Александр Македонский.
Фото О.Чумаченко

Уже можно.

Тем более — он обожает быть героем статей, любит давать интервью и с удовольствием надиктовывает тексты о себе. Заезжий журналист обалдевает, записывает, ликует и публикует (см. А. Солнцеву в «ТЖ», А. Максимова в «Деловых людях» и пр.)

Он любит прессу.

Наверное, поэтому он пришёл к нам тогда. Сам. Никто его за язык не тянул, за рукав фрака не дёргал… Он, элегантный, как рояль (правда, правда, похож), и деловитый, как факс (если не сломан), сиял отсветами ксероксов и компьютеров, светился нездешним светом нового театрально-коммерческого мышления, и луч этого света коснулся сперва моего индивидуального плеча, а затем ослепил синевато-сиреневыми плевками «мигалки» целую компанию (списочный состав — на титуле журнала, под словом «редакция»).

— Вы хотите журнал?

Он определённо хотел журнал, только его — печатного органа, дорогой игрушки — не хватало ему для полного блеска. Как алмазной булавки в петлице.

Миллионы его «Бизнес-клуба „Театр“» и парижские типографии улыбались нам бородатым лицом блистательного директора театра… Впрочем, что такое «театр» для человека, имя которому — Александр Македонский?..

«Ему нужно было постоянно поражать воображение покорённых народов новыми грандиозными предприятиями, новыми победами».

Жизнеописания знаменитых греков и римлян.

— Вы хотите журнал?

Герой мифа, философ по образованию (ученик Аристотеля в институте Ростова-на-Дону), легендарный директор Ивановского драмтеатра, главный администратор группы «Секрет», директор театра на Литейном и друг всех детей, он! был! готов! организовать! журнал! красивый! дешёвый! без проблем! целлофанированный! но за 3 рубля! сам! для нас!

И, конечно, для истории. Александр Македонский.

Он дарил угодившим ему жонглёрам и театральным критикам целые города…

Мы постоянно разговаривали о Канте.

Голова кружилась, как перед наркозом.

Заезжие московские критики не верили и завидовали.

Мы гордо, покорно и скромно понимали: судьба.

В Рождество Лена Феофанова дрожащей рукой нагадала на Библии: «И пришли они в Македонию, и пробыли там всего несколько дней».

Библия была откинута в ознобе как религиозный дурман, на старый Новый год мы подарили Македонскому ярко-синюю губку (мол, чистое дело начинаем!). Опять вспомнили Иммануила. Руководитель нового типа прижимал синий поролон к бородатой щеке и счастливо улыбался…

Мы заказали макет и статьи. Пуф!

Теперь-то я знаю: у него комплекс имени. Он появляется («пришёл»), быстро оценивает обстановку («увидел»), успевает много наобещать и проделать какой-нибудь один несложный коммерческий маневр. Скажем, быстро перепродать партию радиол и купить факс и ксерокс («победил»). Дальше он ждёт, что к нему пойдёт козырная карта. Видимо, на периферии карт больше, и они шли к нему. Но северную столицу он приехал покорять как раз тогда, когда в Советском Союзе кончились в том числе и козырные карты. В условиях их дефицита Македонский не может работать долго. Потому нигде долго не задерживается. Когда козыри не идут — он теряет благообразие, хамит, предаёт, бросает. Потому что, в сущности, мало умеет, воспитанный диаматом философского факультета и директорскими креслами периода застоя.

«Много улыбаться и красиво говорить!» — откровенничал он на страницах журнала «Деловые люди». Пуф!

«Аристотель различает два вида (фабулы: „простые и сплетённые“ (X, 1452а, 71)… В трагедиях со сплетённой фабулой „перемена происходит с узнаванием или перипетией, или с тем и другим вместе“ (X, 71)».

А. АНИКСТ. Теория драмы от Аристотеля до Лессинга.

Перемены происходили с узнаванием.

Он вдруг стал пропадать. Ушёл из театра, поменял телефон, съехал с квартиры.

Иногда нам удавалось повидаться. «Я пересел с Буцефала на Росинанта», — печально произносил огромный Македонский, сдерживая скупую слезу. Драматическое тремоло сдавливало его широкую грудь. Мы тоже плакали, мы жалели его. (Женщины его вообще жалеют — такого большого и несчастного философа). Мы верили в его гуманитарное образование: известно — история журнала пишется раз и один набело, кто же замарает первую страницу чёрной кляксой? С этой верой мы писали тексты и делали ремонт.

Он капризничал, понимая, что мы без него — как малые дети, не знающие, что такое НДС. На самом деле мы не знали другого — чем «гельветика» отличается от «таймса». Мы не знали жизни.

«Аристотель считает, что фабула, состоящая из эпизодов, есть самый худший вид композиции, так как „эпизоды следуют друг за другом без всякого вероятия и необходимости“ (IX, 1451, 69)».

А. АНИКСТ. Теория драмы от Аристотеля до Лессинга.

Всё, что осталось нам от Македонского — его убедительный трёхмесячный монолог и сумма, чтобы расплатиться с художниками. На чужом счёте. Авторам уже не хватало. Холодный пот. Первые седые волосы. Первые взаймы. Концерны. Банки. Дрожь в ногах, что идти некуда. По знакомому городу — как по чёрному ящику с завязанными глазами. Туда, где никогда не ступала нога театрального критика.

— Вы хотите журнал?

— Я не хочу журнала!!!

Как во сне, когда надо от кого-то убежать, а никак… В синевато-сиреневых плевках «мигалки» — потные лица петербургских нуворишей, которые (ну, не парадокс ли?) не хотят того журнала, о котором так мечтал Александр Викторович Македонский, ещё со времён Аристотеля верящий в силу печатного слова.

Тошнило, как после наркоза.

Деньги, спонсоры, юридические документы по ночам на кухне, счёт в банке, компьютерный и типографская мафия — всё это было. Всё предстояло пройти без него. И без кого бы то ни было. Самим. Мы не знали этого (что вообще знают театроведы кроме «Поэтики» Аристотеля) и потому, расставшись с героем мифа, все же испытали катарсис и купили на свои деньги два списанных письменных стола.

«Рассказывают, что Александр родился в тот самый день, когда грек Герострат… сжёг храм Артемиды».

Жизнеописания знаменитых греков и римлян.

Новое философское мышление должно бы подсказать ему: всё содеянное возвращается нам сторицей… Конечно, не сразу.

Пока же человек-легенда Александр Македонский снова пересел на Буцефала и въехал в директорский кабинет Академии Дураков. Не знаю, как приняла его «Родина» (бывший кинотеатр, где разместилась Академия). Не знаю также, как называется конь Македонского в царстве Дураков, и как теперь, во владениях Асисяя, зовётся он сам.

Ну не Александром же Македонским!

Я видела его летом на улице. В розовой рубашке, щурясь на солнышке, он покупал сигареты. Стало почему-то не по себе: вдруг он увидит, что его заметили и опять спросит:

— Вы хотите журнал?

В сумке лежала первая корректура. Я спряталась за спину какого-то дяденьки. Может быть, тоже философа.

«У меня одно желание — чтобы ты отошел в сторону и не заслонял мне солнца».

Диоген — Александру Македонскому