся.

Такая же история произошла с «Графоманом». Когда мы придумали фильм по чудесному его рассказу «Поэзия и проза», я сразу же сказал, что это для Ефремова. «Я не буду ему звонить, — сказал Володин. — Он так занят своим МХАТом». «Рискну», — сказал я и набрал номер. «Ты с ума cошел! — сказал Ефремов. — МХАТ. Я уже два года не снимаюсь». «Это сценарий Володина». Последовала пауза. «Когда приезжать?» — спросил Олег. «Послезавтра», — робко сказал я. И приехал. И снялся. Я помню лица Алисы Фрейндлих и Игоря Владимирова, когда я читал им «Дульсинею Тобосскую» в рукописи. На следующий день они начали репетировать.

Он прочитал мне письмо Михаила Ромма (оно пришло уже после смерти Михаила Ильича), где тот прислал распределение ролей в кинофильме «Две стрелы». Увы, его сняли потом и, конечно же, не так, как бы его сочинил великий кинорежиссер, беззаветно любивший творчество Саши Володина.

Он любил название своего фильма «Графоман». Володин начал писать стихи очень поздно и, когда прочел мне свои первые строфы, на мой возглас «Ты же поэт!» раздраженно ответил: «Я графоман! Поэт для меня один — Борис Леонидович». Он мог часами наизусть читать Пастернака.

Как его любили Евтушенко, Ахмадулина, Бродский, Окуджава!

Он же больше всех любил Окуджаву. Он вообще пронес через всю свою жизнь любовь к одному актеру — Олегу Ефремову, актрисе Нине Дорошиной, композитору Валерию Гаврилину.

Гаврилин обожал стихи Володина и написал два романса к фильму «Графоман»: «А девушки бегут, бегут», «Простите меня». Последний он сыграл Володину. Тот заплакал. Гаврилин мечтал написать музыкальное сочинение на володинские стихи. У меня сохранились отобранные им строфы. Но уже нет Валерия Гаврилина, а теперь и Саши Володина…

Их роднила абсолютная искренность, тщательность в работе над словом — одного, над звуком — другого и абсолютная бескомпромиссность. У Володина надо было немедленно отбирать рукопись. Он хотел вычеркивать и вычеркивать. Когда я ставил его сочинения, он звонил мне по телефону и просил вычеркнуть ту или иную фразу, иначе, говорил он, мне будет стыдно. «Мне будет стыдно» было его любимое выражение.

Он вынужден был часто ходить в театр и говорить комплименты артистам, режиссерам и авторам, которые приглашали его на премьеру. Он хвалил все, что смотрел, а потом под строжайшим секретом сообщал мне, как ему не понравилось. Горжусь, что не выдал его по сей день. Самым высоким комплиментом были слова: «Он (или она) такой хороший».

Когда я поссорился с Мариной Дмитревской, он позвонил мне ночью и сказал: «Не обижай ее. Она такая хорошая». Я не послушался.

У меня остались все его книги, на каждой автограф. Автографы так же талантливы, как все, что он писал. Если хватит сил и времени, я напишу историю каждой. Ах, как много я могу рассказать об этом удивительном таланте! За пять дней до его смерти я уговорил его сделать музыкальное сочинение на тему пьесы «В гостях и дома». Это прекрасная пьеса с несчастливой судьбой. Он не любил ее. Но, последний раз перечитав, изменил свое мнение. Мой долг поставить ее с теми стихами, которые он назвал мне по телефону. Может быть, этим я хоть немного отблагодарю его за ту полувековую дружбу, которую он мне подарил.

Алиса Фрейндлих

Все, что про него должно быть сказано, — должно быть достойно его. Хороший? Да. Умный? Да. Талантливый? Да. Ну и что? А должно быть сказано что-то, чтобы было ясно: он — Володин.

