Т. Манн. «Будденброки». РАМТ.
Инсценировка и постановка
Миндаугаса Карбаускиса, художник Сергей Бархин
Не буду прикладывать тонкие пальцы к высокому лбу и делать вид, что живу с «Будденброками» Томаса Манна в душе. Нет, я читала их в студенчестве, и детали этой книги давно стерлись из памяти, как и детали «Саги о Форсайтах», «Дела Артамоновых» — иноземных родственников нобелевского романа. Остались «Будденброки» как что-то массивное, плотное, многофигурное, тяжелое, как бюргерская Германия, как само слово «Будденброки»…
Миндаугас Карбаускис создал спектакль легкий, грациозный, почти балетный, как это часто бывает у него музыкальный: история семьи разбивается на наших глазах звонко — словно изображенная на программке тонкая мейсенская тарелка с богатой синей росписью по краям и надписью «Buddenbrooks».
Сергей Бархин построил на сцене РАМТа массивные столбы и балки красивого ржавого цвета, дав абрис кирхи, наметив очертания некоего мира, покоящегося на веками узаконенном ритме массивных угловатых перекрытий и прочных несущих конструкций. Так покоятся на неких «несущих» основах дом, дело и семья Будденброков. Никакой материальности, никакой реальной фактуры, которой богата книга Манна, в бархинском пространстве нет, тут живет воздух, а столы вдоль церковных скамей похожи на пюпитры, на них разложены тексты (ноты партий? страницы романа? роли? фрагменты книги жизни?), и кажется, что здесь не хватает органа. Но неслучайно скромно и иронично его заменяет пианино в глубине, какой-нибудь «Н. Spangenberg»: история семейная, не органная, не месса… Пожалуй, хорошо темперированный клавир.
Миндаугас Карбаускис играет вариацию романа, выдворив за пределы действия бабушек-дедушек главных героев, их родного дядю и младшую сестру Клару, всех приходящих-уходящих (у Манна) мужей, зятьев и детей. Он оставляет только пару родителей (консула и консульшу Будденброков), трех детей (Тони, Томаса и Христиана), одного на всех зятя Грюнлиха (смени шляпу — и он станет зятем Перманедером), одну на всех невестку Герду, одного, последнего из Будденброков, ребенка Ганно и одну на всех служанку Иду. Рассказ о девяти последних.
Карбаускиса, как всегда, интересует экзистенция, и, несмотря на семейный стол под лампой, куда иногда присаживаются (но не рассаживаются для долгого обеда или обстоятельного ужина) герои, пространство спектакля — это музыкальное пространство. Персонажи не только живут в ритме и под аккомпанемент замирающих и убыстряющихся фортепианных этюдов, но и прибегают к музыке, если им надо рассказать о чем-то важном (вернее, Карбаускис иронично ставит им «музыкальный момент»). Вернувшаяся после неудачного замужества Тони Будденброк, не в силах поведать родным об очередном крахе своей жизни, энергично вручает жене брата Герде папку с нотами: играй! И та — дочь миллионера, безмолвная таперша, «снежная королева», не произносящая по ходу спектакля ни слова, воплощающая безмолвный холодный порядок жизни (или ушедшая раз и навсегда от живой жизни в музыку?), — аккомпанирует мелодраматическому рассказу Тони в жанре мелодекламации.
А. Бажин (Консул), Д. Семенова (Тони), Л. Гребенщикова (Консульша). Фото Е. Цветковой
Трехчасовая премьера РАМТа дает материал для раздумий, анализа, сопоставлений и описаний: этот спектакль — музыкальное произведение со сложной партитурой, образец тонкой ручной работы, тот же мейсенский сервиз с замысловатым орнаментом, имеющий, впрочем, точное назначение. Актерская подробность, психологическая выверенность, красота орнамента — и внятная «пища» для ума и сердца, положенная на эту тонкую треснувшую тарелку.
В контексте РАМТа это похоже на диптих. «Берег утопии» и «Будденброки».
