В 1797 году княгиня А. Г. Белосельская купила небольшой дом на углу Невского проспекта и набережной Фонтанки…

В начале 1800-х годов архитектор Т. Томон построил на этом участке новый дом…

В 1846 году А. И. Штакеншнейдер по заказу кн. К. Е. Белосельского-Белозерского перестроил корпуса, достигнув впечатления богатства и пышности фасадов…

В 1993 году в зале дворца Белосельских-Белозерских расставили тяжёлые мраморные колонны и сыграли громкий московский спектакль «N». С участием О. Меньшикова и А. Феклистова. В середине спектакля герои стали биться об эти колонны — и вдруг колонны попадали, оказавшись надутыми, словно воздушные шарики.

Спектакль тоже был весь надут. Многозначительными стихами, важностью графоманского текста, отвлеченным от сути дела актерским мастерством.

И ещё раздут критикой.

Есть одна профессиональная проблема: не напитать спектакль собою. Я знаю много случаев, когда, оказавшись более богатым, чем сценический текст, критик напитывал пустое пространство спектакля своим собственным культурным и личностным содержанием. Текст литературный все равно потом выдавал, кто есть кто…

Я читала много текстов о спектакле «N». Но на самом спектакле не оставляло чувство, будто меня разыгрывают, и хотелось крикнуть: «А король-то голый!»

Он был голый, несмотря на богатство одежд. Два очень хороших и ничем не прикрытых актера (пьеса чудовищна, режиссер отсутствует) представали в полной своей наготе: просто как две замечательные актерские натуры. А думали, что наряжены в мантию. Они наивно не чувствовали, что их одурачили хитрецы-портные (или они сами пренебрегли настоящими мастерами, чувствуя себя королями сцены, не нуждающимися в одеждах).

Кто были Феклистов и Меньшиков, кроме того, что они были Феклистов и Меньшиков, понять было трудно. Но спектакль подразумевал, что кто не поймёт — тот дурак. А кто признается, что не понял — дурак вдвойне. И не эстет. Не эстетом быть стыдно.

Я ничего не поняла.

— Вацлав, а что ты можешь сказать о балете? — спрашивал Феклистов Меньшикова.

— Ничего, — чистосердечно признавался Меньшиков. Он говорил правду.

— Я — яблоко раздора, я стрела… — пытался он самоопределиться.

— Вацлав, ты сам не знаешь, что ты есть! — говорил Феклистов Меньшикову. Этого не знал не только Вацлав, этого не знал, подозреваю, Меньшиков. И зал тоже не знал. Но сердце радовалось за драматурга А. Бурыкина: он знает «Моцарта и Сальери»! «Ты, Моцарт, бог…» — видимо, прочёл он однажды и решил конкретизировать эти строки относительно г-на N. — Я — Будда, я — Христос, я…— захлёбывался Меньшиков. Феклистов отпаивал его коньяком.

Трудно разменять, растаскать «золотой век» на маскультурные поделки и подделки.

«Серебряный век» легче разменивается на мелкую монету: вычурно изгибаются модернистскими виньетками вывески туалетов и парикмахерских, бьёт в глаза модернистский шрифт, скомпрометированный газетой «Правда». Эстетизм тиражирован в китч, китч выдает себя за эстетизм.

Спектакль «N» имел к «серебряному веку» и «мирискуссникам» такое же отношение, как полиэтиленовые колонны П. Каплевича к интерьерам А. Штакеншнейдера.

— А я знаю, где можно спрятаться. В рифмах, — претенциозно произносил Меньшиков кокетливые строки Бурыкина и сильно ошибался: здесь, в Петербурге, ему некуда было спрятаться. Тем более, что рифмы хромали.

Ну, нельзя об искусстве говорить такими текстами!

Было удивительно, что люди, мышцы которых на сведены судорогой при переживании и пережёвывании бурыкинских слов, претендуют на Слово как таковое.

На слово о Нижинском, об искусстве, о культуре.

Г-н N замирал и долго глядел в одну точку: «Я танцую».

Спектакль был парализован.

Он был парализован и порабощен поверхностно понятым стилем.

Может быть, в Москве, среди её пухлых пирогов-особнячков с приземистыми колоннами, в уюте разностилья «гипсовая подделка под мрамор» заметна не так. Дворец Белосельских-Белозерских выдавал спектакль с потрохами, продавал его (тем более что тот хотел продаваться). Продавал на сей раз не зло, а легко, без инфернальности и петербургского высокомерия.

Стремясь достичь впечатления богатства и пышности фасада, «N» был пуст. Как колонны Каплевича.

В финале О. Меньшиков, демонстрируя хорошую спортивную форму, выкинулся в окно, подражая баллону Вацлава…

Пролетая на поклоны мимо фасада дворца, он увидел фигуры атлантов, поддерживающих колонны. Поставленные в 1846 году, колонны не падали, уверенно воплощая собой понятие о стиле, вкусе и культуре, к которой имел отношение некий N и совершенно не имел — спектакль, закавычивший его имя в названии.

Н…

Не…

Нет слов…