Он не менялся с годами. Ну, поседел. Ну, постарел. Но не слишком, нет, не слишком. Чуточку. Наверное, оттого, что в нем было много детства. Детством человек продлевает жизнь. В Володине были и мудрость, и застенчивость, и прозрачность мысли, и чистота мысли. Мандельштам когда-то написал замечательные строчки (правда, про Ахматову):

Есть на тебе печать Господня,
Такая странная печать,
Как бы дарованная свыше,
Что, кажется, в церковной нише
Тебе назначено стоять…

Он был какой-то такой удивительный, словно его действительно заслали сюда свыше, а он все время стеснялся того, что должен делать что-то необыкновенное и как будто все время говорил: «Извините, меня здесь нет, меня здесь нет…»

Было три творческие встречи. Фильм «Похождения зубного врача». Тогда мы вообще познакомились: Элем Климов привел его ко мне домой, мы сидели, болтали… О чем — не помню. Потом — «Дульсинея Тобосская» в театре Ленсовета, обруганная критикой за песни, хотя автором главной вступительной песни Луиса был сам Володин. Потом была «Киноповесть с одним антрактом» в БДТ. И множество встреч где-то, когда-то по поводу… Он ушел из театра, потому что его гнобили, а у нас не было мощи его защитить. Кино было более могущественным, оно могло сохранить его — и мы его лишились. Театр осиротел, брошенный Володиным. И до сих пор (со времен Чехова, наверное) среди драматургов нет ни одного с такой плотностью мысли при прозрачности слова…

И всегда к нему была такая нежность, как будто это что-то беззащитное и родное.

Кирилл Лавров

Он как-то незаметно вошел в мою, в нашу жизнь. Он и в театр пришел как-то незаметно. Тихий человек. Сидел тихо в зале. Но — вошел и стал неотъемлемой частью Ленинграда, нашей общей жизни… И как-то незаметно, сорок лет назад, мы перешли на «ты»… Безумно жалко, что он мало пьес написал. Но и Чехов — всего четыре… Володин всегда поражал меня тем, что в нем, тихом и очень застенчивом человеке, — настоящая бойцовская душа. Он никогда не шел на внутренние компромиссы, позволял говорить то, что считал нужным, — где бы это ни было: и друзьям своим, и врагам своим. Всегда — собственная, личная позиция. Он мог быть и неожиданно резок, мог и матом чиновников покрыть, и дверью хлопнуть. Я был занят только в одном его спектакле — «Пять вечеров», но все время ощущение, что он есть всегда.

Михаил Боярский

Это был человек удивительно мягкий и настоящий. С ним совсем не обязательно быть знакомым — такое ощущение, что знаешь его давно. Он был очень ненавязчивым и скромным человеком, а это черта личности гордой и умной. Состоял в хороших отношениях со спиртным, это меня всю жизнь восхищает: мне кажется, если в этих отношениях он не дал спиртному себя победить, но сам победил его, — это свойство настоящего мужчины.

Кто-то сказал, что хочется быть слабым, а приходится быть сильным. В драматургии Володина — слабые люди, но они все побеждают. Мне очень близки все его герои. Они все с комплексами, и это свидетельствует о том, что они живые. В его героях я всю жизнь узнаю себя, свои слабости, свои метания, свои комплексы. Его герои нелживы — они сотканы из нормальных человеческих качеств. И особенно близки нам, актерам. Даже если кому-то и не повезло их сыграть, — они все равно прошли и прожили эту жизнь с нами…

Оттого, что он существовал, было легче жить. Было понятно, что мир еще не окончательно сошел с ума, не все покупается и продается. Никакие величайшие достоинства современных мужей не сравнятся с его величайшими недостатками.

Кроме зависти, его жизнь не вызывает никаких других чувств. Жизнь дала ему фантастически много: таланта, любви, людей. Он прожил полноценную долгую жизнь. Как рано ушли из жизни Высоцкий, Миронов, Даль, и даже Ефремов, и даже Никулин не дожили до восьмидесяти… Володину Бог дал перелистать в книге жизни очень много страниц… При всей его гипертрофированной скромности и застенчивости, он был знаком, как мне кажется, с лучшими людьми в этой стране. Его вообще, кажется, окружали только хорошие люди. Его присутствие, казалось, охраняло от плохого.

Он был человек верующий, и, дай Бог, в другом мире у него сложится все благополучно.

«Счастье — это очень мимолетное состояние. Вдруг раз — и тебя пронзит ощущение того, что кто-то тебе дорог или что-то хорошее произошло в твоей душе или душах близких людей! Пронзило — и прошло. Мгновенье счастья. А несчастье — оно длительное. Вот у меня были такие строчки: «Длинная, долгая смерть отнимает дни у маленькой щедрой жизни…» Во всем наступает разочарование. Разочарование, несчастье — это долгое, долгое, а счастье — это мгновение, которое пронзает и преодолевает все долгие разочарования: и неуверенность в себе, и все плохое в душе».