Там — история крушения мира идей, тут — история крушения дела (но и идеи этого дела, ведь создание преуспевающей фирмы и образцовой семьи, в сущности, — та же идея и та же утопия). Там — герои великие идеалисты, тут — настоящие прагматики, но под воду идут и летучий корабль тех, и груженая баржа этих. Оба спектакля о том, как люди хотят построить «счастье на века» (а что такое счастье — каждый понимал по-своему…), но все летит в тартарары, все несчастны, изгнаны из рая, одиноки… Почти те же слова я писала не только об «Утопии» Алексея Бородина, но и о «Счастливой Москве» Карбаускиса, этими темами «Будденброки» объединены и с «Захудалым родом» Сергея Женовача. Все это спектакли, которые «больше чем театр». Тем и дороги.
Неторопливые саги, будто бы предназначенные для сериалов с ряжеными, укрепляют тот, уже вполне утопический, берег нашего театра, на котором долго репетируют, вживаются, «оттачивают» (в «Будденброках» царит Бог деталей, а чтобы почувствовать настоящую театральную грацию, надо пронаблюдать, скажем, «от и до» Иду — Татьяну Матюхову). На этом берегу властвуют покой, сосредоточенность (догадываюсь — и железная дисциплина), здесь выверяют жест до сантиметра — и протянутый протестующий кулак героя одним движением можно развернуть на 90 градусов так, чтобы он стал кулаком, приветственно сжимающим ручку пивной кружки, и оказались не нужны многие страницы, описывающие конфликт. Здесь спрессовывают расписанную на многих страницах коллизию до метафоры и думают о сути жизни, побеждая мысль о бренности сущего своим трудом и искусством.
В. Панченко (Христиан), Д. Семенова (Тони), И. Исаев (Том). Фото Е. Цветковой
Меньше всего «Будденброки» несут на себе тяжесть социально-экономических проблем — хоть тогдашних, хоть сегодняшних. Продолжая лейттемы Карбаускиса, они о тщете всяких земных усилий. Попытки деловитого кряжистого Томаса (Илья Исаев), ставшего сенатором, удержать дело — так же бессмысленны, как ветреное фиглярство его вертлявого брата Христиана (Виктор Панченко), заканчивающего дни в психиатрической лечебнице. Но смысл и центр жизни все же обозначен — это Антония, Тони (Дарья Семенова). Вначале это хрупкая девчушка в джинсах и маечке, подростково протестующая против уклада жизни (хоть тогдашнего, хоть сегодняшнего), в которой, демонстрируя пользу брака по расчету (а Тони и не подозревала!), властвует мягкий консул (Андрей Бажин) и элегантно движется тонная фрау консульша, воплощая радость от выполненного перед Богом долга (безупречная работа Ларисы Гребенщиковой). «Молодая рассерженная» Тони не желает выходить за прилизанного бюргера Грюнлиха, но однажды вдруг осознает свой долг перед фамилией и делом — и начинает жить ради этого. Правда, долг Антонии — это не долг перед Делом (читай — бизнесом, обществом и государством), это долг перед делом Жизни. И она протанцовывает эту свою жизнь как жизнь. Верная семье, любящая, не больно-то умная, меняющая настроения и взгляды по мановению «дирижерской» руки (папа, потом брат…), послушная, но импульсивная (не в мать), эта пичужка остается на сцене, когда уже все умерли… Дом продан, дело закрыто, как крышка пианино, возле которого она все так же, как в молодости, пытается делать какие- то неустанные танцевальные движения, жизнь все никак не успокоится в ней, и Тони автоматически, не глядя, играет прямыми пальцами по деревянной крышке какую-то неведомую мелодию, когда клавиш уже не достать, когда мелодия давно погребена.
Да, мысль о бессмысленности всякого деяния побеждена в спектакле небессмысленностью деяния художественного — самим спектаклем.
Январь 2011 г.
Комментарии (0)