Андрей Могучий всегда появляется в моей жизни внезапно и когда надо. Первый раз он возник не лично, а со своим взрывным спектаклем «Гамлет- машина». Это была весна 1998 года, я учился на первом курсе театроведения и пребывал в некоторой профессиональной растерянности. Ничто из явлений театрального Петербурга не увлекало меня настолько, чтобы стоило отдать жизнь теории театра. Нет, я, конечно, помню «Повелителя мух» Додина с чудесными Дитятковским, Бехтеревым, Семаком и Скляром в главных ролях, но с МДТ все было как-то понятно. Додин явно не нуждался в том, чтобы о нем размышлял, а уж тем более — рассуждал безвестный я. И вдруг — на тебе, 118 комната «Балтийского дома», Алексей Слюсарчук прямо посреди зрительского буфета провозглашает: «Я был Гамлетом!» — и ведет меня в туалет брить зеркальное отражение. Наташа Жуковская лежит под каким-то агрегатом, который сканирует ее тело и печатает листки с текстом Хайнера Мюллера… Потом деревянный помост и душевнобольная Джульетта на балконе из пластиковых ящиков. И молоко «за вредность» после спектакля каждому зрителю.
Этот спектакль стал моим театральным откровением: искусство может посягать на меня и на мое личное пространство, искусство может быть небезопасным. Ощущения были новые, я их запомнил.
М. Дурненков, Б. Павлович на лаборатории. Фото В. Луповского
На следующий год была «Школа для дураков» в международном составе, и после нее я уже не мог просто думать и писать о театре, мне отчаянно захотелось делать театр самому. «Школа…» заставила меня пойти и подать документы «на режиссуру».
Когда же я отучился положенный срок в мастерской Г. Р. Тростянецкого и озадачился вопросом, куда бы податься на диплом, опять возник Андрей Могучий — на этот раз собственной персоной. Он летел куда-то на своем «формальном» фургончике, подобрал меня в районе Петроградской и умчал на Фонтанку — в Пушкинский театральный центр. Шел юбилейный 2003 год, Могучий рулил каким-то сегментом праздничной вакханалии и собирался привлечь к работе Владимира Рецептера с его пьесой о Петре. «Будешь помогать?» — «Буду!»
Грандиозные планы разлетелись в щепки, Могучий в мгновение ока оказался на другом конце света, а я на четыре года стал режиссером и педагогом Пушкинского центра.
О нынешней лаборатории ТПАМ мне, кстати, сообщил Олег Еремин, актер и режиссер Александринского театра, — а с ним мы познакомились как раз на курсе В. Э. Рецептера. Этой зимой, как и десять лет назад, Андрей Могучий возник из ниоткуда, чтобы помочь мне с профессиональной идентификацией.
Такая длинная сюжетная преамбула была нужна мне, чтобы обозначить тот пассионарный смысл, который имеют Могучий и его театральное пространство. Мне кажется, невозможно переоценить «цивилизаторский» эффект его пребывания в нашей замкнутой на себе и, что греха таить, провинциальной культурной столице. Вряд ли мой пример — диковинка. Уверен, еще многие и многие умы были (и будут) выбиты из равновесия непредсказуемыми измерениями «театрального пространства Андрея».
