Нет сомнений, что Григорий Дитятковский отнесся к выбранному материалу предельно серьезно. Внимательного зрителя не собьет иронический оттенок названия: в конце концов, «парочка подержанных идеалов» — всего лишь цитата. Да и ирония здесь явно с горчинкой, так умудренный опытом муж порой усмехнется над собственным юношеским максимализмом, мол, идеалы-то были и есть, но кого сейчас это волнует?! Повторюсь: и на уровне высказывания, и по формальным критериям новый спектакль БДТ максимально серьезен и академически строг. Вот Росмерсхольм, цитадель традиции, пусть без всевидящих фамильных портретов на стенах — зато с величественной, как чудо Монферрана, колоннадой; вот кружевные россыпи белоснежных цветов (у Ибсена — атрибут нечистой силы, с их помощью ведьмы одурманивают свои жертвы); вот шум моря, эхо словно бормочущих северных скал, где обитают водяные из старинных норвежских легенд… Режиссер прекрасно знает, что в пьесах «Шекспира новой драмы» не найдешь ни одной лишней детали, читает систему скрытых отсылок, что-то используя, а от чего-то отказываясь; чувствует волшебную архитектуру драмы Ибсена, понимает ее проблематику и поэтику… Но странное дело: в кульминационный момент, когда со сцены звучит ключевая реплика Росмера: «Хватит ли у тебя духу… силы воли… с радостью, как сказал Ульрик Брендель, ради меня, сегодня же ночью… с радостью… уйти туда же, куда ушла Беата?» — в зале непременно раздается смех. И ладно бы однажды — ну, попался невоспитанный зритель, бывает, кто-то перебрал коньячку в буфете, — нет. Публика веселится массово и на каждом представлении, это отмечают все, кто видел спектакль.
Думается, ключ к пониманию проблемы спектакля следует искать именно здесь, в причине подобной реакции, явно режиссером не запланированной. Легче всего списать все на неподготовленность зала, развращенность развлекательным театром и т. д. Однако стоит задуматься: ведь комический эффект чаще всего является следствием несоответствия ожиданиям, внезапного нарушения некой логики. Какова же логика «Росмерсхольма» Дитятковского?
На мой взгляд, очевидно: в работе над пьесой произошел отход как от экзистенциальной, так и от идеологической концепции. Если у Ибсена мы видим прежде всего путь духовных исканий и личностного становления героя (а герой-протагонист здесь, в соответствии с ренессансной традицией, бесспорно есть!) и основной вопрос драмы — вопрос Веры, то спектакль выводит на первый план историю Любви. А такие переакцентировки всегда опасны, так как чреваты снижением, упрощением. Потому и вместо отступника с говорящим именем Йоханнес Росмер (отсылка к Иоанну Крестителю — и одновременно к персонажу датского фольклора) — растерянный мальчишка с фальшивой сединой на висках (Р. Барабанов), а вместо Ведьмы, покусившейся на незыблемость его веры, — чувственная девушка (Д. Дружина), жаждущая прежде всего реализоваться в своей страсти. Потому и распадается спектакль на две автономные части. Первый акт, в общем, сводится к скучноватой говорильне (ключевая мизансцена — качели, ибо каждый хочет видеть юношу Росмера на своей стороне), а во втором все становится на свои места и понятно, ради чего все затевалось. Как будто включается житейское восприятие — зритель, которому всегда легче считать знакомую ситуацию, устав от умозрительности и длинных малопонятных диалогов, благодарно хватается за проступивший «любовный треугольник». И все библейские аллюзии, рассуждения о политике и нравственном выборе меркнут перед простенькой мыслью: «Ага, жену-то довели!»
Самоубийство Росмера и Ребекки у Ибсена — бунт, пафос активного отрицания действительности, результат невоплощенного героического потенциала. У Дитятковского же — отчаяние хорошего парня, не выдержавшего груза вины перед покойницей. Конечно, с позиций бытового здравого смысла требовать от возлюбленной (с которой жить бы да радоваться!) покончить с собой, чтобы доказать свою любовь, — это дичь.
Вот и смешно. Кому-то…
Комментарии (0)