«Концерт Саши Чёрного для фортепиано с артистом».
Режиссёр Григорий Козлов. Исполнитель Алексей Девотченко

Алексей Девотченко в сценах из спектакля.
Фото В. Дюжаева

Белый зонт повис на ширме, как подстреленная птица. Тапёр играет на разбитом пианино. Крышка фоно одиноко приткнулась где-то сбоку, обнажив несчастный позвоночник. Бронхитное дребезжание жалобно и томно. Это не немое кино. Не кухонная духота. Не звенящая прохлада неуютной пустоватой комнаты внаём. Это и то, и другое, и, и, и.

Это концерт. Стихи Саши Чёрного то торжественно плывут, то несутся галопом, то вдруг взбрыкивают в мазурке так, что музыкант, в экстазе сливающийся с инструментом, выпевающий, выкрикивающий, нашёптывающий или декламирующий до боли знакомые строки, лихо оттанцовывает ножкой, сверля удивлённым глазом почтенную публику. Он похож на кентавра, он, кажется, нерасчленим с убогим пианино, с мелодиями, вылетающими вместе с прыгающими позвонками струн и клавиш. Артист немножко дразнит. Он переливается. Кажется, манера его разгадана, но нет — новая неожиданность, внезапный поворот не дают привыкнуть, сбивают с толку. Некоторые стихи легко, будто сами собой, укладываются в мелодический строй, и тогда голос артиста, его интонация становятся вдруг похожи на голос и манеру Андрея Миронова — чуть-чуть, едва уловимо — и вновь увернётся, уведёт в сторону. Он то благороден и сдержан, и выглядит немного манерным и томным, то оборачивается спившимся слюнтяем. Он полиглот. Свободно владеет языками мимики, жеста, музыки и слова. Сохраняя иронию автора, может, подчас не меняя позы, «вскочить» (или переселиться?) в персонаж. Иногда — мгновенно, иногда — не сразу, под сурдинку, и так же легко, как легко порой касается он пальцами клавишей. В самом первом наигрыше мелодии далёкого романса, «Грёз», неназойливо вдруг начинает подтрунивать над его сладковатым ароматом, и, обрывая, настойчиво перефразируя концовку, как в примерочной, подбирает нужную тональность, такт, размер для следующей мысли спектакля, для нового стихотворения, для нового движения. И перелетает в иную стихию. От Массне к Огинскому. От Бетховена к «Яблочку». А то, послюнявя указательный палец, старательно, как бы по слогам, настучит «семь-сорок».

Кисти рук Шопена, тело мима в согласии с поэзией Саши Чёрного. Музыка баюкает, несёт, встряхивает, швыряет. Худенький белобрысый маэстро с нечастой улыбкой, в шейном платке, чёрном жилете, сбрасывает с плеч полинялый плед. Стул падает. Слезятся свечи. Отрывистый крик, но ни грана фальши: внутренняя сдержанность, чувство меры не позволяет выбиться из узды. Ткань спектакля слишком сложна, чтобы назвать происходящее привычным словом «моноспектакль». Темы роятся, наваливаются, отступают, перелетают из одного стиха в другой, из одной стихии в другую. А в болезненной издевке плакатной сатиры вырисовывается вдруг невзначай российское неоглядное пространство — с пошлостью и душевной щедростью, с неизбывной тоской нашей и забубённостью, с мелкотой быта и музыкой бытия. За картонными, «в клочья» страстями немого кино кроются истинные, живые и скорбные чувства. «Хорошо при свете лампы»… «сырость капает слезами»… «заболеть бы, что ли, тифом»… «душистый мёд искусства»… «в бездну русской пустоты»… «темно под арками… собора»… «увы, истлело тело, и нечем мне любить»…

«Кошка спит, погасла свечка». Пианино не просто разбито — с него снесли полчерепа. Артист покачался на стуле, отстранился от фоно. Опять завернулся зябко в плед. И погасил свечу. Господа, вы ещё не забыли, что такое ламентация? Не пугайтесь, ради Бога: это всего лишь «жалоба». С жалобы начинается спектакль, жалобой заканчивается. Может, новый жанр придумали те двое, кто сочинили сей концерт? Лёша Девотченко, он же Саша Чёрный и персонажи его стихов. Гриша Козлов, он же режиссёр.

Жалоба — не в смысле «пасквиль», но — подпольное поскуливание с всплесками бравады от Достоевского; хотя и без особой вывернутой рефлексии, но флегматично-едко. Мирок героев Саши Чёрного именно таковым и видится в натуре: черноватеньким, клопяным, со слезящейся гнойной темнотой углов, в которые можно уткнуться и повыть с кривой усмешкой над собой и над судьбой. И сцена должна быть маленькой, этакой сценочкой «Балтийского Дома», на которой разыгрываются житейские скандальчики со страстями и тяжелыми амбициями маленьких человечков.

Так появился в нашем петербургском театральном пространстве памятничек Саше Чёрному, построенный одним артистом и одним режиссёром