«Никогда не пейте с неприятными людьми. Я про себя тогда говорю такую фразу-заклинание: «Этот человек не увидит меня до конца своей жизни»…

«Что меня волнует в любой женщине? То, что я могу преклоняться перед ней, перед чудом… «Ты появишься у двери в чем-то белом, без причуд, в чем-то впрямь из тех материй, из которых хлопья шьют…» И — то, что я могу жалеть ее. Преклонение и жалость — вот это меня поражает в женщине мгновенно. А потом — еще многое…»

Спектакли, поставленные по его пьесам, стали легендами. Театральными легендами теперь уже прошлого века. «Пять вечеров» в БДТ, «Назначение» в «Современнике», «С любимыми не расставайтесь» в ленинградском Ленкоме. Фильмы по его сценариям разошлись в народе на пословицы-поговорки, как в свое время «Горе от ума». То, что «тостуемый пьет до дна», «я до дна и вы до дна — у нас такой порядок», знал каждый гражданин Советского Союза. Он озвучил все наши комплексы, страхи, влюбленнности, растерянность, отчаяние, глупости, очарованность жизнью и разочарованность в ней… Много лет его пьесы шли в театрах огромной страны, женщины и мужчины говорили со сцены его словами. Он дал им голос. Сегодня эти голоса, мужские и женские, смешные и горькие, звучат, как музыка времени. Может быть, его пьесы будут играть, как сегодня играют Островского и Чехова. Открывая для себя неведомый строй русской души и русской речи. Но и сегодня слова, которые он подарил своим героям, конечно же, уходящая, но все-таки еще не окончательно ушедшая натура.

Ольга СКОРОЧКИНА

«Миленький ты мой…»

…Ни один день не повторится, все пройдет: и плохое и хорошее. И этот день не повторится, и эта минута не повторится. Как хорошо, что мы все тут собрались, сидим вместе, как прежде, помнишь?..

…Я понимаю, что я для вас обыкновенная, каких тысячи. А вы… Все у вас тут необыкновенное! Это ваш мир. А у нас все серо, обычно… Я не то говорю, все не то…

…Духи дневные, спасибо за то, что ЕМУ подсказали похитить меня! Вдруг бы похитил не он, что было б со мною тогда?..

…Простите меня за эту необразованность. И простите, что я не являю собой венец красоты, тем более, что годы идут. Конечно, волосы мои не золото. Но все-таки… Видите, какой отлив? Рыжина. Это сейчас модно. Да и руки, что поделаешь, не слоновая кость, но, во всяком случае, посмотрите сами. А те части тела, которые целомудрие скрывает, — особенно восторгаться, может быть, и не стоит, но и стыдиться тоже нечего!

…Если бы вы захотели, вы были бы не один. А меня как влечет к вам, родной мой!..

…Кто как умеет, тот так и верует. Я верующая в любовь и ласку. А кто никого не любит — тот грешник… А жениться на мне не обязательно. Пускай это место и послужит могилой моей чести!..

…Как бы я хотела, чтоб у нас был ребеночек! Он был бы такой же, как ты… Он бы тебя веселил, мы бы вместе тебя ждали…

…Нет, безумие, что я себя так веду! Только прошу, не истолкуй мое поведение как вообще легкую доступность ко мне. А правда, как у нас быстро все произошло. Ты меня, наверное, презираешь?..

…Вообще-то одной лучше жить. Мужчине надо то носки покупать, то четвертинку… Вот скажи мне, что такое любовь? Любовь — это электрический ток.

…Вы знаете, в Большой советской энциклопедии, оказывается, вообще нет слова «любовь». Есть «Любович» — русский историк, а потом сразу «Любомиров» — тоже русский историк. А где же, спрашивается, «любовь»? Начинаешь сомневаться…

…Я не дура, я не умная, я веселая. Меня специально в компанию приглашают, чтобы я всех веселила. Я даже иностранцам нравлюсь. Шведам. Я с одним моряком познакомилась! Он мне ручку поцеловал! Разрешения попросил и поцеловал…

…Я ведь, в сущности, живу одна. В будни — ничего, а в праздники — плохо. Никуда идти не хочется. Один раз еду в трамвае и думаю: «Вот бы ехать-ехать, никуда не приезжать». Представляете?..

