А. Чехов. «Живой товар». Театр им. В. Комиссаржевской.
Сценарий и постановка Игоря Коняева

Спектакль театра Комиссаржевской «Живой товар», выпущенный в марте 2008 года, получил большое количество разноречивых отзывов в прессе, а после рецензии Елизаветы Мининой даже разыгрался виртуальный мини-скандал с публичным ответом режиссера-постановщика. Дело в том, что критик приписала авторство декораций Владимиру Фиреру, тогда как художниками спектакля являются Ольга Шаишмелашвили и Петр Окунев, востребованные, успешно и много работающие по всей России, а не только с Коняевым. При этом Е. Минина совершенно справедливо описала сценографию как единственный элемент спектакля, содержащий смысл: «Перво-наперво взгляд упирается в стену с тремя двустворчатыми дверями, не по человечьей мерке сделанными, у которых даже громоздкие ручки — на уровне человеческого лица. Когда двери распахиваются, видны залитый солнцем пляж, цветущие сады, белые террасы. Когда закрыты — персонажи и зрители погружаются в тесное, тусклое, затхлое пространство с единственным диваном, освещенное одинокой свечой. То есть из сценографии должно быть очевидно, как мал и убог человек даже в доме своем, не говоря уже о бескрайних просторах за его стенами. Концептуально, ничего не скажешь. Но концептуальность ограничивается декорацией».

Ошибка критика вполне объяснима с точки зрения пространственной памяти — у Фирера действительно была декорация с тремя дверями — в «Потерянных в звездах» в Театре на Литейном. Мотив огромных дверей, за которыми открывается иное пространство, — вообще-то довольно часто встречается в истории сценографии, его использовали в своих декорациях и Босулаев, и Стенберг, и Серебровский, и Дмитриев — в «Анне Карениной». Художники «Живого товара» и обыграли иронично этот мотив как несколько патетический и традиционный для решения классики, и двери там — вполне по человеческим меркам, только не по современным. Монументальность и масштаб этих дверей, их кажущаяся несоразмерность действительно подчеркивают мизерность копошащихся на их фоне людишек и напоминают о существовании других миров, где все соразмерно, где люди «были большими». Ирония в сценографии оказалась опоэтизированной: открывающиеся за этими дверями пространства — южный морской пейзаж, террасы с цветами, свет и солнце — говорят о том, что жизнь не замкнута на этих странных картонных персонажах и их проблемах. Декорация переиграла актеров, дала хоть какой-то повод если не для размышлений, то для эмоций или ассоциаций, ибо персонажи и правда картонные, режиссер будто умышленно искал возможности уплощить, лишить витальности, объема и героев, и чеховский сюжет, для чего сам написал инсценировку. Спектакль получился удручающе необаятельный, будто бы специально призванный послужить олицетворением того театра, что вызывал содрогание у Кости Треплева: «Когда эти великие таланты, жрецы святого искусства изображают, как люди едят, пьют, любят, ходят, носят свои пиджаки; когда из пошлых картин и фраз стараются выудить мораль — маленькую, удобопонятную, полезную в домашнем обиходе; когда в тысяче вариаций мне подносят все одно и то же, одно и то же, одно и то же, — то я бегу и бегу, как Мопассан бежал от Эйфелевой башни, которая давила ему мозг своей пошлостью».