Андрей много говорил о специфике сотрудничества с драматургом, о различных подходах, о включении автора в процесс на всех стадиях. Но лично для меня подлинным сюжетом лаборатории стал многодневный мастер-класс работы режиссера над самим собой. Эта тема не была вынесена на обсуждение, так как для Андрея она находится за скобками — каждая новая работа должна подвергать сомнению твой уровень компетентности. Не просто там удивлять или избавляться от штампов. Мы все номинально понимаем, что надо искать, что нельзя успокаиваться на достигнутом. Но вот так мастерски выводить себя из состояния равновесия, менять коней не иначе как на переправе — этот метод Могучий вполне может патентовать. На протяжении тех дней, что мы готовили и проводили лабораторию, каждый мог соотнести себя с тем внутренним ритмом, с той скептической категоричностью и в то же время — романтическим максимализмом, какими живет режиссер Могучий. Если бы это был буквальный мастер-класс, то ориентация на почтенное внимание не позволила бы ни Андрею, ни нам, юным дарованиям, раскрепоститься в свободном общении. Но фронт борьбы был четко сфокусирован, враг назван (дилетантизм, профессиональная невнятица). Мы разместились по одну сторону баррикад. Все оказавшиеся на лаборатории по умолчанию были союзниками — никто никого не учил, никто ни с кем не соревновался. Процесс сводился к тому, чтобы хватать носящиеся в воздухе идеи, замыслы, вопросы, предложения, да и просто неожиданно ловкие формулировки. Охваченный культуртрегерским жаром, Андрей по третьему и четвертому кругу рассказывал о том, как Миша Дурненков не мог ответить на простейшие вопросы про героев «Изотова» и как тяжело после требовательных европейских актеров работать с нашими нетребовательными. А еще о том, что каждая пьеса разбирается по пяти событиям и что разбор пьесы напрямую зависит от ее жанра, а жанр спектакля возникает из разбора пьесы.
Максим Курочкин, рабочую пару с которым мы составляли в этом проекте, во время лаборатории находился в Нью-Йорке. Небольшую часть наших прений он выслушал в режиме он-лайн по «скайпу». Потом Максим недоумевал, как можно такой большой компанией так долго и так серьезно разбирать такие очевидные вещи. «Это все равно что обсуждать, надо ли ставить пробелы между словами, знаки препинания и каким кеглем набирать текст!» Все правильно, речь шла о первичной гигиене профессии — режиссерской, актерской, драматургической. О гигиене простых вопросов. Говорить о совсем уж интимных вещах публично — неловко, а вот собравшись узким профессиональным кругом в мастерской друзей-художников — в самый раз. Потому что мало кто, отправившись из института в большую профессиональную жизнь, утруждает себя этими простыми вопросами. В атмосфере витала особая эйфория от того, что в крохотной комнате сидят руководители национальных европейских театров и вдохновенно разбираются в аристотелевских очевидностях. А еще от того, что те вещи, которые все вроде как знают, они — умеют.
Именно за ощущение первокурсного ученичества, такое простое и позабытое за несколько лет руководства театром, я благодарен «Театральному пространству Андрея Могучего». Конечно, если верить Платону, мы знаем все ответы. И я тоже знаю. Но так хочется, чтобы тебя посадили на стул в центр аудитории и начали строго спрашивать.
Елена Гремина, которая на лаборатории выполняла функции доброй мамы, видящей своих детей насквозь, но от этого ничуть не меньше любящей их, в один из перерывов рассказывала: человек с первобытных времен привык работать лишь в состоянии стресса. В комфортном положении, когда за ним никто не гонится, он тут же начинает отдыхать. Поза ученика — это и есть стимуляция продуктивного стресса.
Январь 2011 г.
Евгения Сафонова, режиссер, участник лаборатории
Перед нами была поставлена конкретная задача — показ на 20 минут по тексту, который напишет драматург. Была задана тема: некая история о старой питерской коммуналке, где проходила лаборатория «Место действия в поисках автора». Но режиссеры и драматурги были в заведомо неравном положении. Известных драматургов «столкнули» с молодыми, чаще всего имеющими опыт одной-двух постановок режиссерами.
Моя работа с Ярославой Пулинович — «показательный» пример. Договорившись о первоначальном замысле, каждая из нас придумала свою историю, но соединить их в единую концепцию оказалось невозможно.
Драматург написала полноценную, добротную пьесу для сцены, но реализовать ее в квартире было нельзя. Можно было сделать читку или играть отдельные фрагменты, но это другой жанр, который меня в данных условиях не очень заинтересовал. Попытка договориться, прийти к какому-то компромиссу не удалась. Каждая из нас считала свою позицию правильной. Поэтический реализм, теплая жизненная история из написанной пьесы не совпадали с моим виденьем истории в этой квартире. Моя идея трансформировалась в процессе работы, а идея Пулинович, воплощенная в тексте, уже не могла измениться. Компромисс был возможен только в ущерб результату: уже написанной пьесе и режиссерскому замыслу, — а этого не хотелось ни мне, ни Ярославе.