…Если он меня бросит, я умру. Не нарочно. Умру от горя. Я перестану есть, спать, пить. Я умру от звериной болезни «сморщенное сердце». Звери так погибают тогда, когда их бросают люди, которых они любят…

…Вообще, имей в виду, из того, что между нами произошло, я не делаю никаких выводов. Это мое правило. Это никого ни к чему не обязывает…

…Женщины, они, знаете, они как птицы, у них инстинкт скорее свить гнездо. Если она знакомится, то ей хочется надолго, в перспективе — на всю жизнь…

…В этом возрасте наши козыри: мягкий взгляд, умение с интересом слушать собеседника и учитывать особенности фигуры… Повторяем танец. Па-де-зефир… Движение ветерка!..

…Раньше я думала, что глаза — просто для того, чтобы смотреть. Чтобы не оступиться, не упасть, чтобы знать, кто к тебе подошел. Теперь я поняла, что можно смотреть на сами глаза. Глаза для того, чтобы на них смотреть!..

Он теперь может подумать, что я убежала от него. А он теперь ищет меня и наверняка заблудился, он говорил, что плохо ориентируется в темноте, особенно ночью. Добрая ночь, заклинаю тебя, охрани его!

…Я знала, что ты придешь, я знала! Такой честный, такой умный, такой хороший. Помнишь, ты предлагал мне ехать куда-то? Если ты не передумал, я поеду. Не пожалею, Саша, не пожалею!

ПРОСТО ЗНАКОМАЯ. СТАРАЯ ЗНАКОМАЯ: ТАМАРА — КАТЯ — ЗОЯ — ЯЩЕРИЦА — ПОЮЩАЯ — АЛЛА — ДУЛЬСИНЕЯ — НАДЯ — САНЧИТА — НЮТА — ЛЮБА — ИРА — ЖЕНЯ — ИРА

«Милая моя..»

…Видишь, как хорошо. Когда на столе белая скатерть и цветы — неловко быть мелочным, грубым, злым. Скатерть должна быть со складками от утюга, они пробуждают воспоминания детства…

…Жить надо мудро, без суеты. Учти, в книге жизни много лишних подробностей. Но тут существует секрет: эти страницы можно пропускать…

…Считаю себя полезным членом общества. И, кстати сказать, более полезным, чем вы все, вместе взятые. Так что, учтите, друзья, ради вашего удовольствия прикидываться лучше, чем я есть на самом деле, я не собираюсь… Запомните: я свободный, веселый и счастливый человек. И еще буду счастлив разнообразно и по разным поводам. Чего и вам желаю.

…Странно, вот мы здесь сидели, разговаривали, ничего не слышали. А музыка была. А мы не знали, нам было неинтересно. И так — то и дело. Все проходит мимо…

…Раньше я думал, что эти слова: " Мементо мори" — звучат мрачно. Наоборот! Это весело! Это значит — умей радоваться жизни, умей забывать плохое и помнить хорошее…

…Ты — женщина замедленного действия. Ты не сразу начинаешь действовать на человека в полную силу. У тебя очень удачно посажены глаза, они могут, не отвлекаясь, заниматься своей основной специальностью: поражать человека. ..

…Женщина всю свою жизнь пытается добиться только одного — она хочет найти человека, которому может понадобиться ее любовь. Она торопится, она то и дело ошибается, она пользуется всеми честными и нечестными способами, она стыдится этого!..

…Ну отпусти ты мою душу! Я не умею руководить и управлять. В институте я был рядовой студент. В армии я был рядовой солдат. Я трудолюбивый, интеллигентный, любящий свою родину, необщественный человек…

…Утром вино вредно. — Да тут всего по сто пятьдесят. Чистая формальность….

…Так ведь налито уже! Не обратно же выливать! Что он про нас подумает, Палыч? Что мы, крохоборы?…

…А полы помыть тебе не требуется? А то я вымою, только свистни!.. А вот вам я руки не подам. Потому что вы мне глубоко антипатичны…

…Мне очень нужно ее видеть. Не по болезни, а кроме того…

…Если не мудрствуя, я знаю, на кровь мода, я знаю, идет бойня. Но бить кулаком в морду — мне самому больно!

…Мне не будет там хорошо! Там — это будет все равно как будто после жизни, как будто я уже умру. Меня уже не будет! А будет кто-то другой! Я даже не знаю, какой он будет! Здесь я вместе со всеми!..

