Когда стало известно, что драма Ибсена «Росмерсхольм», не шедшая на русской сцене многие десятилетия, будет поставлена в БДТ под названием «Парочка подержанных идеалов», у многих моих коллег это вызвало недоумение. Но у театра для такого радикального шага были, как выяснилось, весьма серьезные причины. Во-первых, подавляющее большинство сегодняшней публики вполне способно спутать название «Росмерсхольм» с Росгосстрахом, Роспотребсоюзом, а то и с Росрыбнадзором. Надо признать, что этой опасности театр сумел счастливо избежать. Во-вторых, спектакль Г. Дитятковского связан с драмой Ибсена приблизительно в такой же степени, в какой мюзикл «Иисус Христос Суперзвезда» написан по мотивам баховских «Страстей по Матфею». Увы, трудно отрицать, что экзистенциальные проблемы героев Ибсена внятны так называемым «современным людям» не более, чем поэзия Мандельштама — австралийским аборигенам. Вот только стоило ли ставить длинный спектакль, чтобы доказать столь элементарно простую мысль? Вполне можно было ограничиться найденным режиссером названием.
Однако некоторую пользу из этого представления извлечь все-таки можно — для споров с теми, кто никак не хочет смириться с очевидной истиной: сценическое воплощение драмы Ибсена требует в первую очередь опытных актеров с ярким, мощным, глубоким личностным началом. Поэтому даже Ингмар Бергман отказался в свое время от мечты поставить «Росмерсхольм» — соединить в одном спектакле Макса фон Сюдов и Лив Ульман не было возможности… Но Г. Дитятковский явно не обременен проблемами Бергмана, если может запросто поменять местами актеров, играющих Росмера и Мортенсгора. Видимо, должна была состояться премьера, чтобы он окончательно понял: заставлять Р. Барабанова играть пастора Росмера, этого переживающего глубокий духовный кризис трагического героя, — все равно что поручить Николаю Баскову петь партию Тристана или Тангейзера. А вот Ребекка — Д. Дружина воплощает замысел режиссера с предельной точностью. У Ибсена этот женский образ — из того же ряда, что вагнеровская Кундри и Настасья Филипповна Достоевского. На сцене же мы видим вполне симпатичную современную девушку, изо всех сил старающуюся походить не то на юную народоволку образца 1876 года, не то на Марию Васильевну Войницкую, какой та была лет за сорок до начала действия чеховского «Дяди Вани».
Итог оказывается неутешительным: если спектакль начинается с бурного веселья, смеха и резвой беготни двух девушек по сцене, то в финале смеются уже сами зрители, не в силах уловить смысл этой странной молодежной истории, заканчивающейся взрывом неизжитого в подростковом возрасте суицидального синдрома. И такая реакция вполне естественна. Хотя мне, признаюсь, было нисколько не смешно. Просто скучно.
Комментарии (0)