Центральным событием фестиваля «Встречи в России» стал спектакль, о котором пойдет речь ниже. Кто бы из авторов ни пытался усердно описать весь фестиваль — получались куцые заметки обо всей остальной программе, а потом… сплошной восклицательный знак о спектакле «Золотой человек».

В конце концов мы решили не быть Пименами, не выдавливать, как из тюбика, из сознания авторов «неохотные впечатления» о других постановках, а сосредоточиться на нем, на золотом…Тем более что спектакль прошел ТОЛЬКО ОДИН РАЗ, совсем как в Древней Греции, где играли для богов и потому ничего не повторяли дважды.

ФРОНТ ПАМЯТИ

Однажды в чудном городе Флоренция, сидя за чашкой кофе (возможно, что и за рюмочкой граппы), генеральный директор «Балтийского дома» Сергей Шуб и руководитель флорентийского театра Occupazioni Farsesche Риккардо Соттили договорились осуществить совместный проект «Италия — Россия. Фронт памяти» — о судьбе итальянского экспедиционного корпуса в России во время Второй мировой войны.

Послать итальянцев в Россию придумал Муссолини. Говорят, Гитлер руками и ногами отбивался от этой «братской помощи»: в том, какие итальянцы вояки, он убедился еще во время военных действий в Греции. Сами итальянцы воевать не хотели; в Греции потомки римлян нашли с дочерьми потомков эллинов общий язык — в результате «оккупируемые» прозвали «оккупантов» солдатами любви, а плоды этой любви составили довольно заметный процент прироста греческого населения.

В России такой идиллии не было, но не было и ненависти — ни между итальянскими и советскими солдатами, ни между итальянскими солдатами и гражданским населением.

В искусстве эта тема отражена не так уж подробно. В стихотворении Михаила Светлова лирический герой сожалеет о судьбе итальянского парня, убитого где-то в донских степях, но не забывает упомянуть, что получил-то итальянец поделом:

Но ведь я не пришел с пистолетом
Отнимать итальянское лето.
Но ведь пули мои не свистели
Над великой страной Рафаэля.

И финальные строки:

…я стреляю — и нет справедливости
Справедливее пули моей!

(Написано-то во время войны. Советский поэт тогда не мог думать иначе.)

Был еще итальянский фильм «Подсолнухи». Тоже давно.

Большинство солдат 200-тысячной ARMIR, Итальянской армии в России, погибли не от пуль, а от морозов, при отступлении сквозь российские снега и вьюги.

Риккардо Соттили организовал киноэкспедицию в Россию. Документалисты проехали по пути ARMIR, сделали интервью с теми, кто еще помнит веселых чернявых парней, которые так охотно говорили комплименты местным крестьянкам и так обреченно шли воевать. А потом по заказу Риккардо Соттили журналистка Алессандра Бедино написала пьесу «Золотой человек. История одного отца и тысячи сыновей».

В основу ее положена история, которая со временем обросла такими подробностями, что не скажешь: то ли было, то ли нет, то ли правда, то ли миф.

Жил-был в городе Ареццо сапожник Джузеппе Сантини. Его сын Микеле, солдат батальона альпийских стрелков, пропал в России без вести. Отец не верил в смерть сына. Много лет подряд он приходил на вокзал к поездам, надеясь, что однажды на перрон сойдет его Микеле. Боясь, что сын не узнает его, постаревшего, Джузеппе выкрасил свой пиджак золотистой краской — чтобы, выйдя из вагона, Микель сразу обратил свой взгляд на золотого человека и узнал в нем отца.

30 ШАГОВ В БОТИНКАХ ОТ ДЖУЗЕППЕ САНТИНИ

Пьеса сделана в условной манере. Отталкиваясь от профессии Джузеппе, Алессандра Бедино выстроила образный ряд на разветвлении понятий, связанных с обувью, ногами, путем. Композиционно «Золотой человек» состоит из 30 картин — тридцати символических шагов. Пространство пьесы и спектакля обозначено стенами мастерской Джузеппе, но так как действие протекает в двух измерениях: реальном и в воображении старика, — то пространство разомкнуто; воображение Джузеппе управляет происходящим, и в его мастерской возникают картины далекой России.

Риккардо Соттили и его актеры безошибочно находят способ существования, нужный именно в этом спектакле. Гремучую смесь самого подробного неореализма с фантасмагорией. Узкую нейтральную полосу между Де Филиппо и Феллини.

А. Галлигани (Лейтенант Бьянко), Л. Спадаро (Джузеппе).
Фото из архива фестиваля

Сцена из спектакля.
Фото из архива фестиваля

Л. Спадаро (Джузеппе), В. Яковлев (Петр).
Фото из архива фестиваля

В спектакле заняты пять итальянских актеров и трое русских, из «Балтдома»: народный артист РФ Вадим Яковлев, не то чтобы сыгравший, а проживший судьбу русского крестьянина Петра, и совсем юные Андрей В. Панин и Дарья Степанова.

У итальянцев, как известно, актерство в крови. Потрясающая интуиция позволяет им дерзко сочетать в своей игре несочетаемые вроде бы элементы. Спектакль начинается с того, что старик Джузеппе (Лино Спадаро) неуклюже вываливается из каморки на сцену, вызывая то ли смешок, то ли легкое замешательство — уж не споткнулся ли артист: больно натурально он повалился на бок. Нет, это уже игра!