…О подлые, нескромные, неучтивые и косноязычные люди! Вы думаете, я пришел к вам ради вашего пирога? Я пришел взглянуть на ту, перед которой так тяжко виноват…

…Если я когда-нибудь не исполню твою просьбу или начну на тебя ворчать — сразу же на меня цыкни: «Скажи, мол, спасибо, что я согласилась жить в твоем доме. Тебе когда-нибудь снилось, что тебя полюбит такая женщина?»…

…Правда, ты слишком много суетишься. Есть чересчур беспокойные птицы: они все время охорашиваются, поют беспокойные песенки, а не знают, что главное их достоинство — это то, что они могут просто молча летать…

…Как хорошо, что мы все тут собрались, сидим вместе, как прежде, помните? По-моему, когда-то мы жили даже дружно. Или мне казалось?..

ЛЯМИН — ИЛЬИН — БУЗЫКИН — СОСЕД — МИТЯ — ПЕТРУЧЧО — УШАСТЫЙ — САНЧО ПАНСО

Болел ли он, писал ли, молчал ли, пил — он был, он жил в Ленинграде, его присутствие все время и всеми ощущалось. Как жить в нашем городе без Володина — совсем непонятно…

Без него будут идти его пьесы и фильмы, классика останется классикой. Просто больше на Петроградской не живет Александр Моисеевич. Когда-то его друг, Булат Окуджава, написал о нем: «Слышно: времечко стекает с кончика его пера…» Теперь перестало стекать. Вообще-то последнее время он как будто отпустил жизнь (или она отпускала его?). Когда мы виделись в последний раз (точно скажу — 21 ноября), он вдруг сказал: «Не дай Бог тебе испытать такое полное одиночество. А со мной случилось. Значит, это подготовка к последнему концу, если мне уже ни там, ни там ничего не нужно». Правда, на следующий день позвонил и, как всегда, стыдился того, что говорил накануне, и решил позвонить тем, кому давно не звонил. Но уже почти не смотрел телевизор, почти не читал, только слушал музыку.

Он всем был нужен, его непрестанно куда-то звали. «Меня поставили на место Лихачева и сделали пророком. Это ужасно!» — говорил он, но не мог отказать никому. Мчался на какие-то встречи, расшибал руки, поскользнувшись на заледенелой мостовой, и снова бежал поддерживать Союз правых сил, выступать против Милошевича, поздравлять возрожденный детский журнал «Чиж и Ёж», смотреть студенческие спектакли… Его звали, им пользовались, но часто не присылали машину, не отвозили домой, а он по скромности даже не претендовал, хотел быть как можно незаметнее… И ездил на метро. Он был всем нужен, потому что если рядом сидит Володин, значит, вроде и у тебя есть совесть. Он не мог никому отказать и был для всех бесконечной индульгенцией.

Телеканалы и телевопросы.
Попробуй-ка, найди на них ответ!
Вот: «Что такое счастье?»
Все непросто.
«Ты счастлив?»
«Да».
«А если честно?»
«Нет».

Именно он, счастливый и несчастливый, с легкостью человека без страха (только с упреками и только самому себе) говорил о нашей жизни то, что хотел, видел ее так, как видел. До самого своего конца.

Одиннадцать лет назад мы познакомились, оказавшись рядом на спектакле БДТ. А когда девять лет назад возник «Петербургский театральный журнал» и мы решали, кого позвать в редакционную каморку «надыхивать» атмосферу, — первым позвали Александра Моисеевича. Тогда он в очередной раз «удочерил» меня, я подписала «Назначение» — и эти бумаги с тех пор висят на редакционной стенке, переезжая с нами из подвала в подвал… Свои 75 он пришел праздновать к нам, мы выгнали всех лиц мужского пола, зажгли свечи, и семь женщин до ночи пели ему «Думы окаянные» и «Миленький ты мой»… Кажется, получилось так, что «ПТЖ» — последний журнал, напечатавший его пьесу. Случайно найденную в шкафу и доработанную. «Хосе, Кармен и автор», № 24.

Он действительно прошел огонь, воду и медные трубы. Огонь войны, воду «оттепели»… Что же касается медных труб, то при упоминании имени Володина они как-то сами собой превращались в отряд горнистов с лицами Ролана Быкова из «Звонят, откройте дверь!». Сквозь их строй скромно шествовал Александр Моисеевич Володин — классик.