Е. Сафонова (в центре) во время лабораторных обсуждений. Фото В. Луповского
Получилось так, что задача режиссера в основном сводилась к реализации замысла драматурга. Драматурги уже достаточно известные: Пулинович, Курочкин, Дурненков, Ворожбит, они уже освоились в профессии, молодые режиссеры — еще нет. А по итогам лаборатории режиссерам ставят «неуд», но ведь они не случайно забрели в театр. Они все думающие и переживающие люди.
Пиетет перед драматургом оказал «медвежью услугу» начинающему режиссеру. Было ощущение, что драматург не хотел идти на риск или уже не мог рискнуть и попробовать что-то непривычное для себя. А режиссер был вынужден реализовывать идею драматурга или отказываться от его «услуг».
Вся идея лаборатории свелась к выявлению способности к элементарной коммуникации, а не к поиску общего профессионального языка. Получилось, что «подружиться» с драматургом — основная задача. А поиск общности в совместном творчестве отошел на второй план. Но для каждой из нас (имею в виду себя и Пулинович) оказалось важнее сохранить собственную творческую позицию.
Февраль 2011 г.
Дмитрий Волкострелов, режиссер, участник лаборатории
Прежде всего — необходимо поблагодарить организаторов за предоставленную возможность получения абсолютно уникального опыта. И вот это главное, что удалось. Удалось получить опыт. И еще обрести несколько важных человеческих контактов. Наша пара с Мишей Дурненковым — по-моему — сложилась. Сконтактировалась.
Для нас это была лаборатория в чистом виде. Мы не нацеливались на результат. Важным был процесс. И возможность попробовать что-то совсем другое. Не имеющее отношения к театру, как обычно его понимают. И когда актеры на ночной репетиции непрерывно на протяжении трех часов работали/творили/ импровизировали на основе придуманной нами с Мишей конструкции, когда она, эта конструкция, зажила, показала при поверке актерами свою состоятельность, вот тогда уже можно сказать: для нас лаборатория состоялась. Опыт был проведен, и опыт был получен. Потом был следующий день, встреча со зрителем, еще один опыт, где я совершил ряд ошибок, но это уже было не так страшно — главное — случилось. И эти ошибки — они же тоже на пользу. Так или иначе, но квартира зажила. Зажила квартира, зажила конструкция, этой квартирой инспирированная.
Мы что хотели? Эксперимента. Был ли он удачен? Я считаю, что да.
М. Дурненков, Д. Волкострелов, А. Хомченков на лаборатории. Фото В. Луповского
И когда теперь будет возможность сделать что-то, что определялось нами как «постдраматическая инсталляция», — неизвестно, но — хочется еще. Разрабатывать это направление.
Про лабораторию в целом мне сложно говорить — я, в силу параллельной жизни, бывал там урывками, вживую видел не все. Но — и тут нужно вновь отдать должное организаторам — документация процессов была тотальной — видел видео. И чувства — смешанные. Мне кажется, наша главная проблема — боязнь ошибки — неготовность, внутренняя неготовность к эксперименту. Даже в лабораторных условиях. Почему так? Я думаю, что прежде всего сказывается недостаток образования, невключенности в мировой театральный контекст. И этот пробел лаборатория тоже пыталась заполнить. Пожалуй, мастер-классы — были для меня самой важной ее составляющей, да. Хотя выделять — неправильно.
А совсем недавно мы встречались тесным кругом участников лаборатории — смотрели и обсуждали «Гамлета» Остермайера (правда, большинство скорее осуждало, но все же). И это было важно — то, что лаборатория так или иначе продолжает свою работу. Смотрели в той же квартире на Петроградке. Вернуться туда было странно. Возможно — это было неправильно. Возвращаться. Нужно двигаться дальше. Заселять новые квартиры.
Февраль 2011 г.
Комментарии (0)