Потом идет длинный и быстрый монолог, и комичный, и трогательный. Интонация — узнаваемая по итальянскому кинематографу.

Образный ряд пьесы был отлично придуман, но еще важнее, что в спектакле он реализован с редкостной точностью и выразительностью. Джузеппе — сапожник. Его сын Микеле (Даниэль Дуэррихаус) мерзнет в России без теплой обуви, вместе с другом Нуто (Алессио Тарджиони) он покупает на базаре у солдатской жены Маши ботинки ее пропавшего без вести мужа. С натурального товарообмена начинаются отношения итальянца и русской женщины, переходящие в… Любовь? Может быть, это слишком сильно сказано. Скорее: когда идет война, выигрывают или проигрывают державы; простые люди, вовлеченные в ее безумие, всегда оказываются в трагическом положении, и им — чтобы как-то выжить — необходимы ощущение того, что они не одиноки, возможность поделиться теплом своей души с другим человеком и почувствовать его тепло…

В следующей сцене в мастерской Джузеппе появляется бежавший из плена молодой русский солдат — он бос, и старик дарит ему ботинки… Потом эта тема неожиданно преломляется в воспоминаниях Микеле: обморозив ноги, несчастный альпийский стрелок вспоминает, как отец читал ему сказку о Пиноккио. Деревянному человечку злодеи сожгли ноги, и Папа Карло обещал ему смастерить новые… Так в образный ряд входит память о беспечальном детстве, противостоящая военному сегодня.

И это противопоставление услугубляется монологом Микеле, не только тревожным и трагичным для отца, но и ставящим под сомнение его профессиональную гордость:

«Дорогой отец, пишет вам сын ваш, Микеле. Не знаю, получите ли вы это письмо, потому что здесь поговаривают, что дела наши совсем плохи. Холод ужасный. Русские совсем близко, и кто-то говорит, что они перешли по льду через замерзший Дон. Но даже если это так, нас никто ни о чем не предупредил. Мы на месте и ждем решения своей судьбы. О России я бы хотел рассказать вам многое, но не умею описывать. И все же, если б не война, я бы не увидел света: мы, солдаты, прошли долгий путь. Пешком через всю Украину. Дело было летом, и мелкая степная пыль проникала повсюду, разъедала кожу ботинок. Когда мы дошли до места, те уже никуда не годились. Потом наступила пора дождей, а сейчас стоят морозы. Вы знаете, что в подошву наших ботинок забиты гвозди, и сквозь эти отверстия просачивается вода. Тогда ноги коченеют. Некоторые смастерили себе новые подошвы из резины брошенных русскими грузовиков… А у меня на ногах, прямо сейчас, когда пишу… русские ботинки… Они лучше наших. Не в обиду вам будет сказано, папа».

И русский юноша Коля вторит итальянскому солдату:

«Знаешь, почему твой сын не возвращается? Если ты действительно это хочешь знать, я объясню: у него нет нужных для этого ботинок, вот почему! Ты сшил миллионы пар обуви, а вот о сыне не позаботился. Нужны вот такие сапоги, как у меня. Видишь? (Показывает Джузеппе валенки на ногах.) Присмотрись, как они сделаны. Ты таких сапог в жизни своей не видел! Называются они валенки. И сделаны они не из кожи, понимаешь ли, а из толстой валяной шерсти, без швов. Внутри ноге просторно, даже если ноги опухли от ходьбы. А еще в них тепло, даже без носков, которых у вас, итальянцев, попросту нет. Конечно, если снег мокрый, валенки промокают, но в сорокоградусный мороз сухо. Вот такие валенки ты и должен сделать для сына, если действительно хочешь, чтобы он вернулся домой. Иначе ты можешь ждать его до конца дней своих, но он не вернется».

Через «обувную» специфику проводится мысль: человек должен существовать там, где его бытие естественно и органично. Если твои ноги привыкли к изящным легким ботинкам, тебе нечего делать с оружием в донской степи. (Но если твоя исконная обувь валенки — не суйся в Лондон, Монте-Карло и Куршевель!)

Но кроме этого, земного, бытового, образного ряда в спектакле есть и другой, высокий, основанный на абсолютной ценности итальянского национального самосознания — «Божественной комедии». Лейтенант Бьянко, рефлектирующий интеллигент-гуманист, признающийся, что не любит ни немцев, ни итальянских фашистов, вспоминает строки Данте: «Вы созданы не для животной доли, но к доблести и знанью рождены».

И из его монолога вырастает леденящий душу финал: выбиваясь из сил, шагают по заснеженному аду (Дантову аду!) последние уцелевшие альпийцы; на тележку, которую они волокут, навалены раненые, деревянная лошадка (напоминание и о детстве, и о мулах, которые замерзли здесь) и черный деревянный крест (мотив Голгофы)…

Точный и эмоциональный режиссерский ход, говорящий: война — это всеобщее несчастье. И только для того, чтобы осознать это, есть смысл вспоминать о минувшей войне.

Июль 2008 г.