— Из чего складываются повседневные радости?

— Из разного. Вот недавно иду по улице, вдруг какая-то женщина навстречу: «У вас пуговицы неправильно застегнуты». — «Какие?» — «Да все», — и начинает мне их перестегивать снизу вверх. А потом доходит до последней, видит мое лицо и говорит: «Так вы — Володин?!!» И прошло несколько дней — она мне позвонила: «Вы меня не помните? Я вам пуговицы застегивала». И у меня на полдня настроение наладилось. А может — от коньяка…

Дело не в том, что он бывал в редакции, и не в том, что мы с ним дружили, ходили в театр, праздновали что-то, говорили, ездили, десять лет играли в «дочки-отцы» и обнаруживали тяжелые черты «наследственности» в виде рефлексии, а в том, что совсем-совсем непонятно, как теперь жить без него.

— А какое чувство вы сам испытываете чаще всего?

— Вину и угрызения совести. Вот у меня есть такие строчки:

Виновных я клеймил, ликуя.
Теперь другая полоса.
Себя виню, себя кляну я.
Одна вина сменить другую
Спешит, дав третьей полчаса.

Он мог сегодня говорить одно, завтра — другое, всегда утром извинялся за сказанное накануне вечером, ему вечно и за все было стыдно, неловко. Он был абсолютно свободным человеком, хотя сам-то все время чувствовал несвободу.

Случалось, мы вместе оказывались на похоронах, панихидах. Он всегда стоял у притолоки, чтобы быть незаметным. Его место всегда было именно там — «прислонясь к дверному косяку». И когда после вручения «Триумфа» всех привели на встречу с Путиным, он тоже вжался в угол у двери. «Но, представляешь, входит Путин, а я — первый, у двери, и он мне первому жмет руку! Так неловко. А я все хочу ему про Чечню сказать — какой там ужас!»

И ведь сказал во все камеры, которые ждали от него радости по поводу премии, именно про войну. Как солдат, прошагавший ее от звонка до звонка. «Я не могу смотреть спектакли про войну, потому что сапоги стучат по планшету. А самое сильное физическое ощущение от войны — четыре года отсутствия пола…»

Он вонзает ноги прочно в почву лета и зимы, потому что знает точно то, о чем тоскуем мы… —это тоже Окуджава о Володине.

Он правда знал, о чем тоскуем мы.

И теперь знает. Как мы тоскуем о нем.!

P. S. На похоронах 22 декабря в БДТ не было почетного караула у гроба. На самом деле это была накладка, но всякая случайность закономерна. И правильно так — без караула… Потому что его, Володина, хоронили.

Кажется, второй раз в жизни на него надели галстук. Первый раз — во время вручения «Триумфа». Когда я впервые увидела по телевизору Володина в галстуке — был шок: это был не он, он ненавидел галстуки и никогда не носил их, говорил, что и к министрам ходил в рубашке. Тот, «триумфальный», ему раздобыли в костюмерных Большого театра и велели надеть (на вручение он приехал в джинсах и обычном своем пиджаке, очень смеялся, рассказывая, что сначала спросили — нет ли у него фрака). Теперь вот хоронили в галстуке…

Когда с комаровского кладбища совсем небольшая группа людей приехала в Дом журналистов на поминки, Виктор Шендерович сказал: «Смотри, ни одной норковой шубы. Собрались его люди..»

И мы стали вспоминать его, живого. Наталья Тенякова рассказала, как после «Триумфа» компания друзей человек в сорок собралась праздновать Володина. И вдруг кто-то говорит: «Слушайте, сейчас звонил Березовский, просился приехать, но мы ему сказали, что сесть некуда». Через три минуты Володин вдруг начинает нервничать: «Послушайте, неудобно, давайте ему позвоним! Он оставил телефон? Давайте я позвоню, позову, он же может на нас обидеться! И вообще — он может подумать, что мы антисемиты!»

Он умирал в сознании. Марьям, медсестра, замечательная женщина, которая ухаживала за ним и его женой в последние годы («Царица» — звал ее Володин), успела записать его последние продиктованные слова: «Предстоят длинные войны, которые и сами одна за другой уйдут в прошлое. Но все сбудется, все равно все сбудется…»

Я с этим городом сроднился,
И, как ни звали паровозы,
Не оторвался, не решился.
Когда решился — было поздно…
А. Володин