Он называл нас «малютками». И мы быстро привыкли к этому ироничному обращению. Нас было двенадцать человек на первом режиссерском курсе Александра Александровича Музиля в тогдашнем театральном институте им. А. Н. Островского в 1960 году. Младшему «малютке» было 18 лет, старшему — 36. Особенно умиляло всех обращение «малютка Денненберг», когда со своего места поднимался высокий, солидный мужчина и низким, обволакивающим голосом беседовал с мастером неспешно, сохраняя достоинство даже в случае полного поражения. «Малютки» Малеванная, Ежикова (Фатова) и Хайкин (Рябов) довольно долго вызывали у мастера снисходительную улыбку. Мы были младшими, однокурсники называли нас «женщины и дети», относились к нам с подачи мастера снисходительно, но любовно. Вообще-то наш курс был на редкость дружным. Так говорили все вокруг, да и сами мы это понимали. А мастера мы звали «папа Муза». За глаза, конечно.

«Папа» в момент творчества часто принимал совершенно немыслимую позу: он обвивал своими, не такими уж и длинными, ногами передние ножки стула; руки его в это время тоже что-нибудь обвивали — либо спинку стула, либо карандаш, либо друг друга. И напоминал он в этот момент экзотическое вьющееся дерево, очень органично произрастающее в, казалось бы, неподходящей среде, в этом безвитаминном, не располагающем к юмору северном городе.

О, этот «папин» юмор… Как я его боялась! Уж лучше бы он сердился и кричал. Но сердиться на нас было вроде бы не за что. Учились мы с удовольствием, даже образовательные предметы сдавали, в основном, на пятерки. Весь курс!

К концу первого года почувствовали себя любимчиками в институте, слегка заважничали и даже поставили под сомнение квалификацию одного из педагогов: имеет ли он право нас учить? Свою претензию мы высказали А. А. на курсовом собрании. Он улыбнулся, как обычно улыбаются взрослые в ответ на глупые амбиции детей, и сказал, что цены бы не было нашей требовательности, если бы она исходила от людей высокоразвитых и высокообразованных, а так, мол, — ешьте, что дают. Довольно часто и довольно беспощадно он обращал наше внимание на нашу серость, приучал больше спрашивать с себя, а не с других.

Наш «старшенький», И. Р. Штокбант, поступил на курс, будучи уже полковником. Но никакого «солдафонства» за ним не наблюдалось. Напротив, во всем угадывался человек воспитанный, как говорили когда-то — «из хорошей семьи». Мы единодушно признали его своим лидером. Во многом благодаря ему мы объединились. Часто вместе готовились к экзаменам, ходили в театры и на выставки большими «кучками», ездили в Пушкин, в Павловск. Ну и как же без студенческих дружеских пирушек! Чаще всего это происходило либо в общежитии, где нас проживало несколько человек, либо в квартире семейного И. Р. Штокбанта. Этот вариант нам нравился больше, даже если мы приглашались просто на чашку чая. Милейшая Лидия Александровна, супруга И. Р., подкармливала нас. Всегда можно было рассчитывать на то, что перед чаем и супчику нальют.

Саша Музиль с мамой — Н. Н. Музиль-Бороздиной. Фото из архива Санкт-Петербургской государственной театральной библиотеки

А еще надо сказать, что редко мы собирались безыдейно. Всегда был какой-нибудь «гвоздь программы». Однажды в общежитие, например, пришел к нам безо всякого чванства, просто так, на блины, А. М. Володин. Пели, танцевали. Придумали новую игру в карты. Нарезали куски картона, но были на наших картах не валеты, дамы и короли, а драматурги, актеры и режиссеры. И когда ты бьешь одного другим — аргументированно докажи, что нужно так, а не иначе.

К Штокбантам на чай однажды зашли после вечернего спектакля молодые звезды уже знаменитого «Современника» О. Табаков и М. Козаков. Конечно же, говорили о театре, Козаков читал стихи. Было чувство приобщения к чему-то невероятно высокому, нездешнему. Вдруг, прервав читающего, Табаков виноватым голосом спросил у хозяйки, не найдется ли у нее кусочка черного хлебца? Конечно же, чай со сластями после трудного спектакля не удовлетворил. Л. А. бросилась к холодильнику. Там было не густо, но кусок колбасы, хлеб и соленые огурцы нашлись. Гости проглотили все это в один миг, и интеллектуальные бдения продолжились.

Закончив первый курс, мы обдумывали, как бы это отметить. Хорошо бы папу Музу пригласить… Но он отверг наше приглашение: «Малютки, я выпиваю со студентами только один раз — после того, как они получат диплом». Ну что ж, значит, через четыре года.

Жизнь бурлила. За четыре года произошло так много! Двое были отчислены, двоих взяли уже на третий курс по переводу из других вузов.

Очень много занимался нами педагог по актерскому мастерству А. И. Кацман. Он был совсем другим. Вначале просто ошарашивал нас резкой критикой всего, что бы мы ни делали. Он заставлял искать массу вариантов действий, ходов, приспособлений, приучал нас вечно сомневаться в найденном, не давал передышки. Идешь к Аркадию Иосифовичу с драматическим анализом пьесы или сцены. И уже предполагаешь его реакцию: «Лариса??!! Это же полный бред, то, что вы предлагаете!!! Все как раз наоборот!»

О, это знаменитое кацмановское «наоборот»! Оно часто вступало в противоречие с музилевскими классическими разборами. «Папа» сердился на нас, что мы поддавались натиску сверхэмоционального Кацмана, сердился на А. И. и спорил с ним. Но никогда и никого он не пытался подавить силой своего авторитета или положения. Для него важна была истина, как он ее понимал, и он хотел убедить, а не сломить. Он вообще не стремился искоренять в нас то, что мы получали не от него, а из других источников: мы ведь еще учились и на опыте других мастеров театра — смотрели очень много самых разных спектаклей, самых разных режиссеров, в том числе и зарубежных гастролеров. А тогда было что смотреть: «Король Лир» с Полом Скоффилдом в постановке П. Брука, «Пять вечеров» и «Варвары» у Товстоногова, «Медея» у Охлопкова, молодая Таганка, молодой «Современник», театр Э. де Филиппо и т. д. И каждый из нас отбирал для себя сугубо индивидуально то, что было близко ему. Думаю, что именно это и драгоценно в школе А. А. Музиля. Научив нас профессии, мастер не стремился воспитать десяток-другой маленьких «музилят». В каждом из нас он пытался растормошить его собственную, единственно возможную индивидуальность. Общеизвестно, что «научить нельзя, можно научиться». Я не берусь судить о том, насколько мы, наш курс, научились. Но совершенно очевидно, что ни один из нас не повторил другого.

Г. Опорков, рано ушедший от нас, — известный яркий режиссер театра; И. Штокбант — художественный руководитель театра «Буфф», педагог, воспитывающий артистов эстрады; В. Рябов — главный режиссер Детского музыкального театра им. Н. Сац; К. Фатова — режиссер телевидения; Д. Либуркин — режиссер театра, педагог, очень хороший артист. И так далее. Спасибо «папе Музе».

Январь 